На школьном дворе. Приключение не удалось, стр. 43

— Нина, Нин! Напиши заметочку. Леш!… Леша! Заметочку напиши, а? Сеня, а Сеня! Ну, будь человеком, напиши!

Дошла очередь и до Феди. К нему приблизилась редактор Соня Лакмусова худенькая бесцветная девочка с большим тонким носом.

— Федя, Федь! Напиши заметочку, а! Федя пожал плечами:

— Писать не о чем.

— Ну, о чем-нибудь напиши: об учебе, о дисциплине, о пионерской работе…

Слава с деланным возмущением набросился на редактора:

— Ты что, с ума сошла? Ты знаешь, к кому обращаешься? К знаменитому исследователю «белых пятен»! К нему с какими просьбами можно обращаться? Отправиться в космос, спуститься к центру Земли… А ты с какой-то там заметкой, да еще о какой-то там пионерской работе!… Тьфу! Станет он мараться с такой ерундой!

— Ладно! Напишу заметку! — сказал вдруг Федя, сердито взглянув на председателя. — Завтра получишь.

Он быстро подошел к своей парте и сел на скамью. Он покажет Славке, как смеяться над ним. На прощание он напишет письмо в стенгазету. Он так его и озаглавит: «Открытое письмо в пионерскую организацию Третьей черемуховской школы». В этом письме он напомнит о статьях, прочитанных им в «Правде» и «Комсомолке», о статьях, призывающих «покончить со скукой и формализмом в работе пионерской организации». В этих статьях говорится, что пионерам нужна романтика, что каждый пионер должен иметь возможность проявить свою смелость, энергию, инициативу. Федино письмо и сам побег его будет суровым упреком пионерской дружине Третьей школы, где его, Федино, стремление к подвигам так и осталось неудовлетворенным.

Зазвенел звонок. Слава сел на свое место рядом с Федей. Скоро в класс одновременно вошли преподавательница русского языка и Ната Белохвостова. Обычно свежая розовая физиономия Луны выглядела сегодня бледной, расстроенной. Она еще с порога отыскала глазами Федю, а потом, уже сидя за партой, все время поглядывала на него, но он в течение всего урока ни разу не посмотрел в ее сторону. Новый замечательный замысел созревал в его голове, новые чудесные перспективы открывались перед ним.

Мало того, что он напишет письмо в стенгазету, копию письма он пошлет в «Пионерскую»… нет, еще лучше — в «Комсомольскую правду», и, может быть, скоро в этой газете появится большая статья: «Почему убежал Федя Капустин?» Комсомольцы, пионеры, родители, педагоги — все будут взволнованы этой статьей, во всех газетах будут напечатаны отклики на нее, и вот, когда Федя появится, наконец, в далекой школе-интернате, его встретят там не как подозрительного, неизвестно откуда явившегося мальчишку, а как человека, имя которого известно всей стране. Его, конечно, сразу же изберут председателем совета дружины, и вот тогда-то он покажет, что такое настоящий пионерский вожак! Он не будет, как Славка, подражать ответственному работнику, не расстающемуся с портфелем и выступающему на всяких заседаниях да совещаниях. В суровых условиях Заполярья он со своими новыми друзьями совершит столько смелых подвигов, прославит дружину такими героическими делами, что к нему специально пришлют писателя, который напишет книгу, озаглавленную: «Школа бесстрашных…» Нет! Лучше: «Дружина юных полярников». Нет! Еще лучше: «Юные герои полуночных стран».

Не слыша голоса учительницы, объяснявшей новые правила, Федя открыл портфель, вынул оттуда фотоаппарат, чтобы он не мешал, и стал рыться в старых тетрадках, ища бумагу для своего письма.

— Зачем ты фотоаппарат притащил? — шепотом спросил Слава.

— Так просто, — ответил Федя, продолжая копаться в портфеле.

— Можно посмотреть?

— Смотри.

Председатель расстегнул футляр и стал вертеть в руках новенький, блестящий матовым блеском аппарат, то рассматривая его спереди, то заглядывая в окошечки дальномера и видоискателя.

Ни Слава, ни Федя не заметили, что еще один человек заинтересовался «Зорким». Это был сидевший позади них Пашка Бакланов — небольшого роста смазливый мальчишка. Увидев в руках у Славы фотоаппарат, он уже не отрывал от него больших светло-серых глаз и даже несколько раз приподнялся, чтобы получше его разглядеть.

Х

Впервые в жизни Федя трудился над таким литературным произведением, которое собирался послать в редакцию настоящей газеты. Это вам была не какая-нибудь контрольная по литературе. На протяжении четырех уроков он выдирал из тетрадок чистые листки, писал, зачеркивал и снова писал. Слава скоро заметил, что Федины занятия не имеют никакого отношения к урокам, и стал спрашивать, что он сочиняет, но Федя лишь загораживал написанное рукой да бормотал:

— Отстань. Потом узнаешь.

Как только закончился урок, Луна подошла к Феде и зашептала:

— Федя, ну как? Может быть, ты все-таки раздумал? Ой, Федька, я из-за тебя сегодня почти всю ночь не спала! И я ни одного, ни одного урока не приготовила, так волновалась. Теперь я прямо не знаю, что буду делать, когда меня спросят…

Всю первую перемену и всю вторую Луна не отставала от Феди и все шептала о том, как она волнуется.

Наконец он сказал;

— Не подходи больше ко мне. Видишь, за нами наблюдают!

И действительно, ребята уже посматривали на них с ехидными усмешечками.

— Хорошо, — покорно согласилась Луна. — Федя, а можно я тебя потом провожу?

На это Федя согласился. До конца уроков Луна больше не приближалась к нему и бродила на переменах одна, сторонясь подруг, томимая страшной тревогой, которая все росла, по мере того как учебный день приближался к концу.

Томился и Пашка Бакланов. Обычно он все перемены проводил на втором этаже, где у него были какие-то приятели, но сегодня он ни разу не спустился туда. На переменах он слонялся по классу, сунув руки в карманы брюк, что-то насвистывая и равнодушно, но слишком уж часто поглядывая на Федину парту, куда тот сунул свой аппарат. Когда же дежурные выгоняли его из класса, он становился у дверей и, продолжая свистеть, так же равнодушно следил за Федей большими светло-серыми слегка навыкате глазами.

После пятого урока Федя отвел Нату в сторонку. Он передал ей конверт с письмом к родителям и переписанное начисто послание в стенгазету.

— Письмо завтра опустишь в почтовый ящик. А вот эту статью передашь Соне Лакмусовой. Понятно? Статью можешь прочесть, если хочешь.

Два последних урока прошли скучно. Феде очень хотелось, чтобы преподаватели поинтересовались, сделал ли он домашние задания. Он не стал бы врать, не стал бы выкручиваться. Он поднялся бы и вежливо, но твердо сказал учителю заранее приготовленную фразу:

«По причинам, о которых я не могу говорить, я сегодня уроков не приготовил».

Федя нарочно вертелся на парте, громко заговаривал со Славой, чтобы на него обратили внимание, но никто из учителей его так и не спросил. Зато Луну, которая не приготовила ни одного домашнего задания и от волнения забыла все, что раньше учила, таскали к доске на каждом уроке. Получив очередную двойку и идя к своей парте, она с укором взглядывала на Федю: «Из-за тебя, мол, все это!»

Но вот зазвенел последний звонок. Для всех ребят это был звонок как звонок, а в Фединых ушах он загремел как набат. С бьющимся сердцем путешественник встал со скамьи. Ребята, толкаясь в дверях, хлопая друг друга портфелями по спинам, выбегали в коридор. Когда класс почти опустел, бледная, как стенка, Ната подошла к Феде.

— Не надо торопиться, — тихо сказал он. — А то еще кто-нибудь пристанет на улице, чтобы вместе домой идти.

Они постояли минуты две на площадке лестницы, глядя, как почти кубарем летит по ступенькам то один класс, то другой; когда же движение на лестнице затихло, стали спускаться сами.

— Федя, может, ты все-таки отдумаешь? — с тоской в голосе спросила Луна.

— Отдумаю? Плохо ты меня знаешь, Наточка. Луна помолчала.

— Федька, но ты мне писать будешь, да? Обязательно? Федя, я вся изведусь от волнения, пока не получу от тебя письма.

— Я тебе с дороги напишу. Как только сяду в поезд в Москве, так и напишу.

В раздевалке было почти пусто. Лишь в дальнем конце ее одевались несколько девочек, которым мамы уже запрещали выходить без пальто.