Лезвие бритвы (илл. Г. Бойко), стр. 151

— Потому что не дойдешь вместе до конца и останешься одиноким стражем его памяти.

— А сын?

— Он, наверное,придет к пониманию отца, когда меня уже не будет. Я говорю о большом, глубоком, влияющем на жизнь и вовсе не хочу упрекнуть Мстислава в недостатке сыновней почтительности.

— М-м…

— После ваших вопросов я впервые почувствовала, какой большой кусок жизни мужа прошел до меня и без меня.И я ничего не знаю о нем.Не о внешнем,это все мне рассказано, а вот так- душой. Я бы,может, угадала и нашла, что вы ищете, но не могу, не чувствую, где оно скрыто, в каких словах.

— Ничего, вместе что-нибудь да сообразим,- уверенно сказал Андреев, опускаясь в кресло перед старым столом, некогда служившим Иверневу-отцу, а теперь заполнившимся результатами исследований сына.

Лишь на второй день Евгения Сергеевна обратила внимание Андреева на подчеркнутую резко и твердо фразу в записной книжке 1916 года: «Не забыть поговорить с Д. У. насчет моих серых камней- для Анерта». Через две страницы, сплошь исписанные цифрами расчетов предстоящей свадьбы, в самом низу обнаружилась малоразборчивая фраза: «Вчера был у Алексея Козьмича на квартире (улица Гоголя, 19) — он продал мои камни. Эд. Эд. будет огорчен, да и я теперь не смогу…» Дальше карандаш скользнул по краю странички, и надпись обрывалась.

— Вот эти-то серые камни, очевидно, ключ ко всему, что произошло, — сказал Андреев, закуривая папиросу, ставшую невкусной, — надо искать теперь дальше.

Но дальше, сколько оба ни листали плотные, еще свежие страницы, ничего не нашлось, и едва наметившаяся путеводная нить исчезла.

Глава пятая

СЕРЫЙ КРИСТАЛЛ

Ураган сотрясал тонкие стены тропической постройки.Слабому, точно ребенок, Иверневу мерещились могучие ветры Гималайских гор.Чередой проходили в памяти образы прекрасного Кашмира, качались и дрожали, будто в мираже, и пропадали, развеиваясь на стенах комнаты, затянутых светлой тканью. Подолгу стоял перед ним и часто возвращался один, видимо, накрепко врезавшийся в память пейзаж.

Высоко в горах, за пределами лесов, находилась долина, засыпанная камнем и обставленная гигантскими хребтами.От нее отходила вбок исполинская промоина, крутая,как воронка, врезанная глубоко в стену снегового кряжа. У самого устья ее стояла маленькая деревушка- всего пять домиков и одно заботливо выращенное деревцо. С вершины перевала, откуда смотрел Ивернев, домишки казались немногим большими, чем обломки скал, щедро насыпанные с левого борта долины. Вверху, на непомерной высоте, вихрилась буря, вздымавшая блестящее облако снеговой пыли, полупрозрачным покровом ползущее вниз. Яркое солнце и глубокое синее небо отражались от колоссальных языков снега, спускавшихся между черным хаосом иззубренных скал почти до устья боковой воронки. Дно долины направо и налево насколько хватал глаз было однообразно серым, как может быть сер однородный камень, исторгнутый из рассеченных недр горы. Эта почти пугающая необъятность каменного моря, гигантских скалистых стен и голубоватых ослепительных снегов окружала ничтожные жилища человека, такие хрупкие, что их делалось жаль, точно несчастное живое существо.

Но в домах жили гордые, сильные и уверенные люди, будто рожденные этими грозными горами. Когда он думал об этих людях, лежа в полусне-полубреду, его охватывало лихорадочное возбуждение. Он был несказанно счастлив, что они там живут и что они такие.

Болезнь оставляла его, но впереди все еще предстояло несколько дней беспомощного лежания в постели.Скверный паратиф, подхваченный в тысячелетнем колодце, когда, поддаваясь минутной слабости и нестерпимой жажде, он решился напиться сырой воды.

Новые друзья не отдали его в больницу, а организовали отличный медицинский уход, наняв двух юных и невероятно строгих медсестер, которых сопровождал смешливый и лукавый «брат милосердия». Врач- толстый, маленький, всегда потный- посещал геолога каждый день, приезжая на смрадно дымящем старом автомобиле, которым он управлял со сноровкой, достойной профессионального гонщика.

