Набег, стр. 20
– Не… сначала про батю! – Лагута взмолился.
– Крымцы тогда большой набег затеяли. Тебе год и был-то всего. Вас с матерью Гуляй за Воронеж отправил с другими излегощинцами. А я не пошла. Решила, что при ём буду. Ну а как завертелось кровавой каруселью все. Поди разбери, где свой, где чужой. Гуляй как пройдет с саблей, так цела улица лежит. Как с пикой проскачет, хоть хоромы Кощеевы городи. Ни пуля его не берет, ни стрела, ни клинок. Он уже третьего коня поменял, а всё ни по чем. Я-то смотрю с колокольни, вижу все. В пылу боя не почуял, как под ним Сигнал коленковский захромал. Да он и так хромый был. Михась Коленко не раз жаловался. В общем, конь пал да придавил Гуляя. Сильно придавил. Ну, тут татары и поналетели. Тьма целая. А я с колокольни смотрю. Бросилась бы вниз, да понимаю, что проку не будет. Шевельнулась тогда мысль у меня в голове: мол, не будет Гуляя, значит, сынку его пригожусь. Вот и не бросилась. А его сердешного к четырем лошадям привязали за руки да за ноги. Вот как! А потом что осталось, а еще живой был, насадили на кол и давай стрелами бить, собаки! – Старуха закашлялась. Прикусила ворот кафтана.
– Давай, Недоля. Все стерплю. Мне надо вернуться скорее в Песковатое!
– Лежи смирно. Орать – ори сколь влезет! Только на меня не кидайся. Стрелка-то подвышла заметно. Ну мы ее сейчас, окаянную, за ушко да на солнышко! Теперь вот еще подыши глубоко. – Старуха поднесла к носу Лагуты пучок дымящейся травы.
Очнулся Лагута Башкирцев от того, что Звенец мягко касался его лица своими большими губами. Солнце клонилось к закату. Он окликнул Недолю. Но той нигде не было. Сколько он спал и спал ли вообще? Или провалялся в забытьи? Ответить на этот вопрос молодой казак не мог. Только запомнил слова, услышанные сквозь плотную вату бессознательного тумана: «Иди до Петушьего бубня. Потом по бубню до Белого камня. От камня пойдет вниз овраг. По нему спустишься и окажешься аккурат с левого крыла крепости».
Он влез на спину коня и тронул поводья. Нога почти не болела. Только горячий шар размером с кулак в том месте, куда угодила татарская стрела. До Петушьего бубня прилично. А там еще и еще. Путь, который обрисовала Недоля, займет немало времени. Но это надежная обходная дорога. Значит, с правой стороны крепости и с тыла засели татары. Зачем же они волочили бревна? Лагута сам тут же отмахнулся от этих вопросов. Ему нужно доставить мушкеты в детинец. И ничего боле. От того, как он справится с этим, зависит быть или не быть победе, жизнь или смерть родных людей. А для чего татары волочут бревна, то не его слабого ума дело. На это есть атаман Тимофей Степанович Кобелев. Есть есаул Терентий Осипов. Есть пищальник Гмыза. Но нет уже дядьки Пахома. И где-то запропастился Инышка.
Глубоко за полночь под самыми воротами крепости три раза ухнул филин. Потом через паузу два. Это был условный сигнал. Правая часть ворот с легким скрипом медленно отплыла, образуя проем, в который мог проехать всадник на лошади.
– Лагута, ты, че ль?! Матерь-Богородица! – Гмыза помог казаку спустится на землю. А потом уж лобызал и прижимал к груди, не стесняясь слёз и всхлипываний.
Глава 8
– Мубарек, ты все видел сам. Утром возобновим осаду. – Джанибек сидел перед чашкой с кумысом, скрестив ноги.
– Да, хан.
– Два плота стоят вверху по течению. Начнем с них. Горящей стрелой дадим сигнал, чтобы с той стороны накатом спускали в пруд плоты. Янычар с мушкетами на гору. И пусть палят без остановки. Мы выкурим Кобелева со всеми потрохами. Они выиграли у нас еще сутки. Как, скажи мне, Мубарек, казачий атаман чувствует, что нужно делать? Ты видел какими сегодня пришли мои воины и янычары? Мало того что они пришли уже на закате, так их еще трясет от страха, словно зайцев перед гончей. Ничего. Завтра все нужно исправить. Даст Аллах, мы еще ударим в спину московскому царю и сожжем их столицу.
– Идти придется без припасов. Наверняка казаки по этому пути сожгли все амбары и сеновалы.
