Лавина, стр. 136

Ворон заводит И.В. на плоскодонку под тентом. Это какое-то речное судно, превращенное во вьетнамское/американское/тайское/китайское заведение, одновременно бар, ресторан, публичный дом и казино. Тут несколько больших комнат наверху, в которых уйма народу просто спускает пар, и множество маленьких комнаток со стальными стенами внизу, где творится бог весть что.

Главный зал битком забит гуляющим отребьем. Дым связывает бронхи И.В. морскими узлами. Тут установлена оглушительная, в духе «третьего мира», звуковая система: чистейшее искажение эхом отдается от крашеных стальных стен на трехстах децибелах. Прикрученный к стене телевизор показывает иностранные мультики: выдержанные в двух цветах, поблекший пурпур и яркий лайм, в которых омерзительного волка, отчасти похожего на Уайла Э. Койота, но страдающего бешенством, казнят настолько жестокими казнями, что до них не додумались и «Уорнер Бразерс». Это черные мультфильмы. Саундтрек то ли выключен, то ли совершенно заглушен визгливой мелодией, льющейся из динамиков. В конце комнаты извивается несколько эротических танцовщиц.

Здесь невероятно людно, им ни за что не сесть. Но вскоре после того, как Ворон входит в зал, с полдюжины ребят в углу внезапно вскакивают на ноги и врассыпную бросаются от стола, с запозданием прихватив сигареты и напитки. Ворон толкает И.В. перед собой, будто она фигура на носу его каяка, и куда бы они ни шли, везде перед ними расчищает дорогу почти осязаемое силовое поле Ворона.

Нагнувшись, Ворон заглядывает под стол, перевернув стул, осматривает сиденье – никогда нельзя забывать о бомбах на стуле, – задвигает стул в самый угол, где сходятся две стены, и садится. Потом жестом предлагает И.В. сделать то же самое, и она садится – спиной к залу. Так ей видно лицо Ворона, освещаемое только случайными бликами света, пропущенными через толпу от зеркального шара над эротическими танцовщицами, и сочащейся из телевизора пурпурно-зеленой дымкой, которую прорезают случайные вспышки, когда волк по ошибке глотает очередную водородную бомбу или его – вот незадача! – снова поливают из огнемета.

Немедленно появляется официант. Ворон снисходит до того, чтобы прореветь ей что-то через стол. Она его не слышит, но он, наверное, спрашивает, что она будет есть.

– Чизбургер! – кричит она в ответ. Ворон со смехом качает головой:

– Ты что, видела тут коров?

– Что угодно, только не рыбу! – орет она.

Ворон что-то объясняет официантке на разновидности таксилингвы.

– Я заказал тебе кальмара, – ревет он. – Это такой моллюск.

Великолепно. Ворон – последний истинный джентльмен.

Дальше они с час перекрикиваются, поддерживая разговор. По большей части кричит Ворон. И.В. только слушает, улыбается и кивает. Хотелось бы надеяться, что он не говорит чего-то вроде: «Мне нравится по-настоящему бурный секс с насилием».

Впрочем, на ее взгляд, он говорит вообще не о сексе. Он говорит о политике. Она выслушивает отрывочную историю алеутского народа: кусочек тут, кусочек там, когда Ворон не заталкивает в рот кальмара и музыка не слишком громкая.

– Русские нам жизнь испоганили… смертность от оспы девяносто процентов… работали как рабы, охотясь на тюленей… глупость Сьюарда… Сраные япошки забрали моего отца в двадцать два года, сослали в лагерь для перемещенных лиц на… А потом по нам шандарахнули ядерной бомбой американцы. Можешь в такое поверить? – спрашивает Ворон. В музыке временное затишье, и внезапно до нее доносятся полные фразы. – Японцы твердят: они единственные, кого разбомбили. Но у каждой ядерной державы была своя группа аборигенов, на чьей территории они испытывали ядерные боеголовки. В Америке они сбрасывали бомбы на алеутов. Ам-читка. По моему отцу, – с гордой улыбкой продолжает Ворон, – вмазали дважды: первый раз в Нагасаки, он тогда ослеп, а второй раз в семьдесят втором, когда американцы сбросили ядерную бомбу на нашу родину.

«Класс! – думает И.В. – Выходит, мой новый парень – мутант. Что ж, это кое-что объясняет».

– Я родился несколько месяцев спустя, – продолжает Ворон, чтобы уж окончательно расставить все точки над «i».

– А как ты связался с этими правосами?

– Порвал с нашими традициями и в конце концов оказался в Солдотне, работал там на буровых, – говорит Ворон так, будто И.В. полагается знать, где, собственно, эта Солдотна. – Вот там-то я запил, оттуда у меня и вот это. – Он указывает на татуировку у себя на лбу. – Там же я научился заниматься любовью с женщиной – это единственное, что я умею лучше, чем охотиться с гарпуном.

И.В. не может не думать, что трахаться и гарпунить в сознании Ворона – сходные виды деятельности. Но каким бы неотесанным он ни был, она ничего не может поделать с тем, что в его присутствии ее слишком уж разбирает.

– Работал и на рыболовецких судах, подрабатывал на стороне. Мы, бывало, возвращались с сорокавосьмичасового открытия сезона на палтуса – это было еще в те дни, когда имелись ограничения по рыбной ловле, – натягивали спаскомбинезоны, распихивали по карманам пиво и прыгали в воду, а там просто дрейфовали и пили всю ночь напролет. Однажды я напился так, что попросту отрубился. Очнулся на следующий день или пару дней спустя, уже даже не помню. И оказалось, я плаваю в своем скафандре посреди залива Кука – совсем один. Остальные ребята с моего корабля просто-напросто обо мне забыли.

«Надо же, как удобно», – думает И.В.

– Дрейфовал так пару дней. Очень хотелось пить. В конце концов меня выбросило на берег на Кодьяке. К тому времени у меня уже была белая горячка и еще много чего другого. Но меня вымыло возле русской православной церкви, они нашли меня, взяли к себе, привели в порядок. Вот тогда я и понял, что западная, американская, жизнь едва меня не прикончила.

«Ну вот, сейчас будет проповедь».

– И я понял, что выжить нам поможет только вера, только желание жить простой жизнью. Никакого спиртного. Никакого телевизора. Никакой дряни.

– А что ты тут делаешь?

К столу подходит официант. Глаза у него расширены от страха, движения нерешительные. Он идет не принять заказ, он идет, чтобы передать дурные вести.