Парящий дракон. Том 1, стр. 14

Ричарду было все равно – он чувствовал, что в долгу у него. Он любил Билли, любил, словно и впрямь тот был его братом. Но работать с ним он отказался.

Это случилось в Париже, где Ричард и Лаура жили уже шесть месяцев. Билли позвонил ночью, он был переполнен всякими планами:

– Эй, мужик, тут на восточном побережье полно всяких маленьких театриков. Они просто запали на нас с тобой.

Нужно только найти хорошую пьесу, и мы на коне. А уж получим мы за это – черт, да я тебя уже практически продал!

Ричард вспомнил Билли, каким он его видел в последний раз, – они сидели за столиком ресторана на Восточной сорок второй улице в Нью-Йорке. Лицо у Билли все еще было сильным и смуглым, но прежняя невинность исчезла – он выглядел опасным, словно больше не принадлежал дневному свету. Он был одет в дешевые джинсы и пиджак Армии спасения, который был ему великоват.

– Ты не колешься? – спросил его Ричард.

– Эй, не будь занудой. Я уже начал лечиться. Я могу бросить, когда захочу. Я готов работать, Спарки. Давай закрутим что-нибудь вдвоем? Люди хотели бы увидеть старых знакомых.

Ричард вынужден был отказаться и чувствовал себя предателем. На второй год его жизни в Лондоне последовал еще один ночной звонок. Билли все еще думал о театре.

– Билли, – сказал ему Ричард, – я был актером потому, что моя мать хотела, чтобы отпечатки моих ног были рядом с Китайским театром в Лос-Анджелесе. Это было забавно, но все это не для меня. Мне очень жаль.

– Ты нужен мне, старик, – сказал ему Билли. – Нужен, как тебе в те былые деньки был нужен отец.

– Я могу прислать тебе денег, – ответил Ричард. – Это все, что я могу сделать.

– Мне нужен был Спарки, а не деньги, – сказал Билли и повесил трубку прежде, чем Ричард успел узнать его адрес.

Почти сразу вслед за этим он прочел о смерти Билли в "Ньюсуик". Его застрелили во время того, что журнал назвал "наркотическим возбуждением".

Вот об этом Ричард и думал, пока глядел бесхитростные двадцать минут "Папы с тобой". Он знал, что утром Лаура его сочувственно выслушает и скажет: "Билли ведь тебе не принадлежал, дорогой. Не ты испортил ему жизнь – он сам сделал это".

Разумеется, это правда, но ведь Лаура не слышала, как Билли прошептал: "Ты нужен мне" – и отказался, когда ему предложили деньги. Прости, Билли, я не могу именно сейчас спасать твою жизнь, как насчет большого жирного чека?

Добро пожаловать домой, Ричард!

Он выключил телевизор сразу же, как услышал песню "Мы еще спляшем", которая всегда звучала, пока шли титры.

2

Должно быть, из-за того, что он неожиданно увидел себя и Билли Бентли детьми, ему приснилось, что он вновь участвует в сериале. Все воскресенье Ричард и Лаура распаковывали одежду – только летнюю, потому что все остальное может подождать, пока у них не появится свой дом. Дом на Фэртитэйл-лейн они снимали уже два месяца и успели понять, что он не был сущим благословением. В Хэмпстеде было очень влажно, а в доме, который они снимали, не было кондиционера, а лишь древний вентилятор, который гудел, точно грузовик на подъеме. Огромный камин в гостиной, хоть и блестевший чистотой, вонял пеплом. В кухне было лишь несколько футов свободного пространства, а то, что можно было использовать, занимала огромная микроволновая печь – первая в жизни Альби. Четыре спальни были маленькими и темными, а ступеньки ужасающе скрипели. Когда он плюхался на ненавистную водяную постель, образовавшиеся волны грозили стряхнуть Лауру на пол. В одной из гостиных мокрые потеки свидетельствовали о том, что потолок рано или поздно обрушится на обеденный стол. Вся проводка, даже на неопытный взгляд Ричарда, казалось, была проложена перед Второй мировой войной. Треть оконных рам прогнила, и от них отслаивались пластины краски. В общем, дом был готов к профессиональным услугам Ричарда, который питал слабость к таким подгнившим красотам.

