Глотка, стр. 156

– Какая-то конгрегация по воскресеньям, должно быть, использует это помещение как церковь, – сказал Том, направляясь к двери в стене рядом с кафедрой. Том подергал за ручку, снова достал набор взломщика, подобрал ключ, открыл дверь и заглянул внутрь. Он достал фонарик, включил его, и мы зашли в душную комнату без окон размером с половину кухни Тома.

– Кабинет управляющего, – сказал Том. Фонарик осветил пустой стол, несколько зеленых пластиковых стульев и вешалку на колесах, завешанную синими робами хористов. Перед столом стояли в ряд четыре картонные коробки.

– Ты думаешь? – спросил Том, освещая их фонариком.

Я прошел мимо стульев и опустился на колени перед двумя коробками, стоявшими в центре. Открыв одну из коробок, я увидел две стопки синих брошюр.

– Гимны, – сказал я.

Я светил фонариком на стены, пока Том переставлял предметы вокруг меня. Ни одну из коробок не потревожили крысы, и во всех четырех наверняка были гимны. Я не поленился проверить их – действительно гимны. Я встал и обернулся. Вешалка с робами была чуть наклонена в сторону комнаты. Над вешалкой возвышалась голова Тома, а луч света от фонарика освещал фанерную дверь, которая была почти того же цвета, что и его волосы.

– Фи всегда любил подвалы, не так ли? – произнес Том. – Давай заглянем туда.

9

Я обошел вокруг вешалки, а Том открыл дверь и посветил внутрь. От двери начинался пролет деревянных ступенек, ведущих к цементному полу. Я спустился вслед за Томом, светя фонариком в открывшееся справа пространство. Две испуганные мышки сиганули к дальней стене. Мы спустились еще на три-четыре ступеньки, и мыши ретировались в почти невидимую щель между двумя цементными блоками стены, фонарик Тома выхватил из темноты старую чугунную печь, кирпичную колонну около ярда толщиной, трубы отопления, электропровода, ржавые водопроводные трубы, свисающую с них паутину.

– Жизнерадостное место, – заметил Том.

Мы спустились на пол. Том сразу направился к печи, а я двинулся вправо, чтобы разглядеть получше одну вещь, которую я заметил еще с лестницы. Том освещал фонарем центр подвала, мой фонарик шарил по углам и наткнулся наконец на квадратную деревянную коробку.

Я подошел к ней, поставил на пол термос, который все это время держал в руках, и открыл крышку, под которой оказалось что-то белое и квадратное. Я снял крышку совсем и посветил фонариком на аккуратно сложенные листы бумаги. На верхнем листе были какие-то сумасшедшие, непонятные записи. Темные буквы на белом фоне складывались в совершенно непонятные слова. Я понял, что в коробке лежат буквы, с помощью которых рисовали когда-то афиши.

– Иди сюда, – донесся до меня из-за печки голос Тома. Я взял термос и стал обходить печку, светя себе фонариком.

– Он был здесь, – сказал Том. – Посмотри.

Мне послышалось «Он здесь», и я приготовился увидеть на цементном полу труп Фи рядом с револьвером, из которого он застрелился. Я испытал при этой мысли неожиданный прилив гнева, отчаяния, горя и боли и одновременно что-то вроде сожаления и разочарования. Мой фонарик осветил две картонные коробки. Неужели, несмотря на все, что сделал этот человек, я хочу, чтобы он жил? Или мне просто хотелось, как и Тому Пасмору, самому присутствовать при окончании всей это истории? Злясь на Фи и на самого себя, я направил фонарик в грудь Тому и сказал:

– Я не вижу его.

– Я сказал: «Он был здесь». Том взял мою руку и направил луч фонарика на коробки, которых я не заметил, ожидая увидеть труп.

Они были открыты, и одна из них лежала на боку, так что видно было, что внутри пусто. В этой коробке были прогрызены дыры различного размера и формы. Том пытался подготовить меня. Эти пустые коробки, так же, как и труп, которого тут не было, означали конец наших поисков.

– Мы упустили его, – сказал я.

– Пока еще нет, – возразил Том.

– Но если он перенес записи в другое безопасное место, все, что ему осталось сделать, это убрать Дика Мюллера, – я прижал руку ко лбу, представляя себе картины одна ужаснее другой.

