Путешествия в Мустанг и Бутан, стр. 50

Укрытая в жгучей долине, отрезанная со всех сторон зимними снегами и летними разливами, Пунакха выглядела абсолютно неприступной. И это не только впечатление, но факт: за всю историю Пунакху никто не смог одолеть; вплоть до второй половины XX века она сопротивлялась нашествию технологической цивилизации. Впрочем, последнее относится не только к Пунакхе, но и ко всему Бутану, выдержавшему искушение и сохранившему свои оригинальные формы правления, религии и искусства — всё это в век, когда искусства и религии, не говоря уже о политической жизни, в большинстве стран подверглись либо влиянию заграничных идей, либо финансовой лихорадке.

Мы вернулись с рамджамом по шатким мостикам на площадь перед крепостью. Старик предложим зайти к нему на чашку чаю. Чай оказался не единственным напитком в доме, и к вечеру мой гид захмелел. Взяв меня за локоть, он стал показывать знаки своей власти: вытащил из ножен длинный меч и, не отрывая взора от стального клинка, торжественно произнёс:

— Вот. Благодаря этой вещи никто не смеет перечить мне. И если я говорю «да», то так и будет.

Потом, достав со стены старое ружьё, продолжил:

— Ну а если кто-то проявит строптивость, есть ещё и это. Но меня все слушаются и говорят «спасибо». У нас не возникает трудностей.

Водрузив ружьё на место, рамджам вдруг извлёк из кармана своего синего кхо пистолет. Мне стало не по себе, и я начал уговаривать старика положить оружие назад. Его власти здесь ничто не угрожает, и я бесконечно восхищён им.

Вообще говоря, рамджам и в самом деле не обычный чиновник, а лицо, от которого зависят жизнь и благополучие тысяч людей, мир и покой целого края. В горной провинции, где не знают телефона, машин и полицейских патрулей, уважение к закону зиждется на почтении к властям и страхе перед наказанием. Оставшись один в крепости после отъезда тримпона, старый рамджам должен был выступать в качестве единовластного судьи, сборщика налогов, почтмейстера, хранителя государственных складов. На его попечении были также цейхгаузы и арсенал крепости, он распределял земельные наделы крестьянам, и за всё это держал ответ перед королём. Капитан, стоящий у руля области с населением 10 тысяч человек. Нелёгкая задача! Я смотрел теперь на меч, ружьё и пистолет не как на атрибуты устрашения, но как на символы власти. Кстати, когда ночью захлопывались тяжёлые крепостные ворота, оружие могло оказаться нелишним. В эту ночь, как и много веков назад, на верхушке учи устраивается дозорный с большим барабаном, а по опустевшему двору и галереям будут расхаживать стражники в шёлковых тогах с перекрещенными на груди шарфами — королевская рать, воины гьялпо.

В Бутане денежный достаток не является целью жизненных устремлений, поэтому вполне естественно, что рамджам показал мне эмблемы своего ранга. Серебряный меч — главный атрибут здешнего престижа. Кроме меча, ружья и пистолета в набор официальных эмблем входят также шёлковый мешок и кошелёк. Два последних предмета рамджам осторожно извлёк из большого бумажного пакета бутанской выделки и с гордостью прикрепил их к поясу.

Жена рамджама, маленькая старушка с усталым лицом, подавала на стол, заботясь, чтобы не пустел сосуд с рисовой водкой. Это зелье куда крепче ячменного пива «чанга». Сидя на ковре, подвернув под себя ноги, я пил её маленькими глотками из серебряной чаши. Владелец меча и ружья уже сильно клевал носом и настоятельна просил меня пожаловать завтра утром на соревнования по стрельбе из лука, которые он решил устроить в мою честь. Лучшие лучники округи будут состязаться у подножия дзонга.

Не сомневаясь, что столь грандиозные замыслы родились в голове рамджама под влиянием рисовой водки, я очень вежливо попросил его не беспокоиться. Старик расстроился. Тогда я добавил, что завтра утром мне совершенно необходимо покинуть его гостеприимный чертог: Пунакха вымерла, мне не у кого получить интересующие меня сведения, да и путь предстоит неблизкий. Два дня в Пунакхе ничего не добавили бы. Тут следовало прожить несколько месяцев.

