Магия кошмара, стр. 55

Должно быть, я выглядел совершенно сбитым с толку.

— Хэчвилл?

— Они там жили. Хэчвилл, Миссисипи, — недалеко от Билокси.

— Но он говорил мне...

— Хэт редко отвечал на вопросы прямо, — сказал Хоус. — И не позволял фактам выстраиваться в складную историю. Можно задать себе вопрос почему? Ответ будет прост — потому что это был Хэт.

После следующего сета я пошел назад в свою гостиницу, размышляя по дороге об истории, рассказанной мне Хэтом. Было ли там вообще хоть что-то правдой?

2

Тремя неделями позже я освободился после собрания правления в центре Чикаго раньше, чем предполагал, и вместо того, чтобы отправиться в бар вместе с другими блуждающими корпоративными призраками вроде меня, выдумал историю об обеде в кругу родни. Я вовсе не хотел признаваться своим коллегам, приверженным, как и все люди бизнеса, агрессивным развлечениям типа выпивки и охоты на женщин, что собираюсь отправиться в библиотеку. Недолгая дорога в Миссисипи, хорошая комната. Что ж, пора выяснить раз и навсегда, что было правдой в истории Хэта.

Я еще не все забыл из того, чему научился в Колумбийском университете, — я помнил, как разыскивать нужную информацию.

В главной библиотеке служащий снабдил меня диапроектором и слайдами с полным содержанием ежедневных газет Билокси и Хэчвилла тех времен, когда Хэт был одиннадцатилетним мальчиком. Я нашел три газеты, две выходили в Билокси и одна в Хэчвилле, но мне нужно было просмотреть только номера, датируемые концом октября — серединой ноября. Я искал упоминания об Эдди Граймсе, Элеоноре Мандей, Мэри Рэндольф, Эбби Монтгомери, семье Хэта, Задворках и о ком-нибудь по фамилии Спаркс.

Газета «Блейд» из Хэчвилла содержала много ссылок на все эти места и имена, но газеты из Билокси содержали не меньше — в Билокси не могли скрыть наслаждения под маской ужаса, вызванного в душах людей невообразимыми событиями в маленьком, по общему мнению, приличном городке в десяти милях к востоку. Билокси был выше, чище, лучше, Билокси был возмущен и повергнут в трепет. В Хэчвилле пресса неизменно сохраняла оптимизм и чувство собственного достоинства: когда в городе появилось зло, правосудие, официальное и неофициальное, справилось с ним. Хэчвилл был шокирован, но горд (по крайней мере делал вид), а Билокси любовался сам собой. В «Блейд» все новости освещались очень подробно, а газеты Билокси предлагали выводы и предположения, недопустимые для версий, выдвигаемых в Хэчвилле.

Требовалась газета Хэчвилла, чтобы подтвердить или поставить под вопрос историю Хэта, а пресса Билокси давала ключ к ее пониманию.

Бывший заключенный, чернокожий по имени Эдвард Граймс, каким-то образом уговорил или силой принудил Элеонору Мандей, молодую белую женщину, умственно недоразвитую, пойти с ним в место, описанное по-разному: «позорное пятно на репутации города» («Блейд») и «притон порока» (Билокси). Потом, после «совершения оскорбительных и жестоких действий над человеком» («Блейд») или «действий, которые здравомыслящий человек не может даже вообразить, не то что описать» (Билокси), убил ее, предположительно, чтобы заручиться ее молчанием, а потом похоронил тело рядом с «запущенным жилищем», где он нелегально производил и продавал спиртное. Полиция штата и местное отделение, слаженно действуя, нашли тело, определили Граймса убийцей и после обыска в его доме при аресте загнали его на склад, где убийца и погиб, отстреливаясь от полицейских. На передовице «Блейд» в полстраницы красовалась фотография распахнутых дверей склада и стены, испещренной кровавыми пятнами. Весь штат Миссисипи, и Хэчвилл, и Билокси объявили, что вздохнули с большим облегчением.

Смерти Мэри Рэндольф в «Блейд» уделили только один абзац на последней странице, а в газетах Билокси не написали ничего.

