Клинок Тишалла, стр. 194

– А ты не слушал .

Он пожимает плечами.

– Когда ты начинаешь нудеть, у меня глаза стекленеют. Я вот думал: этот фокус с новым телом – ты можешь сделать такое любому, кто душою касался реки?

– Могу .

На лице Кейна вспыхивает волчья ухмылка.

– Тогда я нашел для тебя императора.

Вот тут на сцену снова выхожу я.

Признаюсь, что наблюдал за своим воскрешением неоднократно. Оно завораживает меня, и не только потому, что церемония вышла впечатляющая. Ее провели в Успенском соборе пару недель спустя. В церемонии участвовали здоровенный бронзовый идол Ма’элКота, священные статуи всех божеств Анханы, большой хор элКотанских жрецов, все высшее дворянство и большая часть поземельного дворянства Империи, неописуемое количество ладана, гимнов, псалмов, петард и бессчетные символические щепотки того, сего и пятого-десятого: песок из Теранской дельты, бокал тиннаранского бренди, яблоко из садов Каарна et cetera ad infinitum*. 7 Моим воскрешением завершалось недельное общеимперское празднество. Получился, по выражению Кейна, «самый большой бродячий цирк во всей истории человечества».

Особенно меня завораживает, как из груды символического барахла проступает тело, и когда процесс завершается, это оказываюсь я.

Я – такой, каким всегда представляю себя, когда тело позволяет мне забыть о возрасте: молодое лицо без единой морщинки, аура платиновых кудрей и золотые глаза ночного охотника.

Перворожденный чародей.

Уверен, для особо упертых фанатиков из дворянского сословия это оказалось неприятным сюрпризом. Но даже эти не могли позволить себе бурчать слишком громко: весь столичный гарнизон имперской армии слышал, как Тоа-Сителл объявил Народ подданными Анханы с полным набором прав и обязанностей. А до тех пор даже самые злобные изуверы несли в душе убежденность самого господа в том, что этот хрупкий, лишенный возраста фей – их новый император.

Еще раз повторяю: это про меня.

Может, если я буду твердить это достаточно часто, то когда-нибудь эти слова перестанут звучать так нелепо и жутко.

Вот и наблюдаю я раз за разом: смотрю, как господь бог лично, при посредстве своих верных жрецов, лепит меня из груды мертвого барахла и вдыхает жизнь, и зрелище это остается несказанно удивительным и неописуемо ужасным.

Это не единственный момент записи в Кейновом Зерцале, который я просматриваю снова и снова; должен сознаться, что большую часть свободного времени я провожу, переживая заново мои беседы с Кейном, и нашу первую встречу в Яме, и все минуты, что мы провели вместе.

Что за дар принес он мне…

Ибо это единственное, чего не может мой собственный дар заглядывать в души: показать мне – меня же, но чужими глазами. Дар в равной мере восхитительный и способствующий смирению.

Мало чем отличается в этом отношении от императорского венца.

Я лежал на кровати, в которой умер один правитель Анханы и очнулся от смерти другой, и немо смотрел на того, кто в ответе за то и другое.

– Не понимаю, – проговорил я. – Почему я? Бессмыслица какая-то.

– У тебя просто не было времени все обдумать, – ответил он с полуулыбкой.

Отступив от окна, он оттащил от туалетного столика лакированный стул с высокой спинкой, развернул и уселся на него верхом, на миг напоминая о Томми с такой остротой, что слезы обожгли мне глаза.

– Новая Империя не может принадлежать одним хумансам, – сказал он. – Сотрудничать придется всем. Ты уже Митондионн – Народ последует за тобой. Но родился ты человеком, так что дворянство примет тебя – с неохотой, конечно, но не забывай, бог на твоей стороне. Их бог. Он тебе еще пригодится: слепой бог не погиб и не отступится – мы оба это знаем.

Он наклоняется ко мне, будто собираясь поделиться секретом.

– Задача Империи – защитить Поднебесье. Ты родился на Земле. Ты знаешь, что нам противостоит. Чтобы стать великим правителем, нужен дар выбирать ответственных, толковых и честных людей, чтобы препоручать им дела страны. Кто наделен им сильней тебя? Кто лучше тебя сможет посредничать в сварах между провинциальными барончиками? Кто лучше тебя договорится о союзе? Кто станет трудиться усердней? Кто будет заботиться лучше? Черт, Крис, кто вообще может оказаться лучше тебя?