Он работал над дюжиной больших домов в Лондоне, начиная со своего собственного, и заслужил репутацию точного, тщательного и трудолюбивого работника. Он чувствовал глубокое удовлетворение, когда воскрешал к жизни дома времен королевы Виктории и принца Эдварда. Его работа помогала остальным ощутить красоту этих домов и понять, в чем она заключается. Ричард предпочитал возиться со зданиями, которые предыдущими поколениями воспринимались не иначе как чудовища архитектуры, и благодаря какому-то инстинкту узнавал их секреты. За несколько лет он заработал даже что-то вроде славы – о восстановленных им зданиях написали два журнала, и он получил больше заказов, чем мог справиться. Так же будет, надеялся он, и в Америке.

Две пары – на Род-Айленде и в Хиллхэвене – уже захотели воспользоваться его услугами. Именно эти предложения и подвигли его на переезд в Америку – и еще надежда на рождение ребенка. Его сын или дочь будут американцами и говорить будут на американском английском. До того как они решились на ребенка, это казалось неважным, но на самом деле это было важно. Их ребенок будет говорить не с кенсингтонским акцентом, а с коннектикутским, где родились его родители и родители Лауры и где родился он сам и Лаура – в тот же самый день, но разделенные годом. Ричарду больше нравилось думать, что Ламп – единственное пока что пришедшее им в голову имя – будет ходить в местную школу, а не в лондонский пансион.

Он или она? Ламп будет девочкой, это Ричард знал точно. И ему нравилась эта внутренняя уверенность.

Дело в том, что когда они еще жили в Лондоне, Ричарду приснилось, что он гуляет по Кенсингтон-гарден. Он заглянул в будущее лет на пять-шесть. Солнце опускалось на широкую лужайку, а цветы и травы, которые на этой лужайке росли, были потомками цветов и трав его времени. Деревья были чуть заметно выше. Эта атмосфера будущего передалась и Ричарду, который во сне слегка потяжелел по сравнению со своими теперешними ста шестьюдесятью фунтами. За его руку цеплялся ребенок. Он вел этого будущего ребенка на игровую площадку в будущем парке, и все было замечательно. Во сне Ричард старался не глядеть на ребенка, чтобы не заплакать от радости. Ламп все тянула его к пруду, и он позволял ей делать это и просто обмирал от счастья. Наконец он опустил глаза. Она была маленькой, жизнерадостной, с прямыми золотисто-рыжими волосами, в точности как у Лауры. На ней было легкое набивное платьице и черные детские башмачки. Гордость и любовь переполняли его, он начал всхлипывать и от этого проснулся. Он видел ее, и она была великолепна. Спокойная ясность сна сохранялась в нем долгое время.

Он никогда так и не сказал Лауре, что видел во сне их ребенка.

Он никогда не рассказывал ей еще об одном сне. Мужья и жены по-разному делят психологическую ответственность, а обязанностью Ричарда было ободрять и поддерживать. Их совместные страхи и сомнения обычно выражала Лаура.

Так что именно Лаура спросила:

– Как ты думаешь, это сработает?

Прогуливаясь в первое воскресенье после своего приезда и осваивая незнакомую территорию, они спустились по Фэртитэйл-лейн и перешли через мост, мимо огромных деревьев, увитых плющом и диким виноградом, и какое-то время за ними следовала дружелюбная собачья свора. Все дома казались огромными и стояли на значительном расстоянии друг от друга.

За рядами деревьев мерцала и вспыхивала река.

– Все будет в порядке, – сказал он и обнял ее за плечи. – Может, поначалу будет довольно туго, но с нами тут будет происходить только хорошее. У меня уже есть два заказчика. Это хорошее начало.

– У меня культурный шок, – сказала Лаура.

– Мы выросли здесь, – напирал Ричард.

– Ты вырос в Лос-Анджелесе, а я – в Чикаго. А все это место выглядит как Лейк-Форест.

– Да это и неплохо, – он увидел, как вспыхнули ее глаза, и сказал:

– О, я понимаю, что ты имеешь в виду.

Они оба родились тут, но по странному стечению обстоятельств отец Лауры перебрался в Иллинойс, и она росла в доме, очень похожем на их лондонский дом. Он вырос в квартирах или маленьких домиках, снятых на один сезон.