Клинок Тишалла, стр. 80

Слишком много лет ему приходилось подчиняться указаниям этого голоса.

Социк послушно ткнул его дубинкой, и Хэри забился на полу, словно шизик под электрошоком. В глазах его потемнело. Лампы на потолке коридора превратились в светящуюся лужицу. И в эту лужу вступило чучело с испитым лицом, глумивое подобие Артуро Коллберга.

Хэри застонал.

Коллберг облизнулся, словно бомж перед полным мусорником.

– Вставь еще раз.

Хэри уже не чувствовал разрядов; даже судороги едва достигали его сознания. Свет померк в его глазах.

Артуро Коллберг нагнулся и поцеловал его взасос.

– Знаешь что? – сказало чучело, морщась. – Ты невкусный. У меня даже не встает.

12

Большую часть зверинца при Кунсткамере занимали существа, населявшие когда-то земли, небеса и воды Земли. Среди выверн и драконимф, грифонов и единорогов ютились создания, ныне не менее экзотические, не менее легендарные: выдры и тюлени, лягушки и саламандры, волки, и лисы, и соколы, пумы и львы, слоны, один орел, даже два маленьких, выродившихся от близкородственного скрещивания кита и стая дельфинов. Зверинец занимал центральную ротонду в оранжерее Кунсткамеры под колоссальным куполом из бронестекла. Лунный свет сочился сквозь него, играя на прутьях клеток, но этим контакт зверинца с окружающей средой и ограничивался; хотя эти существа были способны выживать без следов Силы, доступных в ПН-поле, тот воздух, что считался нормальным снаружи, не пошел бы им на пользу.

В химически очищенном, сотни раз прошедшем через фильтры воздухе все же висел, перебивая даже кислую гарь ночного пожара, запашок навоза, мочи, мускуса, смешиваясь с ароматами болотных маков и дурмана, и словно подчеркивал непрестанный звук живых голосов: то щебечут выдры, то рыгают жабы, то свистят певучие деревья, то взревет с присвистом вошедшая в гон выверна.

Тан’элКоту казалось, что здесь пахнет домом.

Он стоял посреди зверинца, широко раскинув руки, раззявив Оболочку, как птенец разевает жадный клюв, впитывая каждый шорох в листве, каждый взмах крыльев, каждый всплеск воды в бассейне, ибо здесь жизнь из его мира была сосредоточена наиболее плотно – а все живое в нем дышало Силой. Избитый и обожженный, весь в бинтах и синяках, он срезал некогда длинные шоколадные пряди, обгоревшие до угольных кудряшек, но запах дыма все не отставал. Могучая грудь была туго перетянута фиксирующей переломанные ребра повязкой, модный, только что из химчистки костюм топорщился то тут, то там. Обычный человек не выдержал бы боли без сильно действующих наркотиков. Но Тан’элКот не был обычным человеком. Все потребное для исцеления ран давала ему Сила.

И хотя здесь была доступна лишь малая ее часть, он оставался Тан’элКотом. Бывшему богу достаточно было и этого.

У ног его стоял на коленях хрупкий юный длинноволосый брюнет с пронзительными карими глазами – Грегор Хейл Проховцев двадцати лет от роду, лучший студент, когда-либо попадавший к Тан’элКоту на семинар по прикладной магии. Оболочка его сияла густой травянистой зеленью сосредоточенной медитации и по мере того, как Тан’элКот накачивал ее энергией, становилась все плотней, все ярче и шире. Грегор опустил голову, почти касаясь лбом рукояти воткнутого между мраморными плитками пола меча-бастарда, и не сводил глаз с его крестовины, словно тамплиер на молитве.

Тем клинком был Косалл.

Рядом с Грегором стоял горшочек жидкого серебра – суспензия казалась черной. На горошочке лежала еще влажная соболья кисть с ясеневой ручкой. Жидким серебром были начертаны сияющие руны, покрывшие обе стороны клинка почти до острия.

Бледными пальцами мысли Тан’элКот пробежался по прихотливым извивам последних пяти рун, соединявших узоры по обе стороны клинка. Он вложил узор в Оболочку своего ученика и добавил сил, чтобы впечатать ее поглубже: оставаясь в чародейском трансе, Проховцев должен был видеть руны, словно наяву. Медленно и осторожно, стараясь не сбить дыхание, ученик чародея взял кисть, окунул в жидкое серебро и принялся переносить мысленный образ на холодную сталь.

