Все только хорошее, стр. 48

Они перемолвились лишь парой слов, и поутру Берни поехал домой, а его отец в гостиницу, чтобы принять душ и переодеться. Руфь уже начала готовить завтрак для детей, а Трейси взялась сделать необходимые звонки. Она передала Берни, что Пол Берман прилетит в Сан-Франциско в одиннадцать утра, чтобы поспеть к полудню на похороны. Они решили похоронить Лиз в тот же день, по еврейскому обычаю.

Руфь приготовила белое платьице для Джейн, а Александр должен был остаться дома с приходящей няней, которую Лиз раньше иногда нанимала. Малыш не понимал, что происходит в доме, и ходил вразвалку вокруг стола на кухне, покрикивая: «Маммм… маммм… маммм…» Так он всегда называл Лиз, и это словечко опять повергло Берни в слезы. Руфь похлопала его по плечу и велела ему прилечь ненадолго, но Берни подсел к столу рядышком с Джейн.

— Привет, солнышко. Тебе очень плохо? — А кому сейчас хорошо? Но спросить все-таки нужно. Ему тоже плохо, и Джейн это понимает. Плохо им всем. Она пожала плечами, и ее маленькая ладошка прижалась к его руке. По крайней мере, никто больше не спрашивает, почему с Лиз и с ними приключилась такая беда. Взяла и приключилась. Им ничего не остается, как смириться. Лиз больше нет. Но она хотела, чтобы они научились жить без нее. Берни нисколько в этом не сомневался. Только как это сделать? Вот в чем вся штука.

Берни вспомнил, что у Лиз хранилась Библия, которую она иногда читала, и решил; пусть во время похорон прозвучит двадцать третий псалом. Зайдя в спальню, он взял Библию в руки и почувствовал, что она стала толще, чем прежде, и тут к его ногам, выскользнув, упали четыре письма. Он наклонился, подобрал их и увидел, что это за письма. Не пытаясь сдержать поток слез, он прочел свое, затем позвал Джейн и вслух прочитал ей прощальное послание мамы. Он отдал Руфи письмо, которое Лиз написала для нее. А то, что предназначалось Александру, он уберет и достанет его лишь через много лет. Берни решил, что будет его хранить до тех пор, пока Александр не подрастет как следует и сможет понять его смысл.

День нескончаемой боли, неизбывной нежности, незабываемый день памяти. Во время похорон Пол Берман все время стоял рядом с Берни, а тот крепко держал Джейн за руку. Отец Берни поддерживал Руфь, и все плакали, а к гробу все шли и шли друзья, соседи и сотрудники Лиз. