Страсти ума, или Жизнь Фрейда, стр. 179

2

Они сняли летний домик в Дитфельдхофе, уединенном местечке около Берхтесгадена. Матильда все еще оставалась в Меране и не пожелала присоединиться на лето к семье. Мартин, достигший восемнадцати с половиной лет, блестяще сдал экзамены в гимназии, ко всеобщему удивлению, ведь многие годы он был последним учеником в классе. Зигмунд считал, что это чудо свершила Марта; будучи приглашенной в школу с другими родителями, она встретилась наедине с учителем физкультуры. Мартин был его слабым учеником, ему не давалась гимнастика, более развитые мальчики смеялись над ним. Польщенный ее посещением, учитель дал Мартину специальные уроки и брошюру о физическом развитии. Мартин попросил отца отвести ему отдельную спальню и там каждый вечер занимался гимнастикой. Когда он окреп, то принялся за школьников, дразнивших его, и оттрепал одного за другим. Таким же решительным образом он расправился со школьными дисциплинами. Его уверенность в себе возрастала по мере улучшения оценок в гимназии. В октябре он был принят в университет, и в качестве награды Зигмунд оплатил его поездку по Европе со школьным приятелем.

– Тебе следовало заняться психоанализом, – сказал Зигмунд Марте, – одно посещение учителя, и ты превратила вероятного дурачка в студента!

– Он просто запаздывает в развитии, – ответила смущенно Марта. – Не ты ли говорил своей матери, что в семье Фрейд производят только гениев?

Зигмунд выполнил свое обещание Шандору Ференци: пригласил его провести с ними две недели и снял комнату в ближайшем отеле «Бельвю».

– У него живой характер, – объяснил Зигмунд Марте, – искрящийся, как токайское вино, которое он так любит. Многое в его поведении вызвано витающим в облаках воображением. Его ум способен на творческие взлеты, которые иногда удивляют меня.

Ференци быстро нашел общий язык с семнадцатилетним Оливером и шестнадцатилетним Эрнестом, а также с пятнадцатилетней Софией и Анной, которой было двенадцать с половиной лет. Его приглашали каждый день на обед; он приходил с цветами, конфетами, бутылкой вина или книгами для молодежи. После обеда они отправлялись в горы или же купались в соседнем озерке Ашауер, собирали землянику, грибы, букеты цветов. Ференци, обожавший занятия физкультурой, поднимался даже с Оливером и Эрнестом на гору Хохкёниг, в то время как Зигмунд оставался дома: он правил гранки первого выпуска ежегодника, подготовленного Юнгом. Шандора нельзя было не любить.

– Он, как медвежонок, – заметила тетушка Минна, когда вернулась из Гамбурга, – подпрыгивает на задних лапках и привлекает к себе внимание. Мне он нравится. Была бы рада найти для матери сиделку и побыть с вами.

Ференци был импульсивным, динамичным человеком. Он считал, что беседа по душам – хорошее лекарство. В госпитале Святого Рохуса в Будапеште он отвечал за женскую палату, куда помещали покушавшихся на самоубийство. Он объяснял Зигмунду:

– У женщин, пытавшихся покончить с собой, но неумело из–за отсутствия убежденности в желании умереть, нет никого, с кем они могли бы обсудить свои тревоги и волнения. Что хорошего в жизни, если вам не с кем общаться? Беседа – самое ценное искусство и, конечно, наиболее трудное с творческой точки зрения. В день отъезда из Будапешта я посетил торговку цветами, чтобы послать букет моей подружке Гизеле. У владелицы лавки были неприятности. Я сумел ловко поговорить с ней о ее сложностях, и она смогла высказать то, на что не решалась раньше. В течение часа мы обменивались мнениями, а результат был необычным – наступил катарсис. Когда я покидал лавку, она уже справилась со своей болезненной дилеммой и сказала мне: «Доктор, теперь я знаю, что должна делать, и вы придали мне смелость действовать». Она даже отказалась взять деньги за цветы, что было самым крупным гонораром за сеанс психоанализа.

