Парящий дракон. Том 2, стр. 53
Они надолго замолчали – тишина тянулась, тянулась и с каждой секундой наполнялась их мыслями и чувствами. Они трое разглядывали спокойно дремлющую под пледом женщину.
Табби уткнул голову в колени: у него задрожал подбородок и увлажнились глаза.
– Все в порядке, – сказал Грем, – все уже прошло.
Табби поднял голову и вновь посмотрел на Пэтси.
– Она… – голос его сорвался, – она… – он не мог говорить.
– Я понимаю, она вышла за нас замуж, – произнес Ричард.
Табби порывисто вскочил и поцеловал Пэтси в щеку.
Ричард поставил стакан на столик, поднялся и, обойдя диван, прижал губы к ее лбу. Грем подошел к Пэтси и поцеловал ее куда-то над левой бровью. Это походило на ритуал и, казалось, означало что-то очень важное и серьезное. Они безмолвно стояли над спящей женщиной.
Грем вздохнул и подошел к стулу, что стоял рядом с пишущей машинкой. Табби опять уселся у изголовья дивана.
Ричард вытянулся в старом потертом кресле. Они не разговаривали. Грем допил джин; теперь он чувствовал, как болит грудь, как гудят ноги. Никогда за многие годы работы (он вспомнил о листах бумаги, что валялись в мусорном вед ре) он не ощущал себя таким уставшим, но он никогда и не бывал так счастлив. Каждый из них, сидевших в полумраке гостиной, светился от радости и удовлетворения – светился, точно меч в руках Ричарда на Кенделл-Пойнт. Интересно, как это место и они сами смотрелись со стороны? Но сейчас, в эти секунды, это не имело значения. Он никогда еще не был так счастлив: казалось, он перенесся в загадочное королевство – яркий, солнечный мир, где играют боги.
Глаза оставались открытыми, но Грем чуть не уронил стакан.
Ричард и Табби давно заснули. Грем поднялся со стула, отнес стаканы на кухню и вытащил из мусорного ведра часть рукописи. А потом поднялся по лестнице. Внизу, в гостиной, раздавалось сонное, спокойное дыхание его утомленных и счастливых друзей.
После луны
После того как поднялась луна и все встало на место, Хэмпстед довольно долго приходил в себя, выбираясь из лихорадки и бреда; видения, возникающие за открывающимися дверями домов, в глубине кладовок и на улицах города, возвращались обратно в сознание жителей. Хэмпстед понемногу оживал и присоединялся к окружающему миру, а мир не просто был готов принять его обратно – он обрушил на город свое настойчивое и назойливое внимание. Хэмпстед, как всякий, кто перенес тяжелую болезнь, был бледным и худым, но голос города уже был нормальным. Заселялись и оживали кварталы, отовсюду стекались сюда репортеры, писатели, операторы кинохроники.
Практически каждый житель давал интервью или позировал журналистам для фотохроники, и четверо живущих в доме Грема Вильямса не составляли исключения. В это время, когда жизнь скорее имитировала нормальность, чем была таковой, Пэтси, Ричард, старик и мальчик пришли к выводу: то, что происходит с ними сейчас, не менее странно, чем то, что случилось раньше.
Ричард назвал это "звездной болезнью". Чаще все протекало спокойно и пассивно: если Ричард стоял на углу Мэйн-стрит и ждал, когда сменится свет на светофоре, то стоящие неподалеку люди вдруг оборачивались и подходили к нему.
В зависимости от характера они смотрели на него или восхищенно, или спокойно; они хотели заговорить с ним, но не решались. Да они наверняка и сами не знали, что хотели ему сказать. Многие потом долго шли за ним следом по Маунт-авеню.
Однажды, когда Пэтси делала покупки в полупустом супермаркете Гринблата, какая-то пожилая дама, чьи запястья увешивали тяжелые золотые браслеты, несколько раз погладила ее по руке, ощупывая при этом ее кофту. Другая молодая женщина бросилась обнимать Табби на городской стоянке машин возле небоскреба Анхальта. "Я начинаю понимать Фрэнка Синатру", – сказал как-то Ричард, но на самом деле он понимал, что просто многие люди обладают частицей способностей Пэтси и Табби, по крайней мере той их частью, что позволяла разглядеть особую просветленность четырех людей.