Да, завтра на рассвете мы уходим. Я условился с совсем разомлевшим рамджамом о верховой лошади; кроме того, он обещал дать носильщика и проводника: я непременно хотел осмотреть два монастыря, лежащие на другом берегу Мачу.

Было уже далеко за полночь, когда я покинул дом рамджама. Он заботливо отрядил мне в провожатые своего слугу с факелом, иначе я наверняка заблудился бы на пути от площадки лучников до своей резиденции.

Во тьме смутно угадывалось детское лицо Тенсинга. Спать мешали москиты. Закурив, я вышел на веранду. Луна обливала молочным светом заросший сад, всё было безмолвно, и только рокот реки под стеной дзонга, высившегося словно утёс, нарушал тишину. Целый час я простоял так на пороге комнаты, глядя на цитадель и вопрошая мироздание.

Позади чёрных гор

Сумерки сгущались, и ворота Вангдупотранга вот-вот должны были захлопнуться, когда мы с Тенсингом, изнемогшие и вымокшие под дождём, прошли через калитку в кактусовой изгороди. С шести утра мы медленно поднимались по склону над Пунакхой к монастырю Нгор. Я надеялся ещё дойти до монастыря Тало, самого почитаемого в Бутане, но не понял проводника, и мы остановились буквально в часе ходьбы от него.

Нгор, впрочем, тоже оказался интереснейшим местом. Монастырь стоял на карнизе высоко над долиной Мачу в окружении сосен и затейливо покрашенных домиков.

Покинув священное место бутанского ламаизма, мы продолжили путь по западному берегу Мачу. И тут нас застигла жуткая гроза. Молнии пронзали завесу воды, а сильнейший ветер едва не сбивал с ног. Горы окутались тучами, тьма упала средь бела дня. Бутан называют Страной дракона, поскольку здесь верят, что гром испускает дракон, мчащийся по небесам (тибетское слово для обозначения грома в буквальном переводе означает «глас дракона»); некоторые историки полагают, что Бутан обязан своим наименованием частым здесь грозам.

Мы переночевали в Вангдупотранге и стали готовиться к походу на восток. Ньерчен наконец-то вернулся в крепость. Взяв тяжёлую связку ключей, он повёл нас к амбару внутри дзонга. Королевские печати скрепляли створки дверей. Взломав их, ньерчен зашёл в амбар в сопровождении слуги. В руке у того была деревянная мера и круглая палочка. Слуга наполнял меру рисом, разравнивал палочкой и вёл счёт, высыпая содержимое в подставленный Тенсингом мешок. Мой кашаг позволял покупать рис по государственному тарифу. Кроме ньерченов, никто не продал бы мне риса, а если и сделал бы это, то заломил бы сумасшедшие деньги.

У властителя закона я попросил подготовить на завтра четырёх лошадок или мулов. На них мы навьючим шесть тюков с багажом и провизией. Тримпона я нашёл в центральном помещении дзонга. Стены его были увешаны мечами, тремя устрашающими кнутами и двумя мерами, очень похожими на ту, которой пользовался ньерчен. Но здесь это были чаши правосудия. С лёгкой улыбкой властитель закона показал мне орудия своего труда.

Вечером ньерчен пригласил меня отужинать с ним и его сыновьями. Блюда были очень простые, типично бутанские — их подают и в крестьянском и в господском доме: рис с овощами и множеством чашек чая, сдобренного маслом. Ньерчен, дородный человек с благодушным лицом, рассказал мне о своей карьере. Он много лет прослужил в королевской свите в Тхимпху, прежде чем получил назначение на свой нынешний пост.

После ужина хозяин показал мне различные бутанские меры веса. Старший сын заметил, что на все важные должности, такие, как властитель закона и главный интендант, люди назначаются эдиктом короля.

— Тут как повезёт, — уточнил молодой человек. — Если вы понравитесь королю, значит, всё в порядке.

Следующее утро выдалось солнечным, верхушки гор над Вангдупотрангом приветливо золотились. Властитель закона, главный интендант, десятка два монахов и закованный узник вышли пожелать нам счастливого пути.

Вьюки укрепили на трёх мулах; операцией командовал крепкий старик в красно-синем халате. Это был Вангду, богатый крестьянин, отряжённый тримпоном нам в проводники. Извозная повинность является одной из многочисленных отработок натурой в пользу короля и называется «улаг». Каждый крестьянин обязан выполнить улаг, предоставив дзонгу своих лошадей и себя самого.