Криптономикон, часть 1, стр. 109

— Ну, дела! — говорит Ави, мотая головой. — Знаешь, мне не хочется походить на трафаретных евреев из душещипательных кино. Однако в таких случаях я могу сказать только: «Ой, гевальт!». [51]

— Я молчал по двум причинам. Во-первых, потому что мы вообще стараемся поменьше болтать. Во-вторых, потому что мы так и так собирались нанять «Семпер марин сервисис», независимо ни от каких сокровищ, и предложение Дуга Шафто ничего не меняло.

Ави задумывается.

— Поправка. Оно ничего не меняло, пока Дуг Шафто не нашел сокровища.

— Да. Я думал, что и не найдет.

— Ты ошибся.

— Я ошибся, — признает Рэнди. — Шафто нашел старую японскую подводную лодку.

— Откуда ты знаешь?

— Если бы он нашел китайскую джонку, то прислал бы мне анекдот про Фердинанда Маркоса. Если бы что-то времен войны, то про Имельду. Если бы это был надводный корабль, анекдот был бы про ее туфли. Если подводная лодка — про ее сексуальные привычки. Дуг прислал мне анекдот про сексуальные привычки Имельды.

— Ты ответил официально на его предложение?

— Нет. Я же сказал, оно ничего не меняло, мы все равно собирались его нанять. А потом, когда мы подписали контракт и стали составлять план работ, он рассказал про код, насчет Маркосов. Я понял, он считает: раз мы его наняли, то договоренность подразумевается.

— Странный способ вести дела, — произносит Ави, морщась. — Он мог бы хоть что-то расписать подробнее.

— Дуг из тех, кто работает на доверии, — говорит Рэнди. — Если он обещал, значит, не обманет.

— Проблема с честными людьми в том, — замечает Ави, — что они ждут честности от всех остальных.

— Верно.

— Значит, теперь он считает, что мы его сообщники и поможем скрыть от Дантиста и Болоболо существование подводного клада.

— Если не поставим их в известность прямо сейчас.

— В таком случае мы предаем Дуга Шафто, — говорит Ави.

— Всаживаем нож в спину бывшему десантнику, прошедшему Вьетнам. И не забудь его друзей-вояк по всему миру, — добавляет Рэнди.

— Черт, Рэнди! Я думал огорошить тебя рассказом про ППХ.

— Огорошил.

— А ты вываливаешь на меня такое!..

— Жизнь полна приключений, — изрекает Рэнди.

Ави задумывается.

— Короче, я так понимаю, вопрос сводится к тому, кого мы предпочитаем иметь на своей стороне в салунной перестрелке.

— Ответ может быть один: Дугласа Макартура Шафто, — говорит Рэнди. — Но это не значит, что мы выйдем из салуна живыми.

Morphiumsuchtig

Его затолкали в узкий промежуток между легким и прочным корпусами немецкой подводной лодки; ледяная вода бьет, как из брандспойта, тело колотит малярийная дрожь: кости трещат, суставы леденеют, мышцы сводит. Он зажат двумя неровными стальными поверхностями, изогнутыми так, как человек изогнуться не может; любое движение вызывает резкую боль. Кожа начинает обрастать ракушками — они вроде вшей, только крупнее и глубже вгрызаются. Кое-как удается глотнуть воздуха, ровно столько, чтобы не задохнуться и по-настоящему осознать, до чего все хреново. Шафто слишком долго дышал соленой морской водой: в горле саднит, в легких завелся планктон и жрет их изнутри. Он молотит по прочному корпусу, звука нет. Оттуда веет теплом и жаром, хочется внутрь, согреться. Наконец, по какой-то логике сна, удается отыскать люк. Течение подхватывает Шафто, выносит во влажный космос, подводная лодка с шипением уплывает. Нет ни низа, ни верха. Что-то бьет его по голове. Несколько черных цилиндров неумолимо движутся в воде, оставляя параллельные кометные следы пузырей. Глубинные бомбы.

Шафто просыпается и понимает, что его тело требует морфия. В первые мгновения он уверен, что снова в Окленде. Над койкой стоит лейтенант Рейган, готовится продолжить интервью.

— Добрый вечер, сержант Шафто, — говорит Рейган, почему-то с сильным немецким акцентом. Ну и шутники же эти актеры! Шафто чувствует запах мяса и другие, менее приятные запахи. Что-то тяжелое, но не совсем твердое, ударяет его по лицу. Отходит. Ударяет снова.

