Арлекин, стр. 62

Глаза у него стали синее, чем я когда-нибудь у него видела, он поймал ритм, быстрый и частый, снова и снова. Я смотрела и чувствовала, как нарастает и нарастает тепло.

— Скоро, — шепнула я.

— Глаза, — шепнул он в ответ. — У тебя глаза как синее пламя.

Я не успела спросить, что он имеет в виду, как на меня налетел оргазм. Я заорала, задергалась, забилась под ним, он придавил мне руки к кровати, изо всех сил держал меня, старался зафиксировать на месте, а может, я и не переставала орать и дергаться, и ardeur ел, кормился на этом теле, на силе его рук у меня на запястьях, на его жаре — и тут я ощутила лебедей. Три жительницы Сент-Луиса, которых я знала, сидели в маленькой спальне и смотрели на меня, будто видели, будто я пришла их сожрать. Еще лица, еще вспугнутые глаза, кто-то вскрикивает, кто-то падает, кто-то сваливается со стула, кто-то извивается на кровати, а я, мы, ardeur — едим. Питаемся. Десятки лиц, десятки тел, и тут я почувствовала, что просыпается Жан-Клод — у меня дернуло в животе, в паху.

Он взял на себя управление этой энергией, и я бы, может, остановилась, но было поздно останавливаться. Мы питались от лебедей, от них от всех. Невероятно много силы, невероятно много жизни. Мы выедали их энергию, и они спотыкались, пошатывались, сползали по стене, но никто не пытался сопротивляться — они просто сдавались. Армия трофеев, армия еды, величественный поток энергии.

Ричард пришел в себя — я ощутила, как распахнулись у него веки, как он закашлялся, пытаясь вытолкнуть из глотки трубку. Жан-Клод меня от него отвлек отчасти, чтобы я хотя бы не задыхалась вместе с ним. Вокруг Ричарда сгрудились белые халаты, он задергался, стал вырываться.

А потом была ночь, и луна, и крылья, сильные крылья, бьющие воздушный простор. Ardeur пронзил эти крылья как пущенная в сердце стрела. Миг — и перья с крыльями превращались в человека, падающего на землю. Ardeur забрал его силу, выпил бледное тело и темные волосы, и падающий сгорал в смешении радости и ужаса. Сила Ричарда полыхнула через меня, насквозь и накрывая с головой приливом жара и электричества. Он коснулся падающего и просто мыслью велел ему: «Перекинься», вызвал его зверя, энергию, покрывшую его тело перьями, превратившую руки в крылья, и человек успел раскинуть их и спланировать над верхушками деревьев. Листья хлестнули нас по ногам, но отчаянно бьющие крылья уже начали набирать высоту. Нет, не отчаянно — неподходящее слово для этой плавной, мускулистой силы. И когда мы ощущали уже только ветер и простор, мы его оставили, и какой-то миг я видела только лицо Ричарда, его грудь, покрытую заживающими на глазах шрамами — и снова я оказалась на узкой кровати, и надо мной был Донован, изогнувшийся надо мной и вцепившийся мне в запястья так, будто я была последней надежной опорой в распадающемся мире. Глаза его были закрыты, кровь капала изо рта, распускаясь на моем теле красными цветами.

— Донован, — шепнула я его имя.

Он открыл глаза — они были сплошь чернота, не глаза человека. Запрокинув голову, Донован вскрикнул, и это был нечеловеческий крик, высокий и жалобный. От него у меня сердце застыло в горле. Я только успела подумать: «Я его ранила», — и тут же он стал снова и снова вбиваться в меня, будто и не было у нас только что такого секса. Но прежде он был нежен и осторожен — а сейчас ничего нежного не было. Я снова свалилась в оргазм, вопя и дергаясь, а он сжимал мне руки крепко, до синяков, удерживал на месте, разгоняясь все сильнее и сильнее, отрывисто дыша, и перья колыхались вокруг него нимбом белого света. На секунду мелькнула у меня мысль: «Ангел», а потом в мире остались только перья, оглаживающие меня и накрывающие меня, как одеяло. Он снова вскрикнул, снова вызвал у меня оргазм — перья слепили меня, гладили, не давали дышать. Руки у него исчезли, освободив мои, но куда я ни тянула их, всюду были только перья и кости слишком тонкие для человеческих. Огромные крылья взбили надо мной воздух, наконец-то я увидела грациозную длинную шею, голову, клюв. Меня заклинило в центре бури из перьев и крыльев — он изо всех сил хотел взлететь. Я закрыла лицо локтями, потому что лебедь может ударом крыла сломать кость взрослому мужчине. Потом он взлетел, почти паря, но слишком низкий тут был потолок — он рухнул на пол.