Но друзьям это очень не нравилось. Они нуждались только друг в друге. Стоило выйти за порог дома, как перед ними возникала личность или с карандашом и блокнотом, или с камерой и микрофоном и начинала задавать вопросы; самая большая трудность состояла в том, чтобы ответы не походили на ответы безнадежно психически больных людей. Они не могли себе позволить обсуждать то, что в действительности их волновало: Гидеона Винтера и страшные события, которые им довелось пережить. Похоже, что всех остальных беспокоила только юридическая ответственность корпорации "Телпро", реакция Министерства безопасности и тому подобное. Но ни Ричард, ни трое его друзей не собирались углубляться в эти темы.
– Я считаю, что город понемногу приходит в себя, – ответил Ричард на вопрос Си-Би-Эс. – Странно, но большинство были так заняты делами, что просто не помнят, что происходило здесь этим летом.
– Я боюсь, что так сосредоточилась на личных проблемах, что попросту не заметила прошедшего лета, – сообщила "Ньюсуик" Пэтси. – Я не собираюсь возбуждать судебное дело.
– Мы неплохо провели время летом, – делился впечатлениями с Эн-Би-Си Грем, – но нас чертовски плохо снабжали этим (би-и-и-п) бензином.
– В этом году было лето? – спросил Табби у "Айвитнес ньюс".
Через неделю вопросов и интервью стало меньше, а через две недели они превратились в обычных заурядных жителей и были очень этому рады.
Поезда опять останавливались на станциях Хиллхэвена, Гринбанка и Хэмпстеда. Супермаркет Гринблата и другие пополнились свежими продуктами, как только на товарных складах убедились, что Хэмпстед более не представляет угрозы их трейлерам. На третьей неделе сентября были застеклены все окна на Мэйн-стрит. А через неделю после того, как Грем и Ричард отремонтировали полуразвалившуюся дверную раму в кухне, Грем заметил сидящего на дереве воробья. Еще через несколько дней после этого птицы вернулись в Хэмпстед: галки, кардиналы, скворцы, зяблики, дрозды и солидные серые вороны.
Однажды утром Грем и Пэтси, прогуливаясь вдоль берега, повстречали Эвелин Хугхарт; она вышла из машины, и Грем окликнул ее:
– Привет, Эви, приятно опять видеть тебя.
Она посмотрела на часы, потом на него и произнесла:
– Правда? – И пошла по направлению к своему дому.
– Теперь я знаю, что все вернулось на свои места, – проговорил Грем.
Чарли Антолини вызвал маляров и вынес из дома всю разукрашенную им мебель: телевизор, два дивана, стулья, огромный обеденный стол – все светилось ярко-розовым светом. Но вид этой веселой мебели вызвал у Грема воспоминания, связанные с прошедшим летом. Он вспомнил запах, который ударил ему в лицо, когда он перевернул тело Норма Хугхарта; вновь ощутил солоноватый привкус слез на щеках Пэтси, когда он поцеловал ее. Через двадцать минут гудвилльский грузовик увез мебель.
Иногда опечатки в "Хэмпстедской газете" навевали на Грема воспоминания о прошедших днях, днях, когда рухнули и превратились в ничто все правила и устои человеческой жизни, но опечаток теперь было не больше, чем всегда.
Единственным отличием сентябрьских номеров "Газеты" от майских или апрельских было отсутствие колонки слухов и новостей: Сара Спрай не была великим журналистом, но оказалось, что она незаменима.
Через пять недель после той ночи, когда Грем поднялся по лестнице, оставив в гостиной спящих друзей, Ричард и Табби перешли улицу и подошли к дому Альби. Им пришлось отколоться от компании, о чем они, понимая необходимость этого шага, тем не менее глубоко сожалели. Увы, дом Грема никак не мог вместить четырех взрослых обитателей. Летом в комнатах верхнего этажа можно было изжариться, а зимой – превратиться в ледышку. Пэтси спала на диване в гостиной, а Табби ночевал на полу маленькой обшарпанной комнатушки при кухне. Грему явно недоставало привычного уединения. Ричарда же волновала заброшенность собственного дома: он хотел либо поселиться в нем, либо продать. Неодолимая потребность все время находиться в обществе друг друга заметно уменьшилась. Мир людей, реальная каждодневная жизнь настойчиво звали к себе, и понемногу они начинали откликаться. Табби снова пошел в школу – Ричарду хотелось, чтобы у мальчика были нормальные, удобные условия для домашних занятий. Сам Ричард мечтал о регулярной работе, он просто не мог взваливать все на Джона Рема. Быть может, Грем иногда слишком много командовал, быть может, сам Ричард бывал иногда нетерпелив. Отцы. Дети.