Коровы, стр. 9

— Я знаю, что ты делаешь с пищей.

Зверюгина морда потемнела от прилива крови.

Громко и отчетливо Зверюга сказала:

— Я тебя отравить не пытаюсь.

— Нет, пытаешься.

— Стивен, я тебе уже говорила, я ем то же, что и ты. Как это может быть отравлено?

— Так и может, что отравлено. Я это чувствую в себе.

— Блядь, последний раз говорю тебе, падла, что это нормальная еда. И теперь лопай!

— Это дерьмо.

— Если я это съем, ты тоже съешь.

— Больше ни кусочка. С этого момента я буду готовить.

— Чего?

Зверюга, покачиваясь, подошла к нему, пуская слюни и кривя рот в недоверчивой ухмылке. Жир на всем ее теле затрясся от неожиданного быстрого движения. Она поставила кулаки на стол и проревела:

— Ну, нет!

Отвратительный запах из ее горла окутал голову Стивена. Он встал, вдохнул его, отвел назад руку … и врезал ей. Единственный хук в голову. Он ощутил, как импульс идет по костям, как костяшки пальцев хрустнули от прикосновения к грубой кожи на ее лице, напоминающей наждачную бумагу. На одно безумное мгновение ему захотелось бить и бить дальше, пока она не превратится в истекающий кровью ком, мешок с дерьмом, бесформенными складками не повиснет на спинке стула. Но он не мог. Вместо этого он смотрел, как рядом с красным следом на боковой части головы проступает белое пятно недоверия.

Она посмотрела на него мутным взглядом: она просчитывала соотношение сил. На ее лице не осталось следа боли, оно было пропитано ненавистью, кипевшей от переоценки мнений.

Стивен выдержал ее взгляд, но война началась. Тяжелые мгновения летели в него, в его колени и желудок, искали его, лишали сил, постоянно приближали момент, когда найдется путь в его мягкие внутренности, и можно будет восстановить власть, рухнувшую под его ударом.

Пора действовать дальше. Ее испытующий взгляд угрожал торжеству, которое, как он чувствовал, сияет вокруг него, подобно холодному огню на картинке с Богом. Его первый, небольшой акт неповиновения был слишком важен, чтобы совершать его здесь, в тусклом освещении кухни. Его надо подготовить, обеспечить прикрытие, дать созреть, вырасти, воздвигнуть сооружения в его воздушном потоке, чтобы потом найти там убежище.

Он наклонил к ней голову и сказал прямо в лицо:

— Я буду готовить еду, а ты ее будешь есть.

Только он вышел из помещения, как она принялась вопить:

— Да иди ты на хуй, идиот ебнутый! Будто я не знаю, что ты задумал. Чтобы ты ни сделал, я съем.

Ты у меня в кишках сидел девять месяцев, хуже быть не может. Думаешь, справишься со своей матерью? Ну, посмотрим. Посмотрим, что будет, дерьмо ты собачье!

Ее громкие злобные крики летели вслед спускавшемуся по лестнице Стивену, как вываленный из ведра мусор.

Глава тринадцатая

В то утро на линии убежала корова. Каким-то образом проскользнула через рвач раньше, чем забойщик скота загнал стрелу ей в голову, и шумно зашла в перерабатывающий цех, истекая кровью, разгоняя рабочих, врезаясь в мертвые тела своих собратьев. В поисках пути из коровьего ада. Но собственный страх ослепил ее, и закончилось все тем, что она билась своим мягким носом в вентиляционную решетку, пока не подошел Крипе и не вышиб ей мозги дробовиком.

От зрелища безжалостной эффективности убийства у Стивена захватило дыхание. Крипе действовал без малейшего сомнения или колебания. Он не просчитывал этапы атаки, он просто увидел проблему и устранил ее, применив ряд безукоризненных, совершенных в своей экономичности действий.

Обладай Стивен такой же ясностью, такой же уверенностью в истинности задачи, свалить от Зверюги было бы не сложнее, чем раздавить насекомое. Во время завтрака он решил отравить ее, как она травила его, но сейчас соображения практичности стали остужать огонь, который до этого обжигал ему жилы экстазом противостояния.

Сможет ли он заставить себя пройти через это?