Зигмунда забавлял Ференци, шагавший вприпрыжку рядом с ним; в тридцать пять лет он оставался во многом ребенком, искавшим любовь и похвалу окружающих. Быть может, благодаря такому простодушию он мог быстрее и с удивительной ясностью выявлять причины болезни. В данный момент его удивляла пациентка, страдавшая фригидностью.

– Она хочет быть мужчиной, а не женщиной. Она не может достигнуть оргазма, потому что напряжена, полна агрессивных настроений по отношению к мужу. Супружество было почти разрушено, когда родители убедили ее обратиться ко мне. Применяя вашу методику, профессор, я сумел подвести ее к осознанию того, что она ставит себя на место матери, которая постоянно «наполнена» отцом, к осознанию ее любви к отцу, к ее фантастическому желанию иметь интимную связь с отцом.

– Смогла ли она принять эти откровения, Шандор?

– Отчасти. Ныне по меньшей мере она знает, в чем ее подсознательное чувство вины. Она начала чувствовать кое–что при половом акте, когда начало ослабляться отторжение ею женственности. Это длинный путь…

После первой недели пребывания Шандора Зигмунд сказал Марте:

– Хотелось бы, чтобы Матильда была здесь. Не кажется тебе, что Шандор понравился бы ей, как всем нам?

Марта склонила набок голову, задумалась.

– Зиги, не становишься ли ты сводней? Ну хорошо, что у тебя хватает честности покраснеть! Ведь он намного старше Матильды?

– На пятнадцать лет. Он самый блестящий ум…

– И ты хотел бы принять этот блестящий ум в семью?

– Так, случайная мысль, дорогая, она появилась после беседы с Матильдой прошлой весной, перед ее отъездом в Меран.

Ференци продолжал обучаться у Зигмунда, пытаясь преодолеть собственный невроз.

– Как получилось, Шандор, что вы не можете справиться с вашей ипохондрией?

– Когда я чувствую себя хорошо, я хозяин положения. Когда чувствую себя неважно, ипохондрия берет верх… и заставляет меня глотать лекарства…

Луга вокруг Берхтесгадена были покрыты густой сочной зеленью; стога сена не нарушали этот колорит; глаз радовали обилие деревьев, уходящие в бесконечность горы, выстроившиеся в череду шести хребтов, их снежные вершины, вонзавшиеся в небо.

Раз в неделю Зигмунд арендовал экипаж и возил Марту в Берхтесгаден, чтобы побыть вдвоем несколько часов на свежем воздухе, побродить по узким улочкам, полюбоваться женщинами в национальных костюмах. Марте особенно нравились лавки Берхтесгадена, в красочно оформленных витринах которых были выставлены сотни предметов. Пекарни были заполнены глазированными тортами, шоколадом, взбитыми сливками. Стены зданий были расписаны сельскими пейзажами, в особенности сценами уборки урожая. На мужчинах были кожаные штаны, высокие гольфы, тирольские шляпы, в руках – посохи, за спиной – рюкзаки. По воскресным дням жители прогуливались с цветами в руках: две розы или пара васильков. Марта и Зигмунд обычно заканчивали прогулку в Курзале, где на открытом воздухе пили пиво, читали местные газеты, а главным образом наблюдали за розовощекими, довольными жизнью горожанами, неторопливо проходившими мимо. Марта заметила:

– Боюсь, что здесь психоаналитику будет трудно заработать себе на жизнь. Здесь не только скот кажется сытым и довольным, но и люди. Можно подумать, что все им дается без труда. Зиги, могут ли быть неврозы здесь, в этом приветливом и красивом уголке?

– Могут. Когда я работал «вторым врачом» в психиатрической клинике Мейнерта, по меньшей мере половину пациентов составляли жители ферм и деревень.