– Значит, мы пойдем меньшим числом. А остальных оставим здесь, чтобы выжигали все до земли и посыпали солью!
– Хан. – Мубарек кашлянул в кулак.
– Что?
– Там сегодня, с правой стороны крепости, стреляли.
– Много потерь?
– Нет. Стреляли всего два раза. В лошадь, перетаскивавшую бревна, и в человека. Оба случая смертельных.
– И что дальше? Если дело только в этом… – Джанибек скривился.
– Нет, почтенный. Воины погнались за стрелком, который бросил оружие там, где стрелял. Ружья оказались турецкими. То есть я хочу сказать, что тех янычар, которые должны были оказаться сегодня в нашем лагере.
– Я знаю, что казаки Кобелева сделали засаду. Убили четырнадцать янычар. Ты спрашиваешь меня о наших потерях?
– Нет. На самой опушке леса стрелка ранили стрелой в ногу. А дальше перед воинами вырос злой дух в виде седой и босоногой старухи с посохом.
– Стрелок?
– Стрелок исчез. На его месте оказалась эта старуха. Воины в таком ужасе, что, похоже, несут совсем несуразное.
– Что именно?
– Они утверждают, хан, что у этой старухи синие губы и очень длинные седые волосы.
– Как? Ты не ошибся, Мубарек?
– Нет, Джанибек, я переспрашивал несколько раз.
– Продолжай.
– А продолжать нечего. Воины не выдержали ее взгляда и побежали.
– Взгляда говоришь?
– Да, хан.
– Я знал одну женщину с синими губами. Это было очень давно. Кажется, семнадцать лет назад. Мы тогда совершили удачный набег. Но был в войске неприятеля один очень знатный воин. Звали его Гуляй Башкирцев. Много же он всей Степи попортил крови. В тот раз нам удалось его опрокинуть на землю. Мы тогда разорвали его четырьмя лошадьми. Вдруг я совершенно случайно посмотрел на колокольню. Там наверху стояла женщина. Красивая. Босая. С распущенными черными волосами. Я приказал воинам привести ее мне. Проведя с ней всю ночь, под утро я отпустил ее. Помню, как она выходила из шатра. И мне показалось, что волосы ее стали серебряного цвета. У меня потом было очень много женщин податливых и чересчур гордых, тонких и хрупких, изящных и крепких, но ту я запомнил на всю жизнь. Выходя из моего шатра, она обернулась. И у нее были синие губы. Седые волосы и синие губы. Я еще подумал тогда, что так должно быть и выглядит смерть.
– А что было дальше, Джанибек? – Мубарек с вытаращенными глазами смотрел на своего повелителя.
– А дальше. Дальше все пошло как в страшном сне. Весь скот, который мы угнали, попадал. Полон почти весь отбили казаки не известного тогда никому атамана Тимофея Кобелева. Но самое страшное меня ждало впереди. Оба моих сына умерли от какой-то неизлечимой болезни. Веришь мне, Мубарек? Я ведь не хотел тогда так поступать с этим Гуляем. Я всю жизнь живу и знаю, что за удаль в бою не судят и не казнят. Во время сечи нет преступников – только воины. А Гуляй был настоящим воином. Но тогда на меня нашло какое-то затмение. Я приказал разорвать его, а потом еще живого, точнее, то, что осталось от человеческой плоти, посадили на кол и били горящими стрелами.
– Хан, я пойду передам твои распоряжения?
– Да, Мубарек. – Джанибек уронил голову на грудь и не смотрел, как Мубарек покидает шатер. Он протянул руку к чашке с кумысом. Но рука дрожала. Нет, все тело ходило ходуном. А потом появилась боль. Прямо от грудины, где кончаются ребра, до нижней части живота – раскаленный клинок. Хан едва не закричал… Где слуги, разорви их шайтан?.. Отбросив чашку, он поднял взгляд.
– Вот и свиделись, хан Джанибек! – В проеме шатра стояла босая старуха с распущенными сединами волос и мертвенно-синими губами.
– Ты-ы… Кто ты?! Я не звал тебя! – Хан заскрежетал зубами от очередного приступа боли.
– Сама не знаю, зачем пришла? Так, посмотреть еще разок!
– Как ты смогла? Кто пропустил?
– Недоля пройдет – пес не взлает, ворон не вскаркнет!
– Ты любила его! Я это понял тогда, когда увидел тебя на колокольне. А потом убедился еще раз ночью. Ничего не вернешь, старуха.