Натуральный обмен (СИ), стр. 96
Кто знает, когда придет это осознание реальности, когда взойду на помост или когда палач уже занесет свой топор, но пока его точно не было.
Эйнира просила не терять надежду, но на что надеяться? На чудо? На проведение?
Но, наверное, человек тем и отличается от животного, что действительно верит в лучшее и надеется до последнего вздоха.
На улице было прохладно, ветер тут же пахнул в лицо и продул рубашку насквозь, едва мы вышли из дверей дворца. Но мне не было холодно, за эту неделю я безумно соскучился по свежему воздуху, и ветер был как глоток свободы, пусть и недолгой.
Я знал, на казнь соберется много людей, но что их будет СТОЛЬКО, я не смог бы вообразить даже в самом страшном кошмаре. Море людей, тысячи ждущих глаз.
Люди были повсюду: они заполнили всю площадь, все прилегающие к ней улицы и переулки, «грушами» висели на балконах, выглядывали из окон.
— Бог ты мой, — не сдержавшись, прошептал я.
— Люди любят казни, — сказал Кор, поддерживающий меня за локоть, задавая направление движения. — Я видел много казней, но эта первая, когда я не вижу жажды крови в глазах аудитории.
Я только дернул плечом и промолчал.
Начался путь к эшафоту.
Пропели трубы, и гомон людей смолк. Страшное и завораживающее зрелище, когда тысячи людей единовременно замолкают и, как по волшебству, поворачивают головы в одну сторону — на меня.
Вот теперь меня впервые со времени написания признания пробил мандраж. Я судорожно сглотнул, собираясь с силами, и сделал первый шаг с дворцового крыльца.
Стража выстроилась в два ряда по обе стороны от крыльца и до самого эшафота. Парадная форма, сверкающие латы, обнаженные клинки.
Я медленно шел по этому живому коридору, подстраиваясь под скорость, задаваемую Кором. По сторонам старался не смотреть, только перед собой.
— Мы с тобой! — вдруг в полной тишине раздался женский крик.
И тут толпа взорвалась.
Я ожидал, что когда я выйду, в меня полетят камни и тухлые помидоры, но из толпы доносились крики:
— Несправедливо!
— Он все равно наш король!
— Держись!
Вот теперь я чуть по-настоящему не расплакался. Это же надо! После таких слов и умирать не страшно.
Камни и помидоры — как плохо я думал о вас, люди. Простите…
Глашатай в громкоговоритель призвал всех к тишине, но добиться эффекта ему удалось только с четвертого раза.
Толпа окончательно успокоилась и замолкла, когда я, наконец, ступил на эшафот и встал перед ними.
Теперь, стоя на возвышении, я мог охватить всю картину и истинные масштабы происходящего. Я посмотрел на балкон дворца, откуда обычно я сам был вынужден наблюдать за публичными казнями. Все верно, министры были там, все одиннадцать. Балкон располагался на втором этаже, и я мог прекрасно видеть лица каждого. Бледные и печальные — Шаагена, Ингера и Варнуса (ну надо же, Мельвидор был прав, он, и правда, расстроен!), победные — Сакернавена, Холдера, Корвеца. Остальные не выглядели ни особо счастливыми, ни опечаленными.
Я насмешливо улыбнулся балкону, заметил, как покраснел от бешенства Сакернавен.
Нет, господин министр, я не доставлю тебе такого удовольствия, и не стану умолять и биться в истерике. Поддержка толпы только что дала мне столько сил, что мне теперь ничего не страшно, даже умирать.
Я отвернулся от балкона, министры были мне больше неинтересны.
Прямо у эшафота в первом ряду я встретил знакомые лица. Эйнира, Мел и Леонер тоже были здесь, внизу, пришли поддержать меня, чем только могли.
Я увидел Дариса и Коула, главного мага и главу церкви Багряной Карадены, и успел заметить, как молодой сообщник Холдера, маг Илиас, попытался встать рядом с ними, и как Дарис брезгливо отстранился.
Здесь были и наместники всех восьми провинций. Здесь, в первом ряду, почти среди толпы, хотя имели полное право занять один из обзорных балконов. Что это? Выражение поддержки? Дань уважения?
