Отравленный трон, стр. 6
О боже! Виселицы? Клетки и виселицы? Здесь, где они были запрещены с того дня, как Джонатон взошел на престол? Нет! Нет, нет, нет.
После путешествия на Север Винтер был знаком отвратительный запах гниющей плоти, когда, завернув за угол, внезапно сталкиваешься с трупом в лохмотьях, закованным в железо и тихонько вращающимся от ветра. Но она никогда не могла представить, что это будет здесь. Только не здесь!
Даже в начале мятежей, когда Круг Лордов давил на короля, вынуждая ввести пытки, Джонатон не уступил искушению.
«Самый легкий способ вызвать ненависть у народа — это мучениями склонить его к покорности, — говорил он. — Счастливые люди спокойны. Справедливостью можно склонить на свою сторону больше сердец, нежели плетью».
— Ох, Рази, — прошептала Винтер. — Что же здесь произошло?
Кое-что еще пришло ей на ум, и Рази дернулся, словно предчувствуя вопрос. Сглотнув внезапно пересохшим горлом, она спросила, пристально глядя на него:
— Где мои кошки, Рази? Я встретила странного котенка на мосту, и он даже не ответил на приветствие.
Сердце провалилось куда-то в пятки: он не смотрел не нее, а отвернулся в сторону кухни, словно собираясь с силами, чтобы сообщить дурные вести.
— Никто больше не говорит с кошками, сестренка. Пожалуйста, прошу, не упоминай об этом больше! — Он все-таки поднял глаза. — Пожалуйста!
— Но почему? — прошептала, а потом сразу же вскинула руку, чтобы помешать ему ответить. Она не хотела знать. Королевство Джонатона было последним в Европе, где кошки еще общались с людьми. Повсюду за его пределами страх и предрассудки оказались сильнее, так что, кроме основного сосуществования, всякое другое общение прекратилось. Винтер на Севере скучала по многим, и не последними в ее списке были кошки с их особенными, нечеловеческими беседами. Она уставилась на стол, сжав губы, а Рази терпеливо ждал, пока она спросит:
— Что случилось?
Он взял ее за руку — очень нежно на этот раз.
— Не знаю всего хода событий, Вин. Если по правде, вообще мало знаю. Но отец вбил себе в голову, что дворцовые кошки… Ну, что они знают тайны. Что они владеют какими-то особыми секретами, которые он не хотел раскрывать. Думаю, он боялся, что они будут сплетничать и проболтаются.
При мысли о кошачьих сплетнях Винтер скептически хмыкнула. Но Рази выглядел очень грустным и сдавил ей руку. «Ну, Рази, просто скажи это!»
— Их отравили, Винтер. Всех.
Она ахнула, высокий скорбный крик заставил Марни обернуться и пытливо глянуть в их сторону. Винтер пыталась вытащить руку из мощного захвата Рази, но он, изловчившись, схватил и вторую ее руку, притянул к себе, заставив девочку смотреть ему в глаза. — Шшшш… Успокойся, шшш… — сказал он очень твердо и тихо. Его вид словно говорил: «Помни, где ты находишься. И помни, кто ты такая!»
Преисполненная горя, она вырывалась из его объятий, из глаз, слепо уставившихся в потолок, ручьем текли слезы. Одна мысль: «О нет! Нет, только не это!»
— Мне так жаль.
— И Серую Матушку? — Он кивнул. — И Масляный Язычок погиб? И Симон Дымок? И Кориоланус?
Рази отвечал кивком на каждое имя, а потом просто трагически склонил голову, полный сочувствия. Страшный список продолжался, а он продолжал сжимать руки, словно держа ее в плену.
Наглый волокита
— Хватит уже, девочка! А ты, парень, отпусти ее руки, а то вцепился, словно арестовать ее хочешь.
Резкий голос Марни был негромким, но властным. Она встала, укрывая ребят собой от любопытных взглядов. Рази и Винтер не посмели ей перечить. Он выпустил ее запястья, словно обжегшись, а она всхлипнула и вытерла слезы. Марни дала Винтер влажное полотенце, все так же закрывая ее от чужих взглядов. Девочка была благодарна за уединение и возможность прижать к пылающему лицу прохладную ткань.