Вправду ли она съест все, что бы он ей ни дал?

И если она помрет, хватит ли у его организма сил после этого выжить?

В решении, принятом всего несколько часов назад, закопошились черви сомнения.

Крипе говорил о самопознании, о высвобождении потенциала к действию, который идет на пользу исключительно самому индивиду..О прозрении личности через кровь. И глядя, как Крипе относит дробовик назад в убойный цех, Стивен спрашивал себя, не скрывается ли там, за пластиковыми лентами нечто, что поддержит его, когда он будет убивать Зверюгу.

С перерыва прошла половина дневной смены, когда рядом с ним появился Крипе и увел его от мясорубки.

— По-моему, ты готов, чувак. Я заметил, как ты глядишь на убойный цех, и знаю, о чем ты думаешь. «Правильно ли он делает? Есть ли там что-нибудь для меня?» Ну, я прав, чувак. Убойный цех раскрывает свои секреты каждому человеку с хуем, кто его об этом просит. Ты о чем-то спрашиваешь? А ты от этого не охуеешь? Или охуеешь?

В убойном цехе смерть разошлась по полной.

В помещении царил вихрь из ревущих коров и подгоняющих их палками мускулистых людей, которые работали со свирепой точностью. Эти люди двигались точно так же, как Крипе во время казни через расстрел дробовиком — никакой слабости, никакого намека на мысль, что они могут сделать хоть мельчайшую ошибку в движении руки или ноги, когда они бьют кулаками, пинают ногами, гонят животных щетинистыми электрическими пиками по проходам, ведущим к финальному рабству пневматических прессов. Некоторые рабочие были оголены по пояс, все были замараны кровавыми полосами и влажным коровьим говном. Они исторгали пот и силой гнали коров на место, их лица морщились непроницаемыми усмешками усердия, они наслаждались собственной мощью, окликали друг друга, заглушая шум, давали друг другу указания, показывали пальцами, хлопали в ладоши, словно это был матч по какому-то кровавому контактному виду спорта.

Некоторые коровы пытались прорваться за ограждения, вернуться, в успокоении смешаться с коричнево-бело-черной коровьей массой, в бешенстве цеплялись за кирпич и сталь скользкими брюхами. Глаза их закатились, ноздри раздулись: коровы вдыхали столько воздуха, сколько можно удержать, зная, что скоро вкус его будет потерян навсегда, и старались запечатлеть этот вкус в каком-то уголке коровьей памяти так, что он будет вспоминаться после смерти, если память потрясут как скатерть в поисках смысла. Другие бездумно бежали по прямой линии, не желая видеть покачивающийся клиновидный рвач на своем пути, стремясь лишь к пятну белого света в перерабатывающем цехе, которое, возможно, казалось им освобождением. Как мотыльки.

На площадках у рвачей рабочие убойной бригады орудовали арбалетами на цепях с противовесами. Мягко наклоняешься через ограждение, заводишь дуло в мягкую выемку за ухом, смотришь на корову, ждешь, чтобы точно убедиться, что она знает, что ты сейчас сделаешь, затем отводишь курок и отправляешь четырехдюймовый стержень из закаленной стали сквозь череп прямо в мозг, вытаскиваешь оружие, стержень которого уже вернулся в исходное положение благодаря отдаче, и смотришь, как дерьмо хлещет из одного конца, а кровь из другого.

Если в обеденный перерыв казалось, что в помещении пусто и неуютно, то теперь здесь было жарко, цех выполнял свое назначение, без сучка и задоринки превращая происходившее действо в органичное единство, где носящиеся в воздухе кровь, дерьмо, животные, кирпичные стены и стальные балки становились единым целым в продуманном и отлаженном процессе.

Стивен смотрел на все это и спрашивал себя, что ему полагается чувствовать. Было очевидно, что эти люди двигались в потоке, объединенные и возбужденные некой силой. Стимулом для этих людей было какое-то общее тайное соглашение, благодаря которому в них было даже больше яростной жизни, чем в мире снаружи. Зрелище разбудило в Стивене зависть, но смерть ошеломленного скота, когда тот валился на рвачи, не возбуждала в его груди жестокости и желания присоединиться.