Арлекин, стр. 91

— А Зебровски и его ребята ничего не заподозрят, если ты отсюда сбежишь? — спросил Натэниел.

— У меня почти полная свобода решать, как должен быть выполнен ордер на ликвидацию. Включать в операцию какие-либо полицейские подразделения я не обязана. Но Арлекин этот вопрос закрыл, так что вряд ли ордер здесь еще действует.

— Просто позор, что ты не можешь привлекать гражданских помощников и облекать их полномочиями, как в старых фильмах, — сказал Натэниел.

Я даже сумела изобразить смущение:

— Меня разочаровало, когда я узнала, что мне такого нельзя. Черт, это было бы так удобно.

— Что бы ты ни решила делать, это надо делать сейчас, — сказал Мика.

А я себя чувствовала парализованной. Не могла решить. Очень непохоже на меня в критической ситуации.

Я шагнула прочь от них обоих, чтобы прервать контакт, набрала побольше воздуху в успокаивающем глубоком вдохе, потом еще одном, еще одном. И мысль у меня была только одна: как из-за меня чуть не погиб Питер. И теперь он может стать ликантропом, в свои шестнадцать. А если погибнет Малькольм? Нет, никем рисковать нельзя. И невыносимо думать, что Зебровски может погибнуть, а я должна буду сообщить его семье. Или…

Меня встряхнули чьи-то руки, и вдруг передо мной оказались глаза Натэниела.

— Я чувствую это, — сказал он. — Она вталкивает в тебя сомнения.

Его руки крепко стиснули мне бицепсы, лицо стало таким целеустремленным — и я вдруг наполнилась уверенностью. Уверенностью, растущей из неколебимой веры. Он верил в меня, полностью и до конца. Я попыталась испугаться, что кто-то вот так в меня верит, но страх смыло мощным приливом этой веры. Он просто знал, что все, мною сделанное, будет правильно. Он знал, что я спасу Малькольма. Знал, что я накажу злых и спасу добрых. Просто верил — и никогда ничего столь успокаивающего, как эта вера, я не чувствовала. Где-то глубоко внутри у меня тоненький голосок вопил, что не в Бога он верит, а в меня, и снова я попыталась испугаться и бороться с этой верой, но не смогла. Я ощутила его уверенность, и сомнениям не было в ней места.

Поглядев на него, я улыбнулась:

— Спасибо тебе.

Он улыбнулся в ответ — той улыбкой, которая могла бы у него быть, обойдись с ним жизнь помягче. Только в последние месяцы появилась у него эта улыбка, и появилась благодаря мне. Мне и Мике.

Мика стоял рядом, но прикоснуться к нам не пытался.

— От тебя сила исходит волнами. Примерно такое же ощущение иногда бывает, когда ты касаешься Дамиана.

Я кивнула и снова повернулась к Натэниелу. Никогда я не задумывалась, что же я приобрела от того, что Натэниел стал зверем моего зова. От Дамиана, моего слуги-вампира, я получила самообладание, от точенное столетиями рабства у такого садиста-мастера, о подобном которому я даже не слышала — можете сами судить, что это за жуть должна была быть. Мне никогда не приходило в голову спросить Жан-Клода, что он получил от Ричарда. От меня — определенную беспощадность; мы в каком-то смысле удвоили свою естественную практичность. Когда переживем эту ночь, я спрошу, что союз с Ричардом ему дал.

А пока что я просто поцеловала мужчину, которого держала в объятиях. И не от желания поцеловала, хотя оно всегда есть, а потому что никто другой на свете не мог бы заставить меня так в себя поверить.

Я думала, мне сложно будет избавиться от полиции, но выяснилось, что со мной вообще никто играть не хочет. Кто-то нервно отворачивался, кто-то глядел открыто враждебно, кто-то в упор не видел. Никто не поинтересовался, куда мы с Микой и Натэниелом направились. Все это были не слишком знакомые мне люди, но все равно неприятно. То есть в данный момент было на пользу дела, но потом, для будущей работы с полицией — вряд ли.

— Они думают, что ты такая же, как мы, — шепнул Мика.

— И это для них так существенно? — спросила я.

— Очевидно, да.

Натэниел обнял меня за плечи, и мы прошли мимо людей, которые сюда пришли, потому что коп был ранен. Потому что я такая же, как они. А теперь по их лицам было видно, что я больше не такая. И это задевало мои чувства? Да, задевало. Но о своей репутации я буду заботиться потом, тут у меня битва неоконченная на носу.

Тут я сообразила, что чуть не вышла из больницы без той единственной полицейской поддержки, которую решила с собой взять: без Эдуарда и, как ни странно, Олафа. Черт, не хочется мне с Олафом быть в одной машине. Слишком там тесно. И, будто привлеченный мыслью о себе, он вышел из двери. Прямо за ним шел Эдуард, но Олаф успел на меня посмотреть. На миг я увидела его глаза голыми, не спрятанными — и от этого взгляда, от выражения его лица у меня дыхание сперло в груди. Много чего мне сегодня стоило бояться, но в этот миг я боялась только Олафа, по-настоящему боялась и до конца.

Мика шагнул закрыть меня собой — этакое мужчинское поведение. Будь напротив кто-нибудь другой, я бы не стала ему мешать — но там стоял Олаф.

Я встала так, что Мика оказался по-прежнему рядом, потом шагнула вперед, оставив моих мужчин позади, и осталась единственной мишенью для глаз Олафа. Я-то ему нравилась, ему не нравились мои бойфренды. Они были просто препятствием на его пути. А мне интуиция подсказывала, что стоящие на дороге у Олафа долго не живут.

Взгляд его изменился: из того, что меня будет потом преследовать кошмаром, на почти… почти восхищенный. Каким-то непонятным образом я его намного лучше многих понимала. И Эдуард его понимал. Вообще-то нехорошо это нас обоих характеризует — умение понимать кого-то вроде Олафа.

Эдуард поспешно шагнул и встал перед ним, на ходу говоря мне:

— Кажется, тебе надо идти спасать от лейтенанта своего друга.

— Кого именно?

— Грэхема.

Глаза Эдуарда чуть вышли из образа Теда, и стала видна злость, прячущаяся в их глубине. Злость из-за Питера, из-за Олафа? Из-за чего? Сейчас я спросить не могла, а потом, если представится шанс и я спрошу, он наверняка соврет.

Эдуард взял меня под локоть — вспомнить не могу, когда такое было. Взял под локоть, как девушку, которую нужно вести. Может, я и возмутилась бы, но случайно глянула на лицо Олафа. Он смотрел, как прикасается ко мне Эдуард, прикасается как к девушке, чего Олаф никогда раньше не видел, потому что никогда, никогда Эдуард не прикасался ко мне так. Много кем я могла быть для Эдуарда, но девушкой — никогда.

Эдуард провел нас мимо громады Олафа, Мика и Натэниел шли следом. А Олаф задумчиво смотрел нам вслед. И только когда мы уже прошли в двери и вышли на холод парковки, до меня дошло: Эдуард сделал именно то, что я не дала сделать Мике. Он защитил меня, встал между мною и Олафом. Это было не так очевидно, как попытка Мики, но я не стала высвобождаться из руки Эдуарда, когда сообразила. Из всех, кого я знаю, Эдуард лучше других может постоять за себя. Даже против великана и серийного убийцы.

Грэхем — мужик крупный, он это знает и это ему нравится. Но рядом с Дольфом он выглядел маленьким, и это навело меня на мысль: каким же пигмеем рядом с Дольфом смотрюсь я?

Эдуард выпустил мою руку, когда я начала разговор с Дольфом. Это была не совсем ссора — пока что, хотя ощущение было такое, будто она может вспыхнуть в любой момент. А у нас не было на эту фигню времени — Жан-Клод и его вампиры уже ехали в церковь. Пора было и нам.

— И с каких это пор федеральному маршалу нужен телохранитель? — спросил Дольф, и голос его звучал ниже обычного от злости, а большие руки сжались в кулаки.

Энергия от зверя Грэхема металась в воздухе как маленькие любопытные ручки, она оглаживала и щекотала. Натэниел рядом со мной поежился; Мика лучше владел собой, но он тоже это ощутил. То, что сила выходила лишь легкими прикосновениями, означало, что Грэхем изо всех сил старается держать себя в руках. А вот что эту фразу можно отнести к Дольфу, я очень не была уверена.

Эдуард пропустил меня чуть вперед, и я остановилась так, чтобы меня было не достать, но чтобы Дольф и Грэхем меня услышали.