Магия кошмара, стр. 27

Фи поднял глаза. Он почувствовал себя так, словно его грудная клетка и живот, все внутри него вырвалось из тела и взлетело в воздух. Если не считать исчезающий желтый синяк, который тянулся от глаза до линии волос, она снова выглядела как его мама. Кусочки овсяной каши прилипли к подбородку и по сторонам у рта. Тонкие линии на щеках похожи на следы от карандаша. Ее рот немного приоткрылся, словно для того, чтобы сделать глоток воздуха или попросить еще овсянки.

Фи пять лет, и он смотрит на свою мать в первый раз с тех пор, как видел ее в синяках. Его сознательная жизнь — необычная жизнь сознания Фи — еще только начинается.

Секунду ему казалось, что мать собирается что-то ответить. Затем Фи вдруг осознал, что его отец разговаривает с ней, как он сам иногда разговаривает с Джуд или с собакой на улице. Кончиками пальцев Фи дотронулся до ее кожи. В отличие от лица руки матери стали грубыми, с увеличенными костяшками и мозолистыми кончиками пальцев, расширяющимися на концах. Кожа на ладони оказалась прохладной и какой-то особенно шершавой.

— На самом деле, дорогая, — произнес отец, стоя позади Фи. — Ты с каждым днем выглядишь все лучше.

Фи схватил ее руку и попытался передать ей немного своей жизни. Мать лежала на кровати, как принцесса из сказки, замороженная проклятием. Голубая венка пульсировала на ее веке. Она могла видеть только темную ночь.

На секунду Фи тоже увидел ночь, глубокую, обморочную черноту, которая звала его.

Да, подумал он, о'кей. Все о'кей.

— Мы здесь, милая, — сказал отец.

Фи попытался вспомнить, называл ли когда-нибудь раньше его отец жену «милая».

— Это твой маленький Фи держит тебя за руку, милая, разве ты не чувствуешь, как он тебя любит?

Неожиданное чувство отрицания, чувство отвращения заставило Фи отдернуть руку. Если отец и заметил, ему было все равно, потому что он ничего не сказал. Фи видел, как его мать уплывает в необъятное море черноты внутри нее.

На миг он забыл дышать через рот, и вонь, поднимающаяся с постели, навалилась на мальчика.

— Сегодня не было времени привести ее в порядок. Я займусь этим попозже. Но ты же знаешь, лежи она хоть на постели с шелковыми простынями, ей все равно.

Фи хотел наклониться вперед и обнять маму, но вместо этого отступил назад.

— Мы тут не доктора и не сиделки, Фи.

На какое-то мгновение Фи показалось, что в комнате есть еще какие-то люди. Затем он понял, что отец имеет в виду их двоих, и у него в голове возникла одна очень простая идея.

— Маме нужен доктор, — сказал он и рискнул поднять на отца глаза.

Отец наклонился над сыном и толкнул его за плечи так, что тот неуклюже попятился назад. Фи сжался, ожидая еще одного удара, но отец повернул мальчика лицом к себе и посмотрел на него. Однако во взгляде его не было ни глубины чувств, ни блеска жестокости, которые обычно предшествовали ударам.

— Если бы я мог справляться за трех медсестер, а не за одного человека, я бы менял ей простыни по два раза на день, черт возьми, я бы вымыл ей волосы и почистил зубы. Но, Фи... — Хватка отца усилилась, клинья его пальцев впились в кожу Фи. — Ты думаешь, твоя мамочка стала бы счастливее, находясь так далеко от нас?

Человеческое существо, лежащее на кровати, едва ли могло испытывать счастье или несчастье.

— Она может быть счастлива только здесь, с нами, Фи, и это так, это правильно. Она чувствовала, когда ты держал ее за руку, и поэтому ей скоро станет лучше. — Он поднял глаза. — Совсем скоро ты сможешь сидеть на кровати, не так ли? Давай теперь помолимся за нее.

Отец снова толкнул Фи вниз, на колени, и сам присоединился к нему.

