Мореплавания Солнышкина, стр. 33
Часам к пяти утра Моряков поднялся в рубку. Солнце уже проснулось и, пригладив макушку, вежливо кивнуло знакомому пароходу. Слегка потянулся и вздохнул океан. Навстречу солнцу пролетело стадо дельфинов, взметнулись вверх летучие рыбки. И тут Моряков почувствовал, что «Даёшь!» тоже рванулся вверх. Капитану почудилось, что от волны до волны пароход промчался по воздуху. Стоявший у штурвала Федькин поскользнулся и парил в невесомости. Штурман Пионерчиков, выглянувший в иллюминатор, чудом удержался.
— А вам не кажется, что мы летим? — крикнул Моряков, хватаясь за воздух.
Пионерчиков бросился на палубу. На его вахте с судном происходили вещи невероятные! Выбежав к шлюпкам, он собирался подать сигнал тревоги и вдруг застыл на краю шлюп-палубы.
Под ним, от камбуза до мачты, на крючках махали крыльями сотни летучих рыб. При каждом взмахе этой упряжки судно приподнималось и, почти не касаясь воды, проносилось над розовым туманом.
— Не может быть, — сказал Пионерчиков. Но рыбы так ринулись вверх, что пароход опять подпрыгнул, и юный штурман, потеряв равновесие, полетел вниз.
В этот момент разбуженный толчком Борщик открыл глаза и, слегка заикаясь, стал будить Солнышкина. Над кормой парили тысячи рыб, а среди них, на крючках, висел Пионерчиков. Штурман размахивал руками, будто дирижировал этим летучим ансамблем. У камбуза мгновенно собралась толпа. Борщик и Солнышкин бросились на помощь. Но Пионерчиков остановил их лёгким движением руки.
Конечно, сначала штурман рассердился и был бы не прочь поскорее освободиться от крючков. Но вокруг собралось так много народа, а шелест крыльев так напоминал аплодисменты, что Пионерчиков почувствовал, как к нему приливает настоящее вдохновение. От этого полёта рождались такие слова, которые хотелось сказать всем. Он торжественно простёр над толпой руки, но рыбы так рванулись вперёд и так ударили крыльями, что юный штурман, не успев произнести ни звука, вылетел из своего френча прямо в объятия к Борщику и Солнышкину. Они опустили его на палубу и хотели расспросить, как он попал в такое положение, но Пионерчиков, забыв обо всём, помчался к себе в каюту записывать речь. Прекрасные слова не должны пропасть, когда-нибудь они ещё пригодятся!
УСТАЛЫЕ ПЕРЕЛЁТНЫЕ ПТИЦЫ
Целый час Солнышкин испытывал угрызения совести из-за этого происшествия. Но скоро аппетитное похрустывание (вся команда жевала румяную поджаренную рыбку) настроило его на жизнерадостный лад. Тем более, что по судовому радио Перчиков от имени всего коллектива объявил своему другу и коку Борщику благодарность. Челкашкин хотел выразить свою признательность отдельно, но, конечно, не потому, что ему достались особенно хрустящие хвостики.
И только Пионерчиков категорически отказался от прекрасного блюда. Его порция немедленно была отправлена в лазарет — тому, кто особенно нуждался в фосфоре.
Что же касается самого изобретения, то Моряков не находил слов для похвалы:
— Послушайте, Солнышкин, ведь это же просто гениально!
«Даёшь!» летел вперёд на сверкающих крыльях. Над ним мчались облака. Из трубы струился дымок, и рыбы одновременно коптились, поворачиваясь то одним, то другим боком. Но едва Борщик снимал их, как на крючках повисали десятки новых и с новой силой тянули пароход вперёд. От парохода бежали белые чистенькие барашки, а навстречу ему уже неслись волнующие запахи тропических земель. И если «Даёшь!» слегка покачивался, то только от волнения. Судно приближалось к Жюлькипуру.
Солнышкин натирал палубу так, что по ней разлетались солнечные зайчики. Время от времени он доставал из кармана кусок сахара и подходил к борту. Там среди волн фыркал Землячок, который прилежно делал стойку, ожидая угощения. Глядя на это, боцман, который поливал палубу из шланга, вздыхал:
— Вот бы сейчас медведиков…
Рядом с боцманом, закатав рукава, бодро налегал на швабру Робинзон. Старик не любил сидеть без дела. А к морской работе он, как известно, привык у себя дома, потому что никому не доверял драить палубу своей каюты. Он был в трусиках, и лысинку его прикрывала старая мичманка. Иногда инспектор отставлял швабру в сторону и, взяв с трюма свою трубу, задумчиво осматривал горизонт, словно что-то искал. Но океан был безупречно чист, и Робинзон, качнув головой, снова брался за работу.
Неожиданно Солнышкин заметил, как на доске, которую он только что надраил до желтизны, возникла какая-то клякса. Он сердито потёр её шваброй, но клякса отползла в сторону, а за ней но палубе потянулись другие — широкие, быстрые, чёрные. Над мачтами грохнул гром. Солнышкин поднял голову, и прямо на него выплеснулся быстрый тропический ливень. Солнышкин втянул голову и бросился под навес, но ливень кончился. Солнышкин взялся за швабру — ливень ударил ещё сильней.
По небу бежали тысячи туч, из каждой лил свой ливень. Над океаном повисли тысячи голубых, прозрачных ливней, и «Даёшь!» весело проходил сквозь них.
Солнышкин приоткрыл рот. Бурун стал сворачивать шланг. А старый Робинзон подставил под дождь ладони и смотрел, как по ним барабанят капли настоящего тропического дождя.
Дождь стал плотнее. Тучи сомкнулись. Наступила темнота. Ударила молния.
— Под навес! — крикнул Бурун.
Но Робинзон поглядел на край неба и сказал:
— Смотрите, смотрите!
Под тучами появилось серое облачко.
— Летучие рыбы, — сказал Солнышкин, — догоняют Борщика.
Робинзон, взяв трубу, покачал головой.
— Нет, нас догоняют птицы. Усталые перелётные птицы. Слышите, как они кричат?
Издалека действительно долетало еле различимое курлыканье.
Солнышкин ладонью прикрыл глаза от дождя. Робинзон был прав: вдалеке медленно летела стая. Она то взмывала вверх, то словно проваливалась в воду. Над ней вспыхивали молнии.
— Ей негде отдохнуть, и она не может нас догнать. Она нас не догонит, — вздохнул Робинзон.
— Догонит! — решительно сказал Солнышкин и побежал к камбузу.
К удивлению кока, который снимал с крючков копчёную рыбу, он схватил самый большой нож и одним ударом обрубил леску.
— Ты что это сделал? — со слезами в голосе закричал Борщик. — Ты что же это сделал?!
— Тебе всё мало! — сказал Солнышкин. — Всю кухню завалил рыбой и ничего не видишь!
Пароход потерял крылья. Упала скорость.
— В чём дело? — высунулся из рубки Моряков.
— Птицы! — крикнул Солнышкин. — Слышите? Птицы! — В ушах у него всё раздавались птичьи крики.
— Какие птицы? — Моряков вышел на крыло рубки, проговорил: — Это же аисты! — И скомандовал в машину: — Самый малый!
В воздухе всё отчётливей слышались тяжёлые удары крыльев.
Наконец из последних сил, поддерживая друг друга, птицы дотянулись до парохода и рухнули на палубу. Некоторые сели на борт и раскачивались, боясь упасть.
— На помощь! — крикнул Робинзон.
И команда бросилась на помощь.
ДВА ЖЁЛТЫХ БЕРЁЗОВЫХ ЛИСТКА
За Солнышкиным бежали Моряков и Борщик, Перчиков и Пионерчиков с толстой тетрадью под мышкой.
— Их нужно укрыть, — сказал Моряков, сбрасывая с плеч тужурку.
— На камбуз их, всех на камбуз! — предложил Борщик. У него было тепло и сухо.
— Вот это правильное решение! — раздался над палубой писклявый голос. В лазарете открылось окошко иллюминатора, и высунулась пухлая голова артельщика. — Из них выйдет чудесное жаркое!
Все на минуту опешили. Старый Робинзон мельком взглянул: не слышат ли этих слов птицы. Но птицы уже спали мёртвым сном. Только вожак на секунду тревожно поднял голову и тут же уронил её на палубу.
— Что вы сказали? — спросил Моряков.
— На камбуз, — хихикнул артельщик. — Я даже помогу ощипывать.
— Ай-яй-яй, молодой человек! — закачал головой Мирон Иваныч. Но окно быстро захлопнулось: это Пионерчиков запустил изо всех сил в артельщика своей драгоценной тетрадкой.