Марни переводила взгляд с одного на другую, помрачнев, как туча. Они провели детство под ее присмотром, путаясь под ее ногами, как бездомные щенки. Мать Рази интересовалась сыном лишь потому, что он приблизил ее к трону. А Винтер и Альберон стали сиротами в первые же минуты жизни, так что вообще не знали материнской любви. Марни вырастила всех троих, ее тяжелая медвежья поступь сопровождала детишек в юные годы. Именно она была им утешением и опорой, но без мягкости и нежности, как можно было бы ожидать от матери. Марни любила неласково, как любят звери своих детенышей, защищая их. Они были ее выводком, а детенышам, чтобы выжить, приходится учиться выносливости.
— О Марни! Мои кошки… И призраки…
— Есть вещи куда хуже, чем мертвые коты и замолчавшие призраки, детка. Помни, кто ты такая. И соберись!
Кухонная суета не ослабевала за ее широкой спиной, но Марни говорила так тихо, чтобы было слышно только им. Она со звонким стуком поставила на стол два кубка.
— Выпей это до дна, — приказала она шепотом, потом ткнула пальцем в Рази. — И ты тоже, мальчик! Твой мусульманский Бог не накажет тебя из-за глотка вина в этой пряной настойке.
Вопрос в ее глазах читался безошибочно: «Ну как, мы снова держим себя в руках?» И они кивнули в ответ: «Да, Марни, конечно». Она фыркнула, как бык, и тяжело потопала назад к своим занятиям.
«Если ты в гневе или печали, спиртного следует избегать, — так учил Винтер отец. — Вино — для удовольствия, не для тоски». Но Винтер осушила кубок несколькими глотками, потому что горло, казалось, горело от слез, а настойка была прохладной и сладко-терпкой. Рази отхлебывал понемногу из своего кубка, сидя неподвижно рядом. Вся кухня делала вид, что ничего не происходило.
Во время последовавшего долгого молчания Винтер ощутила, что выпитое вино коварно ударило в голову, и пожалела, что осушила бокал так быстро. Слава богу, что она перед этим поела, потому что вина, похоже, было больше, чем надо.
Спиртное, тепло кухни, присутствие Рази, неприятные новости — все это наложилось на долгое путешествие и навалилось на девочку почти непереносимой усталостью. Если бы можно было склонить голову на усыпанный крошками стол и задремать, не опозорившись перед прислугой, Винтер бы так и сделала.
— Рази, — пришлось прилагать усилия, чтобы внятно произносить слова, — пойдем наружу, к реке. Давай поплаваем, а?
О да, они могли бы найти место в тени, под ивами, скинуть надоевшую обувь. Она разделась бы до исподнего и уснула без задних ног, а Рази сторожил бы ее покои, как бывало в детстве.
Он пожал плечами, сказал с искренним сожалением, которое, тем не менее, вызвало неожиданный прилив жгучей ревности:
— Не могу, сестренка. Я кое-кого жду.
— Кого же? — требовательно спросила Винтер, но в этот момент рычание Марни отвлекло их, заставив вздрогнуть от неожиданности, поэтому вопрос даже не был услышан.
— Где тебя черти носили?
Все примолкли и обернулись на свирепый возглас поварихи, пытаясь рассмотреть объект ее гнева.
Молодая пухленькая служанка, застигнутая на ступеньках, покраснела, виновато опустив пылающее лицо. Суетливо ринувшись к столу, она проскользнула мимо Марни, которая занесла кулак в притворной угрозе. Девушка протиснулась на свое место, потеснив соседок, схватила полотенце, бутылку с прованским маслом и принялась смазывать деревянные блюда к вечернему пиру. Конечно, тут же завязалось шушуканье, перемежаемое смешками, между ней и другими служанками.
Винтер собиралась повернуться к Рази, чтобы повторить вопрос, но заметила человека, спускающегося по задней лестнице. Она подумала, что король нанял труппу комедиантов и один из них идет попросить еды.
Он скользил по ступеням, обутый в кожаные сапожки, легко и грациозно, как кот. «Сапожки акробата», — мелькнула мысль. В нем была та наглая уверенность, которую дает принадлежность к клану: дерзкий вид человека, которого поддерживают братья по оружию. Такой или очарует, или перережет горло — причем сделает и то и другое без объяснения причин. Винтер бы поручилась, что его нелегко обезоружить — так много острых ножей таится за мягкой улыбкой.