Страсти ума, или Жизнь Фрейда, стр. 217

Голубые глаза Стречи выражали радость.

– Признательны вам, профессор. Алике также становится превосходным переводчиком.

Воскресный ужин удался. Марта проявила то же материнское чувство к чете Стречи, какое она питала к молодой Катрин Джонс. Зигмунд увел Джеймса и Алике в свой рабочий кабинет с его коллекцией античных фигурок, где они без промедлений углубились в обсуждение монографии «По ту сторону принципа удовольствия», которую Джеймс и Алике изучали вместе и которую Зигмунд считал наиболее важной за последние годы. Он зачитал выдержку из монографии: «В психоаналитической теории мы без колебания принимаем положение, что течение психических процессов автоматически регулируется принципом удовольствия, возбуждаясь каждый раз связанным с неудовольствием напряжением и принимая затем направление, совпадающее в конечном счете с уменьшением этого напряжения, другими словами, с устранением неудовольствия или получением удовольствия».

Зигмунд изложил то, что он считал новым и важным поворотом в психоанализе: удовольствие и неудовольствие соотносятся с мерой возбуждения в рассудке. Неудовольствие соответствует увеличению раздражения, а удовольствие – уменьшению. Умственный аппарат старается держать раздражение на возможно низком или по меньшей мере на постоянном уровне. Это наилучшая формулировка принципа удовольствия, «ибо, если работа умственного аппарата направлена на то, чтобы удерживать раздражение на низком уровне, тогда все, что ведет к увеличению этого уровня, будет ощущаться в качестве отрицательного фактора для функционирования аппарата, то есть как неудовольствие». Он разъяснил Стречи, что «принцип удовольствия вытекает из принципа постоянства».

Мысленно он вернулся к тем дням, когда пытался убедить Йозефа Брейера в том, что психоанализ может стать точной наукой, и старался привязать свою концепцию к теории Гельмгольца о постоянстве, которую он изучал в лаборатории Брюкке. Он даже чертил диаграммы, чтобы доказать правоту своей точки зрения.

В силу действия инстинктов собственного «я» в направлении самосохранения принцип удовольствия сменяется принципом реальности, который требует и вводит «сдерживание удовлетворения, отказ от некоторых возможностей достичь удовлетворения и временную терпимость в отношении неудовольствия как шаг на длинном окольном пути к удовольствию». По его мнению, невротическое неудовольствие есть удовольствие, которое не может быть воспринято как таковое.

Он проводил отчетливое различие между инстинктами, которые в силу своего стремления к покою направлены в сторону смерти, и сексуальными инстинктами, действующими в направлении продолжения жизни: Эрос и Танатос, любовь и смерть – две полярные силы человеческой природы.

Для того чтобы переключить пациента от принципа удовольствия к принципу реальности, надо подсознательное превратить в сознательное. Пациент, который не может сознательно помнить все подавленное в его уме или зачастую его существенную часть, вынужден пережить подавленное как опыт настоящего времени. Врач же должен помочь ему вспомнить об этом принадлежащем к прошлому.

«В таком случае кажется, что инстинкт есть побуждение, присущее органической жизни, к восстановлению прежнего состояния вещей, от которого живущее существо было вынуждено отказаться под влиянием внешних раздражителей». Истина, не знающая исключений, в том, что «все живущее умирает по причинам естественным, возникающим в нем самом, и вновь превращается в неорганическую природу». Поэтому Зигмунд оказался перед необходимостью заявить, что цель всей жизни – смерть. «Если мы твердо придерживаемся идеи исключительно консервативной природы инстинктов, то не можем прийти к иному пониманию источника и цели жизни… Гипотеза относительно инстинктов самосохранения, которые мы приписываем всем живым существам, выступает яркой противоположностью идее, что в целом инстинктивная жизнь стремится к смерти». Инстинкты самосохранения служат лишь тому, чтобы «организм двигался к смерти своим собственным путем».

Сексуальные инстинкты – это подлинно жизненные инстинкты. «Они противостоят всем другим инстинктам, которые толкают к смерти; и этот факт указывает на то, что существует давно признанное теорией неврозов противоборство между сексуальными и иными инстинктами». За исключением сексуальных инстинктов, нет других, которые не стремились бы восстановить начальное состояние… небытие.

