Мореплавания Солнышкина, стр. 64
Бархатную мелодию излучали холмы Камбалы, загадочными нотками мерцал горизонт, хвостиком какой-то неясной мелодии казалась удаляющаяся экспедиция, а ветер носил вокруг столько звуков, что его можно было резать ножницами, как магнитофонную ленту: чик — и песня! Чик — и другая!
Весёлый композитор был сам полон музыки. Он подхватывал ноты на лету и записывал их прямо на снегу. А ветер, вырывая из-под рук, тут же начинал насвистывать. Композитор сиял от удовольствия.
Искоса он поглядывал на берег — там собралась толпа камбальчан, и начальник думал: слушают!
Более того, на краю льдины он заметил стадо нерп, которые, подняв головы, тоже подхватывали рождающуюся мелодию! Что нерпы музыкальны и любят слушать музыку, начальник знал, но, чтобы они пели, — музыка должна быть очень стоящей! От гордости медные пуговицы на кителе композитора засияли чистым золотом.
«А что, если создать «Концерт для нерп»? Вот так!» Он провёл по воздуху пальцем, тихо запел, но и эту мелодию мгновенно подхватил ветер.
«О, так не годится, все мелодии на ветер и ни одной в руках», — подумал начальник. Он протестующе вскинул руку и тут же смущённо убрал её за спину: на руке голубел маленький якорёк, вытатуированный по глупости в детстве. Начальник побежал к трапу, чтобы кое-что записать на бумаге, но остановился. На берегу кто-то крикнул:
— Слышали? На «Светлячке» будут снимать кино!
Щёки композитора от волнения вспыхнули, как брусничины.
— Какое? — спросили в толпе.
— Двухсерийное.
— Ну да?!
Начальник посмотрел на борт. Там, вытянув шею и оттопырив ухо, ловил каждый звук Плавали-Знаем.
«Вот это новость! — думал начальник. — Кино!» В это верилось и не верилось! Не верилось, но хотелось верить! Но раз объявили по радио о зимовке, то почему про зимовку не снять кино?!
«А раз кино, — подумал начальник, — значит, должна быть музыка, которую может написать он! Какое кино без музыки! А если хорошая, смотришь, могут дать премию. Какую? Будущую!»
И начальник засмеялся, потому что сам себе вдруг придумал звание: «Лауреат будущей премии».
И, взмахнув перед собой якорьком и улыбнувшись нерпам, будущий лауреат отправился в кубрик записывать песни — для нерп, для кино и для своих курсантов, которые возвращались из нелёгкого похода.
ЛЮБАЯ СОБАКА ЗНАЕТ
Уточка торопился к фантастическому судну, от которого на всю Камбалу разлетались лучи будущей славы и разжигали воображение. Курсанту казалось, что если поторапливаться, то можно оказаться не только штурманом у каких-то рыбачков. Кем, Уточка вслух не говорил, но представлял себя на мостике вместо важно прогуливавшегося Плавали-Знаем. «Удачу нужно ловить на лету!» — думал он.
И вдруг на глазах у всей экспедиции Уточка как-то странно отбросил бобика в сторону и, дав себе звонкий подзатыльник, со всех ног припустил к «Светлячку».
— Вот торопится! — усмехнулся Барьерчик.
— Лучше помог бы! — крикнул Супчик, вскидывая поудобней мешок.
И только Васька, окружённый толпой заискивающих мохнатых актёров, не обратил на Уточку никакого внимания. Он смеялся над тем, как ловко околпачил этого простака Молодцова.
— Кино! — хихикнул он. — Беспроволочная связь! Вот чудак!
Васька всю дорогу не закрывал рта, но вдруг рот его сделался ещё шире, потому что с борта «Светлячка» раздался голос бравого капитана:
— Ну, что? Что я говорил!
— А что? — сбрасывая с плеча мешок, спросил Супчик.
— О нас будут снимать кино.
— Кто сказал? — спросил Васька, озираясь.
— Все! — сказал Плавали-Знаем. — Любая собака на Камбале знает! Весь берег гудит!
С берега действительно доносился гуд, и капитан сказал точь-в-точь Васькиными словами:
— Фантастическое, две серии.
Мохнатые артисты залились восторженным лаем.
— Так что дел по горло, — сказал Плавали-Знаем и хотел добавить что-то ещё, но тут на палубу влетел Уточка, за которым прыгал чёрненький нёс.