— Ваш товарищ — morphiumsuchtig? — спрашивает Бек.

Енох Роот слегка ошарашен; они на лодке всего восемь часов.

— Он что, буянит?

— Он в полубессознательном состоянии, — говорит Бек. — Кроме всего прочего, рассказывает об исполинских ящерицах.

— Для него это нормально, — с облегчением отвечает Роот. — Почему вы решили, что он morphiumsuchtig?

— По флакону с морфием и шприцу, которые нашли у него в кармане, — говорит Бек с каменной тевтонской иронией, — и по исколотой руке.

Роот думает, что лодка — как туннель, пробуренный в морской воде и тесно заставленный оборудованием. Каюта (если это можно так назвать) — самое большое открытое пространство, которое Роот на ней пока видел. Здесь почти что можно вытянуть руку, никого не задев и не повернув ненароком штурвал или рубильник. Есть даже деревянная мебель и кожаная занавеска, отделяющая каюту от коридора. В первый миг он принял ее за какую-то каптерку, но, оглядевшись, понимает, что это лучшее место на лодке: личная каюта капитана. Догадка подтверждается, когда Бек отпирает ящик и достает бутылку арманьяка.

— У завоевателей Франции есть свои привилегии, — говорит Бек.

— Да, — замечает Роот, — пограбить вы, ребята, умеете.

Лейтенант Рейган вернулся, тычет в Шафто стетоскопом, который предварительно, похоже, выдержали в жидком азоте. «Кашляй, кашляй, кашляй!» — твердит он. Наконец убирает инструмент.

Что-то мешается в ногах. Шафто хочет приподняться на локте и впечатывается мордой в раскаленную трубу. Придя в себя, осторожно приподнимает голову и видит, бля, целую скобяную лавку. Эти гады заковали его в кандалы!

Он укладывается обратно и получает в рожу болтающимся окороком. Сверху небосвод из труб и кабелей. Где он видел такое раньше? На рифе возле Йглма, вот где. Только эта лодка освещена, не тонет, и на ней полно немцев. Немцы спокойны и неторопливы. Никто из них не истекает кровью, не кричит. Черт! Лодка кренится, и гигантская кровяная колбаса лупит его в живот.

Он оглядывается, пробует сориентироваться. Кроме висящего мяса, почти ничего не видно. Каюта — шестифутовый отсек, узкий проход посередине зажат койками. На противоположной — грязный парусиновый мешок.

К черту все. Где ящичек с малиновыми пузырьками?

— Забавно читать радиограммы из Шарлоттенбурга, — говорит Бек, переводя разговор на расшифровки, которые разложены по столу. — Можно подумать, их писал этот еврей Кафка.

— Почему?

— Похоже, там не верят, что мы вернемся живыми.

— Что навело вас на эту мысль? — спрашивает Роот, стараясь не слишком явно наслаждаться арманьяком. Когда подносишь бокал к носу и вдыхаешь, аромат почти заглушает запахи мочи, блевоты, тухлятины и дизтоплива, которыми лодка пропитана на молекулярном уровне.

— Нас торопят с информацией о пленных. Вы их сильно заинтересовали, — говорит Бек.

— Другими словами, — осторожно произносит Роот, — от вас требуют, чтобы вы допросили нас прямо сейчас.

— Верно.

— И послали результаты по радио?

— Да, — кивает Бек. — Однако на самом деле мне надо думать о том, как выжить. Скоро взойдет солнце, и нам придется туго. Вспомните: перед тем как я вас потопил, ваш корабль передал координаты. Сейчас нас ищут все корабли и самолеты союзников.

— То есть если я не стану запираться, — говорит Роот, — вы сможете скорее заняться нашим спасением.

Бек пытается сдержать улыбку. Его тактика была грубой и очевидной с самого начала, и Роот ее уже разгадал. Вся эта история с допросом смущает Бека куда больше, чем Роота.

— Предположим, я скажу вам все, что знаю, — говорит Роот. — Чтобы послать это в Шарлоттенбург, вам придется вести передачу в надводном положении несколько часов кряду. Пеленгаторы засекут вас в первые несколько секунд, и все эсминцы и бомбардировщики в радиусе тысячи миль устремятся к вам.

вернуться

51

О, горе мне! (идиш)