Все шло хорошо, только Ивернев нервничал, злился на себя и судьбу из-за нелепой болезни. Он давно должен был быть в Дели, где ждут его телеграмма и письма от Андреева и Сугорина, вероятно, и Гирина. Очень может быть, что разгадка отцовской тайны, людей с кольцами и черной короны находится там, в этих ничего не значащих для других людей ответах на его телеграмму.

Удивительно, какие хорошие люди окружали его! Итальянцы, индийский художник Рамамурти и его прекрасная жена отложили свой отъезд в Дели, чтобы дождаться его выздоровления. Чезаре погибал от любопытства в ожидании ответа из России. И не только любопытство удерживало его. Если бы загадка черной короны как-то прояснилась,он знал бы, каковы могут быть последствия странной болезни Леа. Недавнее нападение наемных похитителей свидетельствовало, что тень, появившаяся за спиной итальянца в Кейптауне, последовала за ним сюда, в этот большой индийский город. По здравому смыслу всем надо было уехать, но они медлили. Может быть, в этом была повинна Сандра, проникшаяся к русскому геологу глубокой симпатией.

Как-то в приступе меланхолии, вызванной усталостью и полным отсутствием каких-либо вестей о Тате- мать писала обо всем, только не о том, что было всего важнее для ее сына,- он рассказал Сандре о причине своей тоски. И Сандра нашла в чем-то сходство в своей судьбе и трагедии Ивернева. От Андреа долго не было писем,и ей казалось,что он исчез так же бесследно, как и Тата. В компании двух счастливых пар Сандра иногда тосковала по своему храброму рыцарю и принялась опекать Ивернева. Может быть, скорой поправкой он был обязан ей, ежедневно навещавшей и развлекавшей его.

А сегодня Сандра принесла телеграмму из Дели, извещавшую о приезде туда доктора Гирина.Чтобы не волновать мать,Ивернев ничего не сообщил о болезни,и Гирин приглашал его повидаться. Ивернев тут же продиктовал Сандре телеграмму: «Лежу больной Мадрасе, очень нужно увидеться, захватите почту посольстве дорога самолетом будет оплачена».Последнее Ивернев добавил,зная о весьма скромных достатках ученых, приезжающих на конгрессы. Его собственный заработок был куда больше. Вряд ли посещение Мадраса входило в планы Гирина, как большинство приезжавших на конференции русских, он должен был посетить лишь Бомбей и Калькутту.

Но Ивернев ошибался- после конференции в Дели Гирина повезли именно в Мадрас.

Ивернев в первый раз сел на постели, и это событие совпало с появлением Гирина. Доктор вошел, еще более громоздкий в белом просторном костюме с непривычной и явно мешавшей ему шляпой в руке, в сопровождении невысокой загорелой молодой женщины,большеглазой и черноволосой,оказавшейся его женой.

Гирин с наслаждением подставил лицо вентилятору. Сима, несмотря на узкое платье,казалось, не чувствовала зноя, и ее гладкая кожа была сухой. Такой же способностью переносить жару удивляла Ивернева и Тиллоттама.

Начались расспросы о Москве,родных и знакомых,о всем том,что показалось бы незначащим иностранцу,но столь же важно для встретившихся соотечественников, как те обычные,но полные скрытого смысла слова,какими обмениваются влюбленные.Вспомнив что-то, Ивернев вдруг замолк, и Гирин, понимающе кивнув, извлек из кармана пакет. Тот нетерпеливо разорвал обертку, начал читать. Гирин встал, и они с женой направились на веранду.

— Простите, Иван Родионович!- От смущения слабый голос Ивернева стал еще тише.- И Серафима Юрьевна.Я так давно и с нетерпением ждал вестей, что забыл приличия.

— Пустое. Тем более что там есть действительно интересные вещи. Прочтите, тогда и я добавлю немного. Я выполнил вашу просьбу, правда, с ничтожным результатом.- Гирин прикрыл за собою легкую дверь, и они с Симой спустились по каменным ступеням в крошечный садик.

— С этой стороны тень и ветер с моря.Жарко тут для нашего брата северянина,а ведь я всегда легко переносил жару.Как тебе ничего не делается? Горжусь и завидую. Вот это настоящая терморегуляция!