Подцепив его за шкирку, капитан восторженно сказал:
— Какой пёс, какой прекрасный полярный… — Вдруг он перекосился, крутанув ногами на мосте, шлёпнул себя пониже спины, и от бобика оторвалось и бросилось по ветру на юг колючее чёрное облачко.
ДЕРЖИСЬ, ВАСЯ!
Каким путём (по воздуху, через какой-нибудь спутник или при помощи телепатии) разнеслась весть о съёмках фильма — значения не имело. Главное, что она наэлектризовала весь экипаж так, что между его членами потрескивали искорки.
— А кто будет исполнять главную роль? — спросил Уточка.
— Фильм фантастико-документальный, — уклончиво ответил Плавали-Знаем.
— Какая разница! — воскликнул подпёкшийся на морозце композитор. — Главное — будет фильм!
Он уже слышал, как с экрана летит его героическая музыка о льдах и штормах.
А Васька подумал: «Кино! Теперь все дружки в Океанске ахнут. В какую забегаловку ни зайди, только и услышишь: «Васька-то, а!»
Вспомнив про забегаловку и Пирожковую площадь. Васька потянул носом и сказал:
— А есть хочется!
— До пупиков! — подтвердил Уточка.
И все собаки, вытянув морды, азартно зевнули. Всем хотелось за стол, и все смотрели на Супчика. Даже молоденький месяц, висевший в посёлке над заступившим на вечерний пост Молодцовым, казался худеньким, проголодавшимся — Молодцов-то поужинал, а он — нет, — и тоже смотрел вниз: ну скоро, Супчик?
— Через полчаса! — пообещал кок и хлопнул по мешку.
— Полчаса, — усмехнулся Плавали-Знаем. — За полчаса можно совершить что-нибудь и повеселее.
— Что? — спросил с готовностью Уточка.
— Одеть команду в меха!
— Это в полчаса-то? — засмеялся Барьерчик. — С избы по шубе?
— Зачем?! — сказал Васька и, подмигнув капитану, посмотрел на северную сторону острова, где на вертолётной стоянке, посинев от мороза, таращили окошечки три вертолёта и откуда пахло крепкими щами. — Могу сбегать! Три минуты!
Там жили помощники рыбаков, дружные вертолётчики — любившие шутку люди.
— Сбегать, когда рядом рвутся в бой прекрасные ездовые собаки? — с укоризной сказал Плавали-Знаем.
— Так нет упряжи! — сказал Васька.
— Есть идея, — сказал капитан и выдернул из-под бушлата ремень. — Снимай ремни!
И через несколько минут вся — кроме Барьерчика — команда, поддерживая штаны, смотрела, как упряжка весёлых бобиков тащила к острову Ваську и капитана в компотном бачке, привязанном вместо нарт. Ездоки покрикивали:
— Держись, Вася! Живей, братец! — не замечая, что, сидя на снегу и дыша то на одну, то на другую лапку, с явной усмешкой фотографировал зрачками эту компанию чёрный кот, будто говоря: «Посмотрим, посмотрим…»
ПОЧЕМУ МЕЛКИЕ?
На вертолётной станции сквозь заиндевелое окошко сразу заметили приближение упряжки, в которой гарцевали два субъекта. И один из механиков сказал:
— На бобиках, а как жмут!
— Штаны держут. Одежду будут просить, — сказал другой. — Я этих киношников знаю. Как где съемки, так им унты давай, шубы давай — хоть с себя стаскивай.
— Выдать! — приказал только что приземлившийся командир. Он любил фантастические фильмы.
И не успел Васька затормозить, а Плавали-Знаем крикнуть: «Здорово, орлы!», как открывший дверь механик спросил:
— Декорации? Для двух серий?
— Ага! — сказал Васька.
— Сколько угодно! — сказал механик. — Только музейные!
— Почему музейные? — спросил Плавали-Знаем.
— Мамонты! — и механик кивнул в угол, где лежали списанные в расход лохматые, как мамонты, тулупы и унты.
— Живём! — сказал капитан.
— Берём! — крикнул Васька, обхватывая всю кучу.
А ещё через несколько минут вертолётчики бросились вдогонку улепётывавшей упряжке, от которой разлетался весёлый парок. Унюхавший съестное Васька схватил вместе с одеждой куртку, в которой грелась кастрюлька с ужином для начальника станции. Механики кричали вслед про щи с косточкой и баранью отбивную, но крик этот терялся среди спокойных звёзд и посвистывающего морозного ветра. Упряжка летела изо всех сил к «Светлячку».