В Хэчвилле рейд на Задворки описывался как героическое нападение на криминально-опасное поселение, которое каким-то непостижимым образом процветало в неприметном месте. С большим риском для жизни анонимные граждане Хэчвилла обрушились, как армия правосудия, на нечестивцев и выгнали их из логова разврата. Берегитесь, нарушители спокойствия! В газетах Билокси это действие горожан Хэчвилла вроде бы одобрялось, но они сменили тон. Как могло случиться так, что полиция Хэчвилла никогда не замечала существования Содома и Гоморры так близко к городу? Почему понадобилось убийство беспомощной женщины, чтобы привлечь к этому внимание? Конечно, в Билокси отпраздновали уничтожение Задворок — такую мерзость нужно искоренять, — но одновременно у них возникал вопрос: что еще было стерто с лица земли вместе с самогонными аппаратами и домами, где женщины легкого поведения торговали собой? Люди есть люди, и у тех, кто поддался искушению, могло возникнуть желание избавиться от какого бы то ни было свидетельства их морального падения. Разве до полиции Хэчвилла не доходили слухи, смутные, но, несомненно, небезосновательные, что на тех же Задворках велась нелегальная торговля? Что в атмосфере наркотиков, опьянения и азартных игр смешивались расы и что легкомысленные молодые женщины рисковали жизнью и честью в поисках недозволенных развлечений? Возможно, в Хэчвилле избавились от нескольких хижин, но в Билокси осмеливались предположить, что проблемы с ними не исчезли.

Пока в Билокси разворачивалась кампания намеков подобного рода, в «Блейд», не обращая на них внимания, комментировали события, характерные для любого маленького американского городка. Мисс Эбигейл Монтгомери отправилась с тетей, мисс Люсиндой Брайт, из Нового Орлеана во Францию. Они собирались совершить восьминедельный тур по Европе. Священник Джаспер Спаркс из пресвитерианской церкви Миллерс-Хилл читал проповедь на тему «Христианское всепрощение». (Сразу после Дня Благодарения сына священника Спаркса, Родни, с благословениями и поздравлениями отправили из Хэчвилла в частную школу в Чарльстон, штат Южная Каролина.) Проводилась распродажа домашней выпечки, служба в церкви, костюмированные представления. Виртуозный саксофонист по имени Альберт Вудленд продемонстрировал публике свое великолепное мастерство в сольном концерте, проходившем в Темперанс-Холле.

Что ж, я знал по крайней мере имя одного человека, который присутствовал на концерте. Если Хэт и решил скрыть имя своего родного города, он заменил его именем, которое для него тоже было символом дома.

Но несмотря на то что теперь я знал гораздо больше, чем раньше, я все еще не представлял, что же Хэт увидел на Задворках на Хэллоуин. Казалось вполне возможным, что он ходил туда с белым мальчиком своего возраста, тоже сыном священника, что он до безумия был напуган тем, что произошло с Эбби Монтгомери. А после той ночи и Эбби, и Ди Спаркса услали из штата. Я не мог себе представить, что некий мужчина мог убить молодую женщину, а потом оставить Мэри Рэндольф возвращать ее к жизни. Очевидно, что случившееся с Эбби Монтгомери привело доктора Гарланда на Задворки, и то, чему он стал свидетелем, заставило его с криком убежать из этого места. И это событие — приключившееся с богатой, молодой, белой женщиной в самом отвратительном и криминальном районе Миссисипи — вело к расстрелу Эдди Граймса и убийству Мэри Рэндольф. Они знали, что там произошло, и должны были умереть.

Я понял это, и Хэт тоже понимал. А еще он добавил ненужных загадок, словно в той истории было что-то, чего он не хотел знать или стремился скрыть. Скрытым все и останется. Если этого не знал Хэт, я тем более никогда не узнаю. Что бы ни случилось на Задворках на Хэллоуин — оно забыто навсегда.

В номере «Блейд» от первого ноября в разделе развлечений я натолкнулся на фотографию семейного ансамбля Хэта, и когда совсем утратил веру в возможность разрешения загадки, снова вернулся к ней. Хэт, его два брата, сестра и родители стояли в ряд по росту перед автомобилем, который, видимо, принадлежал их семье. Хэт держал в руках саксофон, его братья — трубу и барабанные палочки, сестра — кларнет. Священник играл на пианино, и в руках у него не было ничего. Но было что-то, что проступало даже на пожелтевшем снимке шестидесятилетней давности, — могучее чувство собственного достоинства. Отец Хэта был высоким человеком с выразительным лицом и даже на фотографии выглядел таким же белым, как я. Но впечатлял не светлый оттенок кожи и даже не поразительная красота, впечатляла властность его позы, его прямой взгляд, деспотичный подбородок.