Страсти ума, или Жизнь Фрейда, стр. 71

Наконец–то профессор Теодор Мейнерт получил отделение неврологии, которого добивался. В те годы, когда Зигмунд был близок к Мейнерту, он мог надеяться на пост старшего ассистента профессора, а сейчас было поздно. Однако читать лекции в аудитории Мейнерта было делом чести, и он был благодарен старику за широту его взглядов, не позволившую, чтобы разногласия помешали доктору Фрейду получить официальное разрешение клиники психиатрии на чтение лекций.

Для чтения второго курса лекций он развесил на стенах рисунки спинного мозга и передней части головного мозга. На лекцию пришли всего пять человек. Они сидели во втором ряду, в линейку, словно ласточки на заборе. «За пятинедельный курс я заработаю всего двадцать пять гульденов», – подумал он. Не желая показать крохотной группе, что задета его гордость, он сказал:

– Господа, может быть, вы пересядете поближе к доске?

Хотя они чувствовали, что им будет труднее переговариваться между собой, три студента и два врача пересели на места прямо перед ним. Вскоре он забыл о том, что слушателей мало, и углубился в захватывающий материал. После лекции он прошел быстрым шагом по промозглым темным улицам вместе со студентами в их длинных белых плащах, торопившимися домой после занятий.

Через три дня, когда он вошел в аудиторию на свою вторую лекцию, около доски стоял незнакомец в ладно скроенном шерстяном костюме в еле заметную полоску и с сероватой бабочкой. Зигмунда привлекло его одухотворенное лицо; такого он никогда еще не встречал: большие, широко расставленные темные глаза, блеск которых, казалось, озарял светом всю аудиторию, где уже ощущалось наступление послеполуденных сумерек; волнистые темные волосы, плотно облегавшие красиво очерченную голову; мужественные, утверждающие себя борода и усы столь же темного цвета; полнокровные губы; гладкие, как у юноши, щеки и лоб.

Чувствуя, что Зигмунд смотрит на него, незнакомец поднял глаза. У него была приятная, внушающая доверие улыбка, какую Зигмунд еще не встречал у мужчин. Незнакомец протянул руку.

– Вы доктор Зигмунд Фрейд. Доктор Йозеф Брейер рекомендовал прослушать ваш курс; более того, он настаивал на этом. Он говорил, что это сделает мое пребывание в Вене памятным. Меня зовут доктор Вильгельм Флис, я отоларинголог. Приехал из Берлина провести здесь месяц с друзьями семьи и коллегами. Примете ли вы меня? Уверен, что лекции представят большую ценность для меня.

Зигмунд протянул Флису руку. Даже в твердом пожатии руки сказывался живой характер Флиса.

– Доктор Флис, рад приветствовать вас. Ваше присутствие мы принимаем как знак уважения.

Так и было на самом деле. Флис сел сбоку, что и должен был сделать, по его мнению, чужестранец. Его способность сосредоточиваться была такой, что через некоторое время Зигмунд почувствовал: он читает лекцию только для берлинца. Доктор Флис принадлежал к тому редкому типу студентов, которые могут делать заметки, не спуская глаз с лектора; сосредоточенность взгляда, очевидная легкость восприятия были новыми для Зигмунда. В конце лекции, после того как остальные слушатели ушли, Флис подошел к доске.

– Поучительный опыт, доктор Фрейд. Ваш подход к анатомии мозга открыл мне новые концепции. Но ведь я обучался как биолог; завидую тому, что вы занимались физиологией у профессоров Брюкке и Мейнерта. Может быть, мы посидим в кафе за кружкой пива?

– Хорошо, давайте пройдемся и поговорим. Расскажите мне о Берлине. Я провел там месяц, работая у докторов Роберта Томсена и Германа Оппенгейма в клинике Шарите и у доктора Адольфа Багински в госпитале Кайзера Фридриха. Ваша медицинская практика иная, чем в Вене.

– Да, иная, но не лучше, – ответил Флис, когда они переходили Лазаретгассе и направлялись к Альзерштрас–се. – У нас больше свободы в применении новых подходов. Затем наша практика не знает сезонных спадов. Здесь университет похож на приятное кафе. Я занят сегодня вечером после восьми тридцати. Это вечеринка у Верт–хеймштейнов. Вы, конечно, знаете эту семью?

