Тяжесть венца, стр. 10

– Ты, Нэд, привык, чтобы кто-то делал за тебя всю грязную работу. И сейчас ты должен не метать громы, а благодарить меня. Ведь этот пресловутый документ сгорел и теперь Джордж не представляет для тебя никакой опасности. Наконец ты можешь предать его суду, не опасаясь шантажа!

И действительно, спустя несколько дней состоялся суд над герцогом Кларенсом, и Ричард был приглашен на судебное заседание. Это означало одно: король простил младшего брата. При встрече Эдуард был даже любезен с Ричардом, а поскольку король скорее был прямолинеен, чем скрытен, Ричард понял, что Нэд, как всегда, решил воспользоваться чужими трудами. Однако сам Ричард был мрачен и раздражен. «Видимо, я упустил единственный шанс оказать на него влияние. И если Джордж так долго оказывал давление на брата, значит, в этом проклятом документе было нечто такое, что могло поставить на колени и короля, и Элизабет, и всю ее родню».

Ричард почти без интереса наблюдал за крикливыми выпадами Джорджа, который, поняв, что больше нечем защищаться, вел себя совсем по-хамски. Он поминутно клялся на Библии, говоря, будто ему ведомо, что оба брата только и ждут его смерти, они хотят его отравить, клевещут на него, чтобы отнять земли Уорвика. Наконец он опять заявил, что имеет больше прав на корону, и судебное заседание закончилось скандалом, когда король до последнего хранивший хладнокровие, накинулся с кулаками на брата.

После этого инцидента королю стало так плохо, что вновь пришлось прибегать к услугам лекарей.

«Сколько он еще протянет?» – прикидывал Глостер, снова и снова вспоминая, с какой уверенностью Джордж твердил, что после Эдуарда только он один имеет права на корону. Но отчего при этом он забывал о законных сыновьях Эдуарда? Нет, тут что-то явно было. Ведь не зря же так опасался Джорджа старший брат. Дьявол! Знать бы хоть строчку из документа, сгоревшего в его собственном камине! И что это за таинственность вокруг некоего аббата из города Бат, которого так охраняют люди короля?

Наступили рождественские праздники. Ричард стал подумывать об отъезде. У него ведь было еще дело – следовало завершить приручение Анны Невиль, этой дикой кошки, которая еще не знала, что на их с Ричардом брак уже дано высочайшее разрешение. А здесь… Ричард не сомневался, что Джордж проиграл и не сегодня-завтра его кудрявая голова скатится с плахи. И потому он был так удивлен, когда его опять тайно навестила королева.

Ричард уже готовился к отъезду и встретил ее не слишком любезно.

– Что вам надо, Лиз?

Не так давно она запретила ему так называть себя, однако на сей раз словно не придала этому значения.

– Ричард, мне нужна твоя помощь. Видишь ли… – Элизабет странно мялась. – Дело в том, что Эдуард никогда не доведет дело с Джорджем до казни.

Ричарду даже показалось, что он ослышался. Приговор был уже произнесен, все пэры высказались за смертную казнь, а Эдуард… Но ведь Эдуард и впрямь все никак не решится назвать день казни!

Видя его замешательство, Элизабет в своей обычной неторопливой манере поведала о том, что давно поняла: последнего решительного удара брату Эдуард не нанесет. Он может разорить его, унизить, заточить в тюрьму, но никогда не лишит жизни.

Когда королева умолкла, они с Ричардом долго глядели друг на друга. Оба были заинтересованы в смерти Джорджа, и это делало их союзниками.

– Я никогда не поверю, – начал Глостер, – чтобы такая умная женщина, как ты, Лиз, не смогла уговорить Эдуарда.

Она медленно вздохнула.

– Есть вещи, в которых я бессильна. Это когда речь идет о вашей семье, Ричард. Вы – Плантагенеты. И ты, и твоя мать значите для Эдуарда гораздо больше, чем я.

Ричард машинально поиграл рукоятью кинжала на поясе.

– Как я понял из твоих слов, Сесилия Йоркская просила сына о своем любимчике?

– Да. Она, по сути, не вставала с колен, хотя я еще раньше поняла, что Нэд пощадит Джорджа. Эта ваша нелепая поговорка: «Йорк никогда не пойдет против Йорка»…

На ее лице отразилась досада, но Ричард усмехнулся.