– Отлично, Грегор, – пробормотал Тан’элКот, наблюдая за ним, – просто превосходно. Можно сказать, что твоя рука тверже моей.

Без могучих токов Силы из Поднебесья эти руны были мертвы, как сам Косалл. На родине они пробудятся к несвятой жизни, стоит живой плоти связать их через проводящую ток кровь. Стоит неодолимому клинку рассечь чье-нибудь тело, и руны эти скуют отлетающую из тела душу – упрощенный вариант того же заклятья, с помощью которого Ма’элКот захватил память Ламорака и еще многих иных.

Чары были не только начертаны узорами по клинку; они были выжжены и в рассудке Проховцева. В урочный час он произнесет нужные слова на непонятном ему языке, а тело его совершит необходимые движения. Несколько часов под бдительным взглядом желтых глаз пленной выверны провели они в трансе, пока Тан’элКот с мучительным тщанием вгонял в память Проховцева каждый слог, каждый поворот ладони и наклон головы. Если не мелочиться, это была мастерская работа. Тан’элКот был совершенно уверен, что повторить его успех не сумел бы никто из живущих.

Процедура эта принесла ему необыкновенное удовлетворение. Куда большее, чем создание скульптур на потеху невежественным богачам.

Он сотворил из Проховцева марионетку – нет, поправился он, манипулятор: устройство, выполняющее волю хозяина там, куда тот сам не заберется. Чтобы подчинить волю студента, больших усилий не потребовалось; на протяжении многих месяцев курса прикладной магии Проховцев все лучше приучался безропотно исполнять любой приказ учителя. И к настоящему времени и помыслить не мог о неподчинении. «Как странно, – подумал Тан’элКот. – Словно я с самого начала рассчитывал на это».

Так он намеревался исполнить свою часть уговора с Коллбергом и Советом попечителей: подарить им погибель Кейна и смерть Пэллес Рил. Порой он позволял себе надеяться, что Совет не отступится от своей части сделки, но особенно на это не полагался. Их вчерашние речи попахивали вероломством. Возможно, они не покончат с соучастником на месте – по иронии судьбы у Тан’элКота, как и у Кейна, было немало поклонников среди праздножителей и даже в самом Конгрессе – но Совет, по всей вероятности, невысоко ценил как его жизнь, так и свое слово.

Что нимало не тревожило Тан’элКота. Он видел эту развилку среди фрактальных ветвей дерева вероятностей, которое растил силой воли, и уже подготовил тот черенок, что принесет желанные плоды.

Пока Проховцев рисовал на клинке чародейские знаки, Тан’элКот потихоньку отошел. Поглощенный тяжелейшей – для него – задачей поддержания транса, Проховцев не заметит отсутствия учителя. Неизбежные соцполицейские, после пожара прилипшие к Тан’элКоту, словно устрицы к скале, остались за порогом; бывший император заявил, вовсе при этом не приврав, что их электронное оснащение, броня и оружие нарушат хрупкие токи Силы в зверинце. Коллберг приказал им держаться в стороне, покуда не завершится наложение – нет, программирование – заклятья.

Так что пока Тан’элКот был свободен.

Он прошел в двойные бронестеклянные двери оранжереи и выглянул в гулкую пещеру вестибюля, за пределы ПН-поля. Проходы для публики были перегорожены углеволоконными щитами, и в вестибюле царила противоестественная мгла. После ночного пожара Кунсткамеру закрыли якобы на время «внутреннего расследования по делу о поджоге». Тан’элКот прошествовал мимо стоящих кольцом справочных и билетных касс и направился к занимавшему целую стену около контрольных турникетов ряду общественных терминалов.

Память Ламорака подсказала личный код Эвери Шенкс: теперь счет за разговор придет в бухгалтерию «СинТек», а компьютерные программы-трояны, готовые проснуться при упоминании Тан’элКота, не пробудятся от дремоты. Не услышав сигнала автоответчика, Тан’элКот улыбнулся. Он вовсе не собирался оставлять записанное сообщение – есть вещи слишком деликатные, чтобы доверять их ядрам памяти.