Среди желающих стать психоаналитиками была красивая высокая англичанка Джоан Верраль Ривьер. Она занималась психоанализом уже три года, обучалась у Эрнеста Джонса и сделала прекрасный перевод «Вводных лекций». Джеймс Стречи познакомился с Джоан Ривьер во время учебы в Кембридже. В ответ на вопрос Зигмунда о ней Стречи ответил:

– Мы из одной и той же породы людей конца викторианской эпохи, принадлежащей к среднему классу, профессиональному, образованному. Она меня немного страшит, но у нее есть три бесценных дара: блестящее знание немецкого языка, совершенный литературный стиль и проницательный ум.

Зигмунд заметил в отношении нее, что Джоан подобна «концентрированной кислоте, которой можно пользоваться только в разбавленном виде». Ей были одинаково неприятны как похвалы, восторги или поздравления, так и неудачи, упреки или осуждения. Зигмунд поставил диагноз – нарциссизм. Однако прошло немного времени, и он проникся к ней добрыми чувствами, покоренный ее вдумчивостью, особенно после того, как она принесла макет собрания его сочинений, лучший из когда–либо предлагавшихся ему. Джоан Ривьер боролась не за свое избавление от невроза с помощью Зигмунда, а за право поставить свое имя редактора перевода на титульном листе всех английских изданий работ Фрейда.

5

Во вводной части книги «Об истории психоаналитического движения», изданной в 1914 году, Зигмунд привел легенду о парижском гербе, изображающем корабль, а под ним слова «Fluctuat nec mergitur» [13]. Прожив остаток 1921 года и 1922 год, он решил, что это изречение подходит к нему столь же хорошо, как к Парижу. Благодаря неутомимым усилиям Поля Федерна и Эдварда Хичмана в Вене открылась наконец клиника, но через шесть месяцев городские власти приказали под нажимом венских психиатров закрыть ее без объяснения причин.

Венское издательство, открытие которого сулило столько надежд, стало нескончаемым источником осложнений и неприятностей. Зигмунд вкладывал свои гонорары в издательство, отдавал все, что мог, из заработка, а типография так и не выкарабкалась из долгов. Лишь героическими усилиями Отто Ранка она держалась на плаву. Не было бумаги для журналов – он крутился как мог, набирая лист за листом. Не хватало литер для набора, краски, типографских рабочих – он выпрашивал, брал взаймы, безудержно льстил, дабы отпечатать готовый материал. Когда выяснилось, что дешевле печатать в Чехословакии, то договорились о печатании книг и журналов там, но типографские рабочие не знали немецкого языка и делали множество ошибок.

Печатное дело в Лондоне находилось в столь же отчаянном положении. Эрнест Джонс не располагал средствами для финансирования вновь основанного «Международного журнала психоанализа», в котором помещались статьи на английском и переводы из немецких журналов. Если ошибки на немецком языке раздражали, то ошибки на английском смешили. Джонс направил в Вену молодого англичанина для правки оттисков; подключилась к делу и Анна Фрейд. Тем не менее иногда требовался целый год, а то и больше, чтобы Джонс получил в напечатанном виде рукопись, посланную в Вену.

Перегруженному работой, измочаленному Отто Ранку нужен был козел отпущения, и он выбрал Эрнеста Джонса, присылавшего плохо изготовленные оттиски и настаивавшего на том, чтобы были устранены такие германизмы, как «фрау» вместо «миссис». Ранк изложил свои жалобы Зигмунду, который поначалу расстроился из–за ссоры между двумя ключевыми фигурами комитета, а затем, устав от нескончаемых жалоб Ранка по поводу характера и качества работы Эрнеста Джонса, написал тому критическое, даже жесткое письмо. Джонс ответил спокойно на все замечания Зигмунда и показал, что задержки и срывы происходят не в его епархии. С запозданием Зигмунд понял, что нужна проверка. Пришлось извиняться перед Джонсом, благодарить его за то, что тот не обиделся, и Зигмунд начал тревожиться по поводу Отто Ранка, заметив у него в кармане армейский пистолет. Было ясно, что нервная система Ранка расшатана. Зигмунд сделал все, чтобы уменьшить нагрузку и освободить время Отто для практики психоанализа, помогавшей восстановить равновесие. Оказалось, Ранк не жаждал пациентов, ему нужно было свободное время для работы над двумя рукописями.