– Что касается меня, то я не нахожу ее такой уж нелепой. Однако в одном ты права, Лиз: если Эдуард решил пощадить брата – он это сделает.

Последнюю фразу Ричард произнес самым бесцветным тоном. А через миг уже улыбался.

– Ты права, Лиз, что вновь обращаешься ко мне за помощью. К тому же разве я не говорил, что ты первая сообщишь мне, если моей невесте все-таки вернут ее солсберийское наследство?

Элизабет согласно кивнула.

– Вы опять становитесь, Дик, моим bono socio [15]. Как я могу отказать вам в такой мелочи?

Она долго и напряженно смотрела на него. Наконец он сказал:

– Вы можете устроить так, чтобы мои люди были назначены стражниками в Тауэре?

Тонкие крылья ее носа нервно дрогнули, но больше ничто не выдало того, что королева поняла его замысел. Элизабет осознавала, что, если Джорджа не станет, Ричард будет вторым человеком в королевстве с огромной властью! Однако гораздо больше ей необходимо было уничтожить того, кто знал их с Эдуардом тайну. И она опять согласно кивнула.

На следующий день, отправляясь в путь, Ричард отдал Джеймсу Тиреллу и его людям кое-какие распоряжения и свел их с людьми королевы. После этого у него в Лондоне больше не оставалось дел. Его тянуло на Север. Его ждала… Он усмехнулся, вспомнив свою невесту. Которая еще не знает, что попалась.

Уже отъезжая, на склоне Хемстедского холма Ричард приостановил коня. Его отряд, повозки, вьючные животные не спеша взбирались на дорогу, ведущую к северным графствам. Удерживая у горла срываемый ветром капюшон, Ричард смотрел на оставшиеся позади башни и шпили Лондона – туда, где за серебристой гладью Темзы мрачно высились старинные башни Тауэра. Там теперь пребывал в заключении герцог Кларенс. Пока пребывал. Ибо Ричард был уверен в своих людях. Они сделают все как полагается.

2 Сент-Мартин Ле-Гран

Этот февраль так походил на весну!.. В один из дней, словно по волшебству, улеглись бесконечные, непрекращающиеся по полгода ветры Йоркшира, выглянуло солнце и пригрело так, что вскоре сошел снег и лесистые взгорья Литтондейла зазеленели, а пастухи погнали на дальние пастбища овец. На склонах запестрели первые цветы, порой слышались нежное блеяние ягнят да тонкая песня дрозда. Все говорило о весне…

Тем не менее вода в ручье у подножия склона, на котором белели старые стены монастыря Сент-Мартин Ле-Гран, все еще оставалась ледяной, и, когда две женщины, полоскавшие белье на деревянных мостках, сложили его в тележку, руки у них так ломило, что несколько минут они усиленно растирали их овечьим салом, чтобы кожа не растрескалась до крови.

Одна из двух прачек, полная и румяная, была в черном одеянии монахинь-бенедиктинок, с длинным покрывалом поверх светлого наплечника. Другая, повыше и хрупкая, как подросток, носила темно-коричневый грубый наряд послушницы, перетянутый в талии плетеным ремешком. Ее черное траурное покрывало плотно охватывало лицо со сливочно-матовой кожей и удлиненными изумрудно-зелеными, прозрачными, словно виноградины, глазами.

Монахиня украдкой поглядывала на свою спутницу. Та смотрела на противоположный склон, где среди нежной травы сквозь тонкий слой дерна проступали каменистые осыпи со скальными обломками. В солнечных лучах они отливали синим и серым. Оттуда долетало пение птиц, и там же, среди камней, бегали и играли ребятишки. Огромный серый пес заливался лаем, гулким эхом разлетавшимся по долине. Он прыгал, пытаясь отобрать у детей большой клубок шерсти, которым они перебрасывались.

Наблюдавшая за ними послушница улыбнулась. Ее нежное лицо тотчас приобрело удивительное очарование. Ресницы затрепетали, как крылья бабочки, ослепительно сверкнул ровный ряд белых жемчужных зубов. Монахиня рядом так и застыла, ухватившись за край тележки. Улыбка ее спутницы излучала тепло и доброту. А ведь было время, когда в монастыре Сент-Мартин Ле-Гран считали, что эта женщина навсегда забыла, что такое улыбка.