– Знаю лишь отчасти, – откровенно ответил Зигмунд, когда они вошли в теплое и гудящее кафе, – хотя первое выполненное мною важное задание было получено в этом салоне. Один из переводчиков Джона Стюарта Милля, работавший на Теодора Гомперца, внезапно умер; Гомперц обмолвился об этом на приеме у Вертхейм–штейнов, и мой профессор философии Франц Брентано рекомендовал меня для работы.

– Да, салоны бывают важными! Многие молодые художники обретают там право голоса, а также своих покровителей. Однако позвольте рассказать о себе.

Вильгельму Флису было двадцать девять лет, на два года меньше, чем Зигмунду. Он родился в процветающей торговой еврейской семье средней руки, будучи не по годам развитым, получил медицинское образование и сумел приобрести обширную практику, завоевав славу одного из лучших отоларингологов Германии.

У него был звучный грудной голос, как у оперного певца. Говорил тихо, так, чтобы лишь Зигмунд слышал его, но посетители за соседними столиками не спускали с него глаз.

– Дорогой доктор Фрейд, я восхищаюсь вами, с тех пор как прочитал ваши статьи о кокаине. Я проверил их на опыте и могу сообщить, что мне удавалось устранить некоторые симптомы, нанося раствор кокаина на слизистую оболочку носа.

Зигмунд наклонился ближе к Флису и сказал доверительно:

– Вы не представляете, как это важно для меня, ведь мои работы с кокаином подверглись серьезной критике.

– Ради бога, почему? Ваши открытия позволили окулистам проводить прежде невозможные операции на глазах. В моей собственной области кокаин позволил обнаружить рефлексы невроза, источник которого находится в носу.

– Рефлексы невроза… в носу? Что вы имеете в виду?

Глаза Флиса возбужденно вспыхнули: теперь он получил возможность обратить собеседника в собственную веру. Он заговорил торопливо: его слова и фразы набегали друг на друга, как щенки на неокрепших ногах, играющие на лужайке.

– Ах, дорогой доктор, нос человека – самый пренеб–регаемый орган и в то же время самый значительный: настоящий проводник всех болезней, наваливающихся на сому и психику жизни. Он торчит день и ночь, как возбужденный пенис, чтобы все почуять, измерить, диагностировать. Я сделал открытия, позволяющие мне сказать по показаниям носа, что произошло плохого в других частях тела пациента. Знаете ли вы, что через несколько лет я сумею доказать, что существует связь между носом и женскими половыми органами?

Зигмунд был поражен. Он даже не подозревал, что подобные работы не только проводятся, но и фиксируются. Он уставился на молодого человека, вздрагивавшего от переполнявших его чувств, а затем спросил:

– Доктор Флис, что вызвало ваш интерес к носу? Во всяком случае, не трудности с вашим собственным: он самый что ни на есть греко–римский, какой мне доводилось видеть.

Флис рассмеялся, довольный.

– Да. Я всегда гордился своим носом. Будь он кривым, приплюснутым, переломленным, я не стал бы специалистом по носу… Но я не должен вас больше задерживать. Знаете, доктор Фрейд, я очарован молодыми венками: они нежнее, женственнее, привлекательнее, чем наши берлинские девушки…

Целый час Зигмунд добирался домой, забыв купить жареные каштаны у старого продавца, вынимавшего их горячими и закопченными с жаровни. С тех пор как он прослушал первую лекцию Шарко, он никогда не был так взволнован. Он извинился перед Мартой за поздний приход, но когда пытался представить себе Флиса и описать его Марте, то обнаружил, что не может передать его образ несколькими фразами.

На следующей неделе после лекции Флис предложил пойти в его излюбленное литературное кафе, знаменитое кафе «Гринштейдль» на чашечку кофе, как любили говорить в Вене. Устроившись за столиком у окна, они наблюдали за венцами – и торопящимися, и медленно прогуливающимися; Вильгельм Флис вновь удивил Зигмунда, на этот раз отказавшись рассказывать о себе.

– Нет, мой дорогой коллега, прошлый раз я пожадничал, меня так взволновала ваша лекция, что я не мог удержаться. Сегодня я хочу узнать больше о вас, о ваших исследованиях в гистологии. Мне особенно хотелось бы, чтобы вы рассказали о работах Шарко по мужской истерии. Йозеф Брейер говорил мне, что на вас вылили ушат холодной воды, когда вы докладывали об этих работах пожилым врачам.