Если бы ты знал…, стр. 22

Я прохожу по старой площади Суэрто, где в воскресные дни разворачивается шумный рынок для туристов. Сегодня +38. Устала, ухожу в тень. Прижимаюсь щекой к сухой, потрескавшейся стене, сохранившей в себе звуки, голоса прошедших лет. Притронувшись к растрескавшемуся, но все равно мощному камню, я неожиданно уловила в нем общую с собой черту. Люди – как стены: либо окончательно разрушаются под натиском перемен, либо выдерживают, пусть и потеряв кое-что в этой схватке.

Я родилась слабой. Семимесячной, с асфиксией. «Врачи сомневались, что ты выживешь. Тебя поместили в специальную камеру, и Катя каждые два часа приходила, разговаривала с тобой. Ты была ее надеждой… Честно говоря, я уже не думала, что она станет матерью. Слишком жесткая, твердая, самоуверенная – какой бы мужик с ней поладил? Ее сила и помогла отвоевать тебя у смерти». Я вспоминаю слова бабушки и размышляю о том, что смерть все равно в итоге побеждает. Как бы я ни лечилась, куда бы ни уезжала, она все равно настигнет. Но если раньше я боялась этого, то сейчас прижимаюсь к стене на площади Суэрто – и от страха нет и следа. Сильнее я, а не он.

Череду дней я проживаю с одним желанием – жить в полную силу. Чувствовать вкус чая со свежими персиками, открывать по утрам окно навстречу бризу, держаться за любимые руки, писать дневник, покупать фрукты на рынке, мыть деревянные полы веранды, развешивать наши с Рэ фотографии над письменным столом, блаженно жмуриться от запаха шампуня. А еще надевать веселые теплые носки и класть в ноги грелку, несмотря на то что душно и открыто окно. Ноги у меня, кажется, живут какой-то отдельной жизнью…

Мое желание жить похоже на легкую эйфорию, когда наконец не нужно думать, как когда-то раньше: вот накоплю денег, вот похудею, вот поменяю работу или встречу большую любовь… и начну жить. Во мне растет чистое и бескорыстное стремление наслаждаться жизнью. Имея то, что есть. Жить одним днем. Улыбаться не только снаружи, но и внутри себя. Готовить на уютной кухне, вытирать руки накрахмаленным полотенцем, пробовать на вкус еду. Доставать белую посуду разных форм и выкладывать в нее приготовленное. Кстати, сегодня надо выбрать блюда для застолья в честь приезда Начо. Мясо готовить не буду – жарко. Приготовлю что-нибудь легкое, но необычное.

Я сижу на берегу, наслаждаясь спокойным плеском волн, впуская в душу утренние крики чаек и соленый ветер. На часах 9:30. Рэ уже проснулся и, должно быть, чистит зубы своей зеленой щеткой. Через пару минут он пройдет на кухню и улыбнется горячему кофейнику. Я чувствую каждый твой шаг, мой самый любимый писатель! Я настроена на твою волну. Никогда не забуду твои глаза в больнице, когда я проснулась и увидела тебя рядом. И черные кудри, и аккуратную щетину, и рубашку в белую и фиолетовую мелкую клетку.

А еще не забуду твои пальцы, которыми ты утирал мне слезы, когда я рассказывала о печалях, оставленных в Городе непогод. О холодных, бесконечно долгих месяцах, когда я стояла на переполненном перроне в метро, оглядывала толпу и никак не могла отделаться от мысли: зачем нас так много? Ведь мы даже не все счастливы, не говоря уж о том, что не все мы хорошие ребята! О том, как хочу стать счастливой и оставить свои тяготы, как оставляют официантам на чай – ровно столько, чтобы не обидеть, ровно столько, чтобы не запомниться.

Рэ, моя любимая Погода, я скучаю по тебе даже тогда, когда мы в разных комнатах. По всему, что было и чего уже не будет. Чувство к тебе всегда в особом месте – в сердцевине, во мне. Там, где начинается вдох.

Ты – будь. Ты будь частью меня, как есть. Как будет.

Панда разворачивает маринованные виноградные листья. Я настаиваю, чтобы она надела перчатки, потому что от засоленных листьев пальцы чернеют, но Панда отказывается: «Мне так приятно участвовать в процессе, чувствовать себя нужной на кухне. Я же особым кулинарным талантом не отличаюсь, только омлеты могу сообразить, пасту, максимум маффины… А здесь такое необычное блюдо – рисовая долма. Я о ней только слышала».