— Отче наш, сущий на небесах, — произнес он, — раба твоя, Анна Бандольер, моя жена и мать этого мальчика, нуждается в Твоей помощи и защите. И мы также. Дай нам сил, Господи, заботиться о ней в ее немощи, и просим Тебя, Господи, помочь ей преодолеть недуг. Ни один человек на земле не совершенен, включая и эту бедную больную женщину, возможно, мы, Господи, в мыслях или делах своих согрешили против Тебя. На милость Твою уповаем, Отец наш, но знаем, что грешны и недостойны ее. Аминь.

Он опустил руки и встал с колен.

— Теперь оставь комнату, Фи.

Отец снял свой пиджак, повесил его на угол спинки кровати и закатал рукава. Галстук он засунул под рубашку. На миг он остановился и посмотрел на сына внимательным озабоченным взглядом.

— Мы сами о ней позаботимся, и никому другому до этого не должно быть никакого дела.

— Да, сэр.

Отец кивнул головой на дверь спальни.

— Помни, что я сказал.

2

Отец никогда не спрашивал, хочет ли Фи поцеловать свою мамочку, а он даже и не думал попросить об этом — бледная женщина, лежащая на кровати с закрытыми глазами, вовсе не вызывала такого желания. Она уплывала в безбрежную темноту внутри себя, все дальше и дальше с каждым днем. Она была как радиостанция, сигналы которой при продвижении в глубинку становились все слабее и слабее.

Желтый синяк постепенно бледнел, и однажды утром Фи осознал, что он исчез совсем. Ее щеки провалились к зубам, вырисовывая новые тусклые карандашные линии на лице. Через пять или шесть дней после того, как синяк исчез, Фи увидел, что круглые синие тени ее висков осели на какую-то часть дюйма внутрь, как мягкая почва оседает после дождя.

Отец Фи все продолжал говорить, что ей становится лучше, и Фи знал, что это в некотором смысле соответствует истине, правда, отец никак не мог этого смысла понять, да и он сам едва улавливал. Ей становилось лучше, потому что ее маленькая лодочка уже достаточно далеко уплыла в темноту.

Иногда Фи подносил к ее губам наполненный до половины стакан воды и один за другим пускал в сухую пещеру ее рта маленькие, с чайную ложечку, глотки воды. Мама никогда не проглатывала эти крошечные дозы, влага сама по себе стекала вниз по ее горлу. Он мог видеть, как вода движется, быстро, будто живая, сияя, переливаясь и вздрагивая, в ее горло.

Временами, когда отец молился, Фи начинал разглядывать на руке матери ногти, которые сами по себе вырастали все длиннее. Сначала ее ногти были розовыми, но через неделю они приобрели странный желтовато-белый оттенок. Лунки исчезли. Страннее всего было то, что под длинными ногтями образовывалась желто-коричневая грязь.

Он наблюдал, как менялся цвет лица. Ее губы потемнели до коричневого, и в уголках рта появился белый налет.

Господи, эта женщина нуждается в Твоей милости. Мы рассчитываем на Твою милость, Господи.

Каждый вечер, когда Фи уходил из комнаты, он слышал, как его отец занимается мытьем мамы. Через некоторое время он выносил с собой зловонный комок грязных простыней и с застывшим от отвращения лицом спускался вниз по лестнице.

Миссис Сунчана с верхнего этажа стирала белье для своей семьи дважды в неделю, в понедельник и в среду с утра, и она никогда не спускалась вниз ночью. Отец Фи отжимал уже выстиранные простыни в центрифуге, а затем выносил тяжелое постельное белье на улицу и развешивал на две бельевые веревки, отведенные для Бандольеров.

Однажды отец разбудил мальчика грубым шлепком и наклонился над ним в темноте. Фи, слишком напуганный, чтобы кричать, видел огромные глаза отца и лоснящиеся запятые усов, уставившиеся на него. Его зубы сияли. Жар и запах алкоголя изливались на мальчика.

— Ты думаешь, я живу, чтобы служить тебе? Нет, я родился не для того, чтобы быть твоим слугой. Я мог бы закрыть дверь и уйти отсюда завтра и никогда не возвращаться. Не обманывайся — я был бы гораздо счастливее, чем сейчас.