Роковые годы, стр. 27

Последним я спросил Александрова, мнение которого меня особенно интересовало, принимая во внимание его общеизвестную чрезвычайную осторожность в заключениях и общепризнанную репутацию одного из наиболее выдающихся русских судебных деятелей.

– Какое еще может быть сомнение, Борис Владимирович, – сказал Александров и, пожав плечами, добавил, – что же еще надо?!

Тогда я поставил второй вопрос:

– Когда приступить к арестам?

На этот раз первый взял слово Александров. Он говорил очень недолго и высказал лишь то, что одинаково понимали и чувствовали все присутствующие. Он сказал, что мы фактически не можем не только перехватать всех большевистских лидеров, не только войти в дом Кшесинской, но даже проникнуть в помещение большевиков, в третьем этаже нашего собственного дома и произвести обыск. А если бы нам и удалось задержать нескольких лиц, то они были бы выпущены даже не снизу, а сверху.

– Но ведь вы не выдержите равновесия, и все пойдет прахом, – сказал мне Александров.

Конечно, то были факты. И я предвидел большое потрясение; но о нем-то мы и мечтали! Переверзев мне часто говорил, что Россия погибла и ее может спасти только наша контрразведка. Первый раз он мне сказал так:

– Ведь вы же единственный, Борис Владимирович, кто имеет организацию и поддерживает правительство. Россия погибла.

– Павел Николаевич, мы говорим о Петрограде, – остановил я его, потрясенный.

– Да нет же! А я вам говорю о России – она погибла, – отвечает он мне убежденно. – Ведь я же сижу в правительстве и слушаю доклады, которые приходят со всех концов России. Докажите, что большевики изменники, – вот единственное, что нам осталось.

Итак, сведения собраны. В них единственная надежда. Допустить, чтобы последний ход сорвали, – никак нельзя. А кем его сделать? Что произошло, когда 21 апреля Корнилов попробовал было вызвать лучший батальон, лучшую батарею. А дача Дурново? Сколько потребовалось ухищрений, чтобы привести людей якобы по приказанию Совета, чтобы захватить двух мелких мошенников, арестованных Совдепом, да, в конце концов, самим же пришлось лезть в окно. Какой сплошной кошмар быть начальником контрразведки в русскую революцию!

К мнению Александрова, высказанному на совещании, присоединились все немедленно. Но ждать, неизвестно до каких пор, мы тоже не могли.

Тогда тут же, на заседании 1 июля, я принял следующие решения:

1. Приказал отменить производство всех 913 дел по шпионажу, больших и малых, находящихся в разработке контрразведки и не имеющих прямого отношения к большевикам, дабы усилить работу против большевиков.

Такое распоряжение при обычных условиях следует признать чистейшим абсурдом. Оно нарушало систему, а кроме того, очень часто из самых ничтожных новых расследований появляются как бы случайно новые пересечения, из которых возникают дела громадной важности. Но в данном случае я именно считал, что у нас и засечек, и доказательств совершенно достаточно, а не хватало сил, которые надлежало сконцентрировать, чтобы удержать за собой все приобретенное.

По-видимому, новый начальник контрразведки и его старшие помощники понимали этот вопрос одинаково. Отдавая приказание, я его оговорил, что отступления могут быть для исключительных случаев, но каждый раз с моего особого разрешения. Просьб об отступлениях заниматься каким-либо другим делом я не получил.

2. Мы составили список двадцати восьми большевистских главарей, начиная с Ленина, и, пользуясь предоставленным мне правом, я тут же подписал именем Главнокомандующего двадцать восемь ордеров на аресты.

3. Практика мне показала, что то, чего мы не могли провести в Петрограде, из-за вмешательства Совета раб. и солд. депутатов, нам иногда удавалось осуществить вне столицы. Поэтому я решил немедленно начать наступление на финляндском направлении по группе дел № 2 (Ленин – Парвус). Там, в Торнео и Белоострове, были активно настроенные коменданты, а из попавших в список 28 большевиков больше половины ездили к себе на дачи, а также в Выборг. Стало быть, была не исключена возможность их арестовать внезапно в вагоне, а к тому же зацепить с поличным. Из Финляндии я рассчитывал выйти на Петроград.