А я-то ждал камней и помидоров…
Я так засмотрелся в лица людей у эшафота, что даже прослушал часть оглашения приговора. Очнулся только, когда глашатай уже говорил:
— …за убийство наследника престола Эридана Дайона приговаривается к смерти через обезглавливание.
Хм, значит, мое второе признание подействовало, Шааген не соврал, все-таки отрубят голову. Кто его знает, как это, должно быть быстро, наверное. Лишь бы палач не промазал…
Толпа загудела, и глашатай повторил для особо непонятливых:
— За убийство наследника престола Эридана Дайона приговаривается…
— Что здесь происходит? — вдруг раздался смутно знакомый голос от дверей дворца.
Я резко повернул голову и чуть не свалился с эшафота. Смутно знакомый голос? Как бы не так — мой собственный голос, вернее, голос, абсолютно идентичный моему.
Интерлюдия
Он шел домой с занятий. Несмотря на то, что погода стояла скверная, ему захотелось пройтись, побыть вдалеке от всех знакомых и просто подумать. А виной тому то, что сегодня снова приснился ОН. Нет, он снился не каждый день, но в последнее время с досадной регулярностью — не реже раза в неделю.
А ведь все было хорошо, просто прекрасно: мать, друзья, учеба, даже девушка, не то что любимая, но точно подходящая, любящая его безумно и разделяющая интересы. У него, наконец, было все, о чем он мечтал. Год в раю. И он был абсолютно уверен, что проход между мирами закрыт навсегда, что Карадена и ее проблемы больше никогда не доберутся до него.
Как же он ошибался…
Эридан так долго изучал этого парня, следил за его жизнью, пытался перенять его поведение, но так и не преуспел в этом. У Андрея Дёмина не было близких друзей, но он и не нуждался в них, всегда сам по себе, не зависящий от общественного мнения. Он плевал на правила, поступал так, как считал нужным и абсолютно не признавал авторитетов.
У Эридана тоже не было друзей, так же, как и у этого парня из другого мира. Тогда почему же он так страдал от осознания этого факта?
Когда-то был Рейнел. Когда-то. Очень давно. А потом они выросли.
Как вышло так, что близкий друг детства с каждым годом отдалялся все дальше? Росла пропасть непонимания, и добрый преданный когда-то друг вдруг стал осуждать его, а иногда даже открыто высмеивать. Это было обидно, порой по-настоящему больно. Казалось, Гердер всегда прав, а он, Эридан, что бы ни сделал — все глупо, неправильно, непорядочно.
Но он не видел и не понимал, что непорядочного в том, что ему приходилось подписывать приказы, подготовленные министрами. Почему он должен был рисковать и мериться силами с ними ради людей, с которыми он был незнаком? Кто такие караденцы? Толпа. Совершенно абстрактное понятие. А кто он для них? Человек? Вот и нет, для них он сам всего лишь символ власти, они относились бы так же, посади министры на трон манекен в парике. Так почему же Эридан должен был что-то делать ради них?
Было чертовски обидно, что Рейнел этого не понимал, а сам Эридан так и не смог это до него донести.
Когда министры предложили кандидатуру Гердера на роль посла в Чадатею, это было настоящим облегчением. Никто больше не будет корить и взывать к совести, не будет рядом человека, по сравнению с которым Эридан чувствовал себя глупым, нескладным и вообще недостойным.
А когда ему дали на подпись приказ, в котором говорилось, что Рейнела оставляют на милость чадатейцев, пути назад уже не было. Откажи Эридан, министры отыгрались бы на нем самом. После того, как ему пришлось-таки поставить свою подпись на документе, он проплакал всю ночь, а к утру окончательно решил, что Гердер сам во всем виноват. Ненужно было высовываться, а жить тихонько в свое удовольствие, и тогда все было бы хорошо, они бы даже продолжили быть друзьями…
Эридан почти забыл обо всем этом, приложил все силы, чтобы забыть. Теперь он был Андреем Дёминым, золотым мальчиком, всеобщим любимцем.
Ему так хотелось иметь друзей всю свою жизнь, а тут это оказалось проще простого. Стоило улыбнуться нескольким одноклассникам, и вот они уже зовут его в свою компанию, да еще и сетуют, что давно хотели с ним подружиться, да он не обращал на них внимания.