Я осталась лежать, измочаленная, запыхавшаяся, и сердце стучало в груди молотом. На животе у меня лежало одинокое перо длиннее моей ладони. Я смогла приподняться — перо, взмывая и оседая, опустилось мне между ног и легло рядом с брошенным презервативом. Другой одежды на нем во время секса не было.

Во мне прозвучал голос Жан-Клода:

— Je t’aime, ma petite, je t’aime.

— Я тебя тоже люблю, — шепнула я.

Наступил рассвет, и я почувствовала смерть Жан-Клода. Мое чудо, мой возлюбленный покинул меня. Я услышала звук упавшего наземь тела — Реквием рухнул грудой черного плаща. Кто-то из охранников успел подхватить Лондона и опускал его на землю несколько бережнее. Вампиры умерли на день — все умерли. У нас остались часы дневного света — найти арлекинов и всех их перебить. Не знаю, этого ли хотели бы Жан-Клод и все другие вампиры, но они до наступления темноты отключились. Был день, и главными стали люди. А я, благодаря Жан-Клоду, была среди них главной в этом городе. Из-за отвращения Ричарда к самому себе охрана будет слушаться меня, а не его. Ну, конечно, кроме волков. Волки верны ему, но это меня устраивает — мне нужны профессионалы, а не талантливые любители. Мне нужен Эдуард и кто там еще с ним. В данный момент меня устраивал любой сотрудник Эдуарда, который может справиться с этой работой.

28

На самом деле — не любой сотрудник. Одного из них я хотела отослать обратно к мамочке. Другому — всадить пулю в лоб или в сердце. Он — человек, так что и туда годится, и туда.

Наконец-то я оделась для боя — никогда в голом виде у меня не получалось хорошо драться. И перед Эдуардом мне уж очень было бы неудобно ходить голой, тем более при его «сотруднике».

— Ты, блин, каким местом думал? — заорала я на Эдуарда. Ага, совершенно базарная ссора.

Эдуард посмотрел на меня с непроницаемым, пустым и безмятежным лицом. С таким лицом он убивал тех, чье убийство не приносило ему радости.

— Олаф — отличный солдат для этого задания, Анита. Обладает всеми нужными навыками: разведчик-нелегал, владеет любым оружием, какое ты только можешь назвать, мастер рукопашной — а со взрывчаткой работает лучше меня.

— А еще он серийный убийца, предпочитающий миниатюрных брюнеток. — Я хлопнула себя ладонью по груди. — Среди твоих знакомых такие есть?

Он выдохнул воздух. Будь это кто другой, я бы сказала — вздохнул.

— Он отлично для этой работы подходит, Анита, ручаюсь. Но это не был мой выбор, строго говоря.

Я перестала расхаживать из угла в угол и остановилась перед ним. До того я выгнала из палаты всех, кроме Мики, который принес мне собранный для меня чемоданчик. Мужчина, который может мне собрать в чемоданчик одежду и оружие, меня восхищает. А когда я вышла в холл и увидела там Олафа и Питера, я вернулась в палату, выгнала Мику и попросила Эдуарда зайти.

— Что значит — не твой выбор, строго говоря? Ты только что сказал, что его квалификация как раз подходит для этой работы.

— Подходит, но неужто ты думаешь, что я бы привез его хотя бы на сотню миль к тебе, Анита? Олафу ты нравишься, как никогда я не видел, чтобы ему нравилась женщина. У него есть шлюхи и есть жертвы, но то, что он к тебе чувствует — это другое.

— Ты хочешь сказать, что он меня любит?

— Олаф не любит никого. Но что-то он к тебе чувствует.

— Эдуард, он хочет вместе со мной играть в серийного убийцу.

Эдуард кивнул:

— В прошлый раз, когда вы виделись, вы убили вместе вампира. Ты его обезглавила, а он вырезал сердце.

— Откуда ты это знаешь? Ты тогда лежал в больнице, стараясь не умереть.

— Узнал потом от местных копов. Их дрожь пробирала от того, как вы изрубили этого вампира. И они сказали, что вы оба очень здорово умеете разделывать тело.