– Но, Хэри… – Я закрываю глаза руками, чтобы сдержать слезы. – Все, чего я касаюсь, оборачивается ко злу.

Он пожимает плечами, будто это неважно, – наверное, так и есть.

– Само собой, ничего не получилось так, как ты ожидал, или надеялся – но чтобы ко злу? – Он ухмыляется. – С этим – к т’Пассе.

– Т’Пассе… – повторяю я. – Как она?

– Жива. Поймала на Божьей дороге пулю и полную жопу осколков, но выкарабкалась. Крепкая, доложу тебе, баба. Вот только крыша у нее малость поехала от волнений – кажется, она уверилась, будто я какой-то божок, а она – моя пророчица. Носится по городу, пытаясь организовать церковь имени меня. И всякий раз, когда я прошу ее не дурить, она пожимает плечами и говорит, что желания мои уважает, но, – сардонически добавил он, – исполнять их не обязана.

– Т’Пассе любила говорить, что люди делятся на две категории – волков и овец, – тоскливо промолвил я, глядя на проплывающее за окном облако. – А кто я, Хэри?

– Ну ты знаешь, как люблю говорить я… Люди делятся на две категории: тех, кто делит людей на две категории, и тех, кто знает, что первые несут фигню.

Он выжидает, покуда я доберусь до смысла, и я улыбаюсь ему, показывая, что шутка нашла цель.

– Это не просто слова, – произнес он. – Двухполюсные системы при столкновении с реальностью ломаются. Истинно – ложно, верно – неверно, хорошо – плохо: это все для математиков или для философов. Для теологов. А в реальности? Конечно, есть овцы и есть волки – но есть и пастыри.

– Пастыри, – эхом откликнулся я.

Хэри кивнул.

– Ага. Может, ты создан для того, чтобы защищать таких, как они, – он мотнул головой, охватывая этим жестом весь мир за пределами спальни, – от таких, как я.

Я долго размышлял над его словами и чем дольше думал, тем больше они мне нравились

Всегда удивляюсь немного, когда слышу такое от Хэри: очень легко забыть, что рос он в семье бывшего университетского профессора – автора «Преданий перворожденных», не кого-нибудь. И в этом нахожу напоминание о том, насколько мелочным и ограниченным кастовыми предрассудками я остаюсь после стольких лет: моя потребность объяснять его дарования наследственностью. Возможно, будучи бессмертным, я когда-нибудь перерасту себя; во всяком случае, очень на это надеюсь.

– А наоборот? – спросил я. – Кто защитит таких, как ты?

– Волков лелеять не надо, – ответил он. – Нам подавай свободу – заборов поменьше и бетону, а там уж мы сами о себе позаботимся.

– Агнцы, и волки, и пастыри, – пробормотал я.

Я сел на кровати, и Кейн подал мне халат из такого нежного и тонкого шелка, что я едва его заметил. Накинув халат на плечи, я подошел к окну, на каждом шагу изумляясь тому, как сильны и крепки мои ноги. И совсем не болят.

Я глянул на город, наблюдая, как жители терпеливо восстанавливают его из развалин.

– А еще должны быть муравьи и орлы, деревья, цветы и рыбы. Каждому по природе его – и чем больше обличий, тем больше в мире красоты.

– …Король, королевич, сапожник, портной… – Кейн фыркнул. – Это же метафора, блин, не затопчи ее до смерти.

Я кивнул.

– И еще император. Ты правда считаешь, что я справлюсь, Хэри? – Я обернулся к нему: – Правда?

Он прищурился – заходящее солнце било в лицо.

– В жизни я безоговорочно доверял лишь троим, – промолвил он. – Один из них – мой отец. Остальные двое – ты.

Всякий раз, как я вижу эту сцену в Кейновом Зерцале, меня обжигает боль: жалость, которой я никогда не смогу поделиться. Я никогда не скажу, как мне горько, что он не смогу включить жену в этот краткий список. Слишком хорошо я понимаю, как это мучает его.