Роковые годы, стр. 14

По существу, я ничего не имел против того, чтобы отпустить спрятавшихся шпионов и других к себе на родину, тем более что их связи были уже достаточно выяснены. Какая тюрьма могла их сохранить до суда и где, наконец, по каким законам они будут отбывать наказание?

В разбираемом частном случае шведский посол весьма кстати не только брался сам их вывезти, но еще являлась возможность вернуть кого-нибудь из концентрационных лагерей Германии. Конечно, я не мог согласиться с его первой арифметической формулой. Brandstrom осторожно настаивает, ссылается на несогласие германского Главного командования, очевидно готовясь к моему контрпредложению с цифрами, переставленными в обратном порядке. Я не заставляю себя ждать – высказываю предположение, что было бы правильно разобрать оба списка поименно, так как легко может оказаться, что следует выписать как раз обратно – 30 русских за 15 немцев.

Свидание затягивается. Посол предполагает запрашивать Берлин через Стокгольм. Встаю уходить, говорю на прощание, что для этих «несчастных», может быть, лучше всего остаться в посольстве, и прошу, на всякий случай, записать адрес и мою должность – «начальник контрразведки».

Едва успел я произнести эти фатальные слова, как мне пришлось, уступая выразительным жестам Brandstrom, снова занять свое место.

Он долго молчал. Мы сидели друг против друга, не произнося ни слова, как долго – не знаю; мне казалось, бесконечную минуту, пока я не заговорил первый. Я сказал, что дело военнопленных не может у нас вызвать разногласий, тем более что я со своей стороны всецело поддерживаю желание Главнокомандующего оказать любезность лично шведскому послу, а потому полагаю, что вопрос можно покончить теперь же, обменяв 15 на 15, но, конечно, против тех, находящихся в Германии, кого выберет Главное управление Генерального штаба. Заканчиваю свое предложение уверенностью, что Главное немецкое командование, очевидно, тоже пожелает сделать любезность послу Швеции и не замедлит изменить свои инструкции. Brandstrom соглашается. Поблагодарив друг друга, мы расстаемся после долгого рукопожатия.

На другой день утром мне докладывают, что ко мне приехал шведский посол. Принимаю его в своем кабинете. Он входит в сопровождении свиты из трех старших чинов посольства; говорит, что приехал с визитом, представляет мне своих спутников. Рассаживаю гостей. Об обмене пленных – ни полслова.

Brandstrom высказывает пожелание, чтобы наше знакомство не прекращалось. Наши «длинные дипломатические фразы» исчезают. Он любезно просит меня обращаться к нему лично по всем вопросам, которые будут относиться к его ведению. Мы расстаемся в наилучшем настроении, в прекрасных отношениях. Я несколько раз заезжал к Brandstrom, по делам одного госпиталя, где самоуправство военнопленных доставляло много хлопот контрразведке, а главным образом по вопросам о полчищах военнопленных, которые, пользуясь режимом свободы передвижения, начали показываться на митингах. В провинции бывали случаи массового участия немецких солдат в большевистских демонстрациях. Большевики трубили по этому поводу о торжестве интернационала; но Brandstrom, не разделяя их точки зрения, соглашался со мною, что интернационал пока что выходит однобоким. В Петрограде не доходило до массового выступления военнопленных. Но отдельных из них, называющих себя больными, здоровых, переодетых и всяких, мои агенты часто вылавливали и на улицах, и на митингах, особенно в районе Финляндского вокзала. Brandstrom всегда очень охотно помогал мне брать их на учет. Положение его, как посла нейтральной державы, принявшей защиту интересов подданных нашего противника, было, конечно, крайне трудным.

Падкая на дешевые сенсации молва сплетала кругом посольства всевозможные простейшие легенды о шпионаже. Их авторы не давали себе отчета, что шпионы ищут скрытых путей, а не открытой вывески. Вероятно, эти необоснованные слухи задевали Brandstrom, побудили его со мною ближе познакомиться, демонстративно представить мне своих старших подчиненных.