– Мюллер в безопасности, – сказал Том. – Я звонил ему вчера вечером. Его автоответчик сообщает, что он уехал на две недели в отпуск с семьей. Место там не указано.

– Но что если Фи тоже звонил ему? Он узнает... – Но я тут же понял, что это неважно.

– Он все равно должен вернуться, – сказал Том. – Он знает, что кто-то пытается его шантажировать.

Это было так. Он обязательно должен вернуться.

– Но куда он дел эти записи?

– Что ж, у меня есть одна идея на этот счет, – я вспомнил, что Том уже говорил нечто подобное раньше, и попросил его объяснить.

– Это наверняка его последнее прибежище, – сказал Том. – Честно говоря, это было с самого начала у нас перед носом. И у него перед носом тоже, но до сегодняшнего дня он того не понимал.

– Так что же это?

– Я не верю, что ты не понимаешь этого сам. Ведь до сих пор ты все понимал, не так ли? Если так и не поймешь до того момента, как нам пора будет отсюда уходить, тогда скажу.

– Чертов пройдоха, – в шутку обругал я Тома, и мы снова разделились, чтобы продолжить обыскивать подвал.

На гидравлической платформе, находившейся явно под сценой, я нашел орган, – не большой и мощный, какие появились в кинотеатрах в тридцатые годы, а маленький, камерный.

Старые гримерные в левой части подвала теперь представляли собой не более чем бетонные дыры с фанерными подставками, на которых, видимо, стояли когда-то двадцатифутовые зеркала. В стенах виднелись кольца, которые поддерживали находившиеся раньше вдоль стен лампы.

– Ну что ж, теперь мы знаем, что где, – сказал Том.

Мы вернулись в кабинет, Том закрыл дверь в подвал, затем мы прошли в фойе, и он запер за нами дверь. Я пошел к выходу, через который мы сюда проникли, но Том сказал:

– В другую сторону.

Его инстинкты действовали лучше, чем мои. В дальней стороне зала тот, кто войдет в кинотеатр, не увидит нас, в то время как он – Фи – окажется как раз в колонне серого света, как только войдет. Я прошел мимо алтаря и кафедры к ряду дверей в дальнем конце фойе и снова очутился в темноте.

10

Мы двигались вслепую по дополнительному ряду кресел, держась руками за спинки. Я чувствовал себя как в огромном гробу, по которому иду в непроглядную тьму, а она, как ни странно, отступает передо мной.

Том коснулся моего плеча. Мы еще не дошли до прохода, делящего надвое ряды кресел и могли быть где угодно от третьего ряда до двадцатого. Стена тьмы по-прежнему стояла перед нами, готовая отступить, как только я сделаю шаг вперед. Я нашарил рукой плюшевое сиденье, опустил его и сел в кресло. Я слышал, как Том опустился в кресло впереди меня, и чувствовал, что он повернулся ко мне. Я положил руку на спинку кресла передо мной и коснулся его руки. Потом различил в темноте контуры его тела.

– Все в порядке? – спросил он.

– Вообще-то я люблю сидеть поближе к экрану, – сказал я.

– Возможно, нам придется ждать довольно долго.

– Что ты собираешься делать, когда он войдет?

– Если войдет через заднюю дверь, мы сделаем то, что должны, и так, пока он не успокоится. Если он начнет светить фонариком, придется быстро прятаться за спинки кресел. Не думаю, что он станет очень тщательно обыскивать зал, поскольку наверняка будет практически уверен, что пришел первым. Надо дать ему почувствовать себя в безопасности. Когда он сядет, чтобы ждать, мы разделимся и тихо подойдем к нему с разных сторон. По возможности бесшумно. А когда окажешься рядом, кричи погромче. То же сделаю я. Он не поймет, где мы, сколько нас, и у нас будет прекрасная возможность схватить его, пока он не опомнился.

– А что потом?

– Ты думаешь, мы обезоружим его и отвезем на Армори-плейс? Или надеешься, что он признается? Или что нам позволят после этого выйти с Армори-плейс? Ты ведь знаешь, что случится.

Я молчал.

– Тим, я не верю даже в смертный приговор. Но сейчас у нас еще есть выбор – можно немедленно встать и уйти. За ближайшие десять лет он обязательно сделает какую-нибудь ошибку, и его поймают. Тебя устраивает такой вариант?