Тем временем я занимаюсь начинкой для долмы. Рис отвариваю до полуготовности. Добавляю в него мелкий изюм (желательно коринку), корицу, немного сахара и сушеной мяты. Обжариваю на оливковом масле мелко нарезанный лук, кедровые орешки, слегка солю, перчу, даю остыть. Затем смешиваю вместе с рисом и измельченной петрушкой. Ура, начинка готова!

Кладу на разделочную доску листик, на него выкладываю чуть больше чайной ложки фарша и сворачиваю тугим рулетиком. Панда внимательно следит за процессом: «Слушай, а это не так сложно, как мне думалось. Правильно сделала, что решила не готовить мясную долму. При сорокоградусной жаре баранина – еда тяжелая! А это вкусно и легко для желудка».

Плотно складываю долмушки в кастрюлю с толстым дном, которое полностью покрыто слоем виноградных листьев. Чтобы долма не всплыла и не развернулась во время варки, кладу сверху тарелку подходящего размера. Потом заливаю долму водой и на час ставлю томиться на маленьком огне. Подавать рисовую долму буду холодной. Только чуть сбрызну лимоном и оливковым маслом.

Перед тем как заняться овощами для салатов, выходим с Пандой на перекур. Точнее, перекур у меня, а она пьет капучино: «Даже в жару не могу без него». Панда сегодня еще красивее. Длинный сарафан с ромашками, сланцы, волнистые темные кудри и знаменитая цветная татуировка из бабочек на загорелом плече. Говорю ей об этом, а она «отстреливается»: «Ты все равно красивее, Север. У тебя глаза горят любовью, а это самая лучшая красота на свете».

Сама Панда пока не готова к новой любви – раны еще не зажили. «Хотя, наверное, к любви невозможно быть готовой, она нагрянет без спросу и предварительного стука… Иногда мне кажется, что я слишком требовательна к любви, вот она меня и боится. Я, к примеру, не люблю, когда женщина называет мужчину, с которым долго живет, но не расписана, – “муж”. Может, я слишком категорична, но муж – это муж. А Вася, Петя – это любимый мужчина, “зайка”, “масик”. В общем, кто сердцу мил, но не муж».

Мы с Пандой возвращаемся на кухню, продолжаем готовить для завтрашнего дня, а заодно и обсуждаем то, что переживаем сейчас. Она рассказывает о своем, я – о своем, но многое выходит похоже, связано, и диалог получается бурный. Осознаем что-то новое, по-новому начинаем смотреть на то, что имеем.

Хотя по природе панды молчаливые и чаще грызут бамбук, чем «говорят», моя Панда совсем особенная – она всегда выдает нужное, то, что в этот момент актуально для нее, а часто и для меня тоже: «Вот я за тобой наблюдаю: за тем, как ты смотришь на Рэ, как даешь ему попробовать рис, ухаживаешь за ним, и восхищаюсь – как ты его бережешь! Между вами такое открытое и нежное чувство, в какое многие из нас и верить перестали, увязнув в одиночестве. Но вот оно пришло, связало тебя с другим человеком – и вы счастливы. В эйфории этого счастья можно быстро забыть еще не такое далекое вчера. Начать строить вокруг своего счастья новую философию, будто так было и будет всегда: эти бессонные ночи, полные страсти, эти милые подарки от любимого человека, длинные дороги ради короткого времени, проведенного вместе…

Эта новая радость таит в себе опасность отделить себя от других, отнести их к категории несостоявшихся, ненашедших себя. Можно начать обижать других такими словами, которые еще недавно не сказала бы, потому что самой было так же больно. Знаешь, я не считаю, что сожаление и разочарование должны быть постоянными спутниками. Нет, о них просто не нужно забывать. Известно – счастье познается в сравнении. Иногда полезно вспомнить вчерашнее, чтобы сильнее ценить настоящее».

Я нарезаю сыр для салата и улыбаюсь оттого, что уже ничего ни с чем не сравниваю. У меня особый случай. Держусь за то, что есть вокруг меня именно сейчас. Я наслаждаюсь сегодняшним днем, понимая, что это вряд ли успеет мне надоесть – у болезни свои сроки.

Вот сегодня я проснулась с необычным ощущением: у меня ничего не болело. Ни шея, ни спина, ни низ живота. Я проснулась утром, улыбнулась солнечному лучу, погладила легкомысленный голубенький сарафанчик и вприпрыжку убежала на рынок.