Поэтому в тот же день, 1 июля, я переселил на границу Финляндии целый отдел контрразведки с 40 агентами. Начальнику его, тому же следователю С., я вручил ордера, приказал арестовывать указанных в них лиц при их появлении на границе и немедленно о том доносить по телефону.

4. Я поставил в известность всех присутствовавших на совещании, что такой порядок будет продолжаться самое большее семь дней. В случае же, если за этот срок нам не удастся обличением и арестами в Финляндии вызвать возмущение против предателей и тем создать благоприятную обстановку, мы все равно 7 июля приступим к ликвидации большевиков в самом Петрограде.

Глава 12

Июльское восстание

В тот же день, 1 июля, около 10 часов вечера, я приехал в Штаб округа. Сходя с автомобиля, я встретился на тротуаре с Половцовым и Балабиным, выходящими из Штаба.

Половцов отвел меня в сторону и в присутствии Балабина сказал:

– Вот тебя-то как раз мне и надо. Положение Временного правительства отчаянное; оно спрашивает, когда ты будешь в состоянии обличить большевиков в государственной измене.

Я ответил:

– Данных у меня совершенно достаточно. Но я не вижу тех войск, которыми мы будем штурмовать дом Кшесинской и около тридцати боевых организаций большевиков, разбросанных по всему городу. Во всяком случае, передай Временному правительству, что если мы чего-нибудь не придумаем до 7 июля, то я все равно приступлю в этот день к арестам в самом Петрограде.

Здесь же в кратких словах я доложил Половцову об отданных мною утром распоряжениях.

Потом я понял, что сделал большой промах, передав эти сведения для доклада Временному правительству. Но в тот момент мне казалось совершенно необходимым, чтобы Главнокомандующий знал о столь важных решениях, тем более что они будут выполняться его именем. Я ответил непосредственно на поставленный вопрос, совершенно упуская из виду, что при новой конструкции Верховной Власти она не могла сохранить ни одного секрета, и, по меткому выражению Савинкова, строго конфиденциальное решение становилось известным дальше «в товарищеском порядке». Три-четыре министра ежедневно исповедовались в президиуме Совета солд. и раб. депутатов, если сами не состояли в последнем. А тут уже немыслимо поставить глухую стену между меньшевиками и их старыми партийцами, засевшими в доме Кшесинской, с которыми они беседуют и которых уговаривают. Долго ли таким путем узнать все новости, даже не обращаясь к помощи специальных информаторов?

Возьмем хотя бы меньшевика Либера. Я не могу прибавить ни слова – ни за, ни против, кроме того, что скажу ниже, и не имею точных данных, чтобы бросить ему обвинение в сознательной информации, но я не могу также не назвать его привычек очень странными. Да и сам он, приехав к нам 7 июля вызволять большевика Каменева, волнуясь, сказал Каменеву в моем присутствии: «Когда я вчера заехал к вам в дом Кшесинской». Его признание меня нисколько не удивило: я давно знал оригинальные, круговые маршруты Либера из Совета (Таврического дворца) в Штаб округа, из Штаба в дом Кшесинской, оттуда опять в Совет и т. д.

Вокруг того же Либера вертелась компания нескольких очень подозрительных людей, против которых у нас были начаты интересные расследования. Эти господа жили в небольшой плохонькой гостинице на Фонтанке; Либер сам иногда к ним наведывался. Собственно, отсюда он и попал под обзор контрразведки. Половцов несколько раз говорил мне о жалобах Либера, будто его преследуют мои агенты. Я разводил руками и отвечал, что непосредственных данных у меня нет никаких, но знакомства у него самые предосудительные. Мне объясняли, что то был ярко выраженный тип соглашателя.

Исходя из практики и по всем этим соображениям, можно с уверенностью сказать, что мой доклад Половцову для Временного правительства 1 июля не мог не дойти до большевиков.