В наших встречах он всегда строго соблюдал нейтралитет, я оставался в официальных рамках. Только мы не вели игры, как при первом свидании. Я видел его всегда таким, каким он был у меня с ответным визитом – приветливо настроенным, как мне казалось, – ко мне расположенным и всегда лояльным. Именно таким сохраняется он в моей памяти.

Глава 7

Прямые улики

В начале апреля появляется в Петрограде известный публицист К. Он прямо из Стокгольма и, остановившись в гостинице «Европейской», начинает вести свой обычный широкий трэн. Но не проходит и несколько дней, как до меня доходят сведения, что К. будто бы послан в Россию немецким Главным штабом для выполнения каких-то важных поручений. Наблюдение контрразведки на первых же шагах усиливает первое неясное подозрение. К. трактует с несколькими членами Совета солд. и раб. депутатов о заключении сепаратного мира Германии с Россией [29]. Одновременно выясняется, что К. хочет приобрести контрольный пакет русской газеты с большим тиражом; но его первые поиски в этом направлении не имеют успеха. Конечно, он не открывает источников кредитов, но тем не менее ему отказывают. Наблюдение за К. усиливается, и скоро одна за другой открываются все немецкие карты его преступной игры.

Нам становится известным, что он привез с собой проект договора о сепаратном мире, составленный немецкой Главной квартирой. Мы уже знаем, что в первом пункте этого договора, перед перечислением условий, оставлено место в кавычках для проставления даты, а за этим местом стояли слова: «месяца мая сего года», когда должно начаться перемирие. У нас начинает слагаться впечатление, что ему через скандинавские страны открыты кредиты до 3 миллионов рублей на приобретение газеты для пропаганды германофильских идей.

Следить за ним среди общего развала, особенно за его корреспонденцией, было очень трудно.

Но как ни был хитер К., но наклонность к широкой жизни заставила его делать промахи; некоторыми из них и удалось воспользоваться. Я не мог утверждать, что вся его корреспонденция попала на мой письменный стол; я не мог рассчитывать собрать о нем исчерпывающие данные. Но и того, что удалось получить, оказалось достаточно, чтобы на основании документов выделить его в группу лиц, продавших Россию немцам.

Среди телеграмм, отправленных К. в Стокгольм, из тех, что попали мне в руки, обращали на себя внимание сообщения о трениях в каком-то «бюро» и о «Богданове», служившем в этом бюро. Большая часть телеграмм шла в Стокгольм по адресу госпожи Брейденбейд, а некоторые из них – на имя Гуревича. Все они были на французском языке. Содержание нескольких в переводе дословно такое: «Из-за несогласий в бюро ожидаются скорые перемены его состава», – «Богданов, по всей вероятности, скоро покинет бюро», – «Богданов покидает бюро», – «Переведите полмашины в Стокгольм, полмашины в Христианию». Эти телеграммы обыкновенно были зашифрованы довольно примитивным шрифтом – вставкой лишних слов в известном порядке. Читать их стало совсем просто после того, как удалось скопировать шифр, которым пользовался К.

Приурочивая содержание телеграмм к известным политическим событиям, талантливый судебный следователь В. уже через 2 недели высказал мне гипотезу, что если в телеграммах К. заменить слово «бюро» словами «Временное правительство», а «Богданов» – «Милюковым», то по датам эти телеграммы приобретают значение точных донесений о несогласиях среди членов Временного правительства и удаления министра иностранных дел Милюкова. Как известно, Милюков стоял за безоговорочное продолжение войны и в этом вопросе поддерживался политикой английского посла Бьюкенена.

Эти предположения мы считали уже весьма обоснованными после получения мною двух телеграмм, отправленных К. одновременно: одной, зашифрованной, на имя Брейден-бейд, а другой, официальной, своему частному знакомому, русскому послу в Швеции Н., телеграмм, посланных вслед за уходом Милюкова. Первая гласила: «После разногласий Богданов удален из бюро». Вторая – «Ожидается назначение Терещенко. Искренне поздравляю» [30].