Крысы-могильщики, стр. 1

Если вы выедете из Парижа по орлеанской дороге, пере­сечете Энсент, а затем повернете направо, то окажетесь в очень запущенном и крайне неприятном местечке француз­ской земли. Справа и слева от вас, впереди и сзади будут подниматься гигантские холмы мусора и всевозможных отхо­дов, спрессованных с течением времени в одну липкую массу.

У Парижа, как и у всякого другого города, есть жизнь не только дневная, но и ночная. Если путешественник поздним вечером будет искать себе пристанище на улице Дэ Риволи или на улице Сент-Оноре, или ранним утром будет проходить вблизи Монтруж, то ему нетрудно будет догадаться о назна­чении больших фургонов, похожих на паровые котлы на коле­сах, которые останавливаются тут и там на еще пустынных или уже опустевших мостовых.

У каждого города имеются свои особенные службы, кото­рые он создает ради удовлетворения своих городских нужд. В Париже одной из таких служб являются команда мусорщиков и примыкающая к ней команда городских тряпичников и ста­рьевщиков. С самого утра – а парижская жизнь начинается очень рано – на многих улицах, в проулках, во дворах и аллеях, у черных ходов домов можно увидеть – кстати, это сохранилось и доныне в некоторых городках Америки, даже в Нью-Йорке – большие деревянные фургоны и тележки, куда слуги и владельцы доходных домов сваливают накопившийся за прошедший день мусор. Возле фургонов постоянно шата­ются весьма потрепанные, с голодным блеском в глазах муж­чины и женщины. Все их состояние – дорожная сумка или пакет, перекинутый через плечо, и небольшая крючковатая палка, которой они выволакивают из фургонов и осматривают всякую дрянь. Теми же палками они засовывают понравив­шуюся вещицу к себе в сумку и делают это так ловко, что, пожалуй, не уступают китайцам с их привычкой есть рис маленькими тростинками.

Париж – это город, в котором сосредотачивается и класси­фицируется очень многое. Можно сказать, что сбор и сорти­ровка – это символы французской столицы. Все, что имеет сходство между собой, соединяется и группируется. Этот про­цесс не бесконечен, так как венцом группирования является рождение отдельного целого. Если представить это все абст­рактно, то получится некий фантасмагорический организм, состоящий из множества рук, тянущихся бесчисленными паль­цами в разные стороны, а венчает все гигантская голова с острыми глазами, чтобы далеко видеть, тонкими ушами, что­бы чутко слышать, и огромным ртом, чтобы все пожирать.

Другие города напоминают тех птиц, животных или рыб, аппетиты которых умеренны или нормальны. Париж же – это настоящий сказочный ненасытный спрут. Париж – это свалка вещей, дьявольская склонность к пожиранию всего и вся, доведенная до абсурда.

Интеллигентные – а значит, слабохарактерные – турис­ты в первую же свою минуту пребывания в Париже отдаются на съедение многочисленным хозяевам ресторанов и бюро ги­дов-путеводителей. «Обязательная программа» знакомства с Парижем занимает обычно не больше трех дней, и иностран­цы, главным образом англичане, уезжая, изумляются: как это может быть, чтобы обед в Лондоне стоил около шести шил­лингов, а в Париже, в кафе Пале-Рояля, всего три франка? Им не интересна такая особенность парижской жизни, как всеоб­щая сортировка вещей и предметов. Им не интересно, откуда пошло слово «шифоньер». Это – «шкаф для белья», но также и – «тряпичник».

Париж 1850 года был совсем не похож на Париж сегод­няшний, так же как и на Париж времен Наполеона и барона Османа.

Кое-что за полвека осталось совсем таким же и ничуть не изменилось. В первую очередь – те места, куда испокон веку сваливали городской мусор. Свалка есть свалка, при всех ко­ролях и республиках она остается свалкой, а кучи мусора девятнадцатого века вряд ли уж очень отличаются от куч мусора восемнадцатого. Поэтому путешественник, минуя Монтруж, сегодня, без труда сможет мысленно перенестись на несколько десятилетий назад, в Париж 1850 года.

В тот год я как раз надолго остановился в этом замечатель­ном городе. Дело в том, что мною овладело большое чувство к молоденькой леди, которая хоть и отвечала мне взаимностью, но настолько слушалась своих родителей, что обещала им не видеться и никак не сноситься со мной в течение года. Это был испытательный срок нашим чувствам. Мне тоже ничего не оставалось, как принять эти тяжкие условия, храня надежду на то, что родители любимой вскоре смягчатся. Я им также дал обещание, что удалюсь на установленный срок из страны и не буду писать их дочери любовных да и просто никаких писем.

Время для меня шло ужасно медленно. Со мной не было никого из моей семьи или дружеского круга, кто мог бы дать мне весточку о милой Элис. Неудобно делать упреки, но из ее родственников также ни один человек не удосужился уве­домить меня даже о ее здоровье. Полгода я блуждал по Европе, и, надо признаться сразу, путешествие мне не понравилось. Я вообще не любитель долгих поездок, поэтому оставшееся вре­мя решил провести в Париже, где я по крайней мере буду в относительной близости от дома и смогу, в случае чего, быстро вернуться. «Несбывшиеся надежды повергают в уныние». Увы! Никто меня в Лондон не звал, и я страшно терзался тем, что не имею права увидеть лицо, которое я любил больше всего на свете. Я боялся, что с ней может случиться какое-нибудь не­счастье, и я даже не узнаю об этом. Я боялся, что что-нибудь помешает мне увидеться с ней и по истечении срока. В том, что наша любовь без большого труда выдержит год разлуки, я не сомневался. Тем не менее я не мог отказать себе в таком удовольствии, как приключения. Наоборот, ввергаясь в них, я испытывал даже больше переживаний, чем если бы у меня не было Элис и предстоящей встречи с ней.

Как и все путешественники, я осмотрел все достопримеча­тельности Парижа довольно быстро. После этого мне уже при­шлось находить развлечения самому. Я нанес визиты в изве­стные всему миру предместья и вскоре обнаружил, что даже в пределах территории, охватываемой путеводителем, есть на­стоящая terra incognita, дикие, плохо обжитые места, привле­кательные как раз своей дикостью и необжитостью. Я стал исследовать эти места с педантичностью ученого, каждый день начиная свой путь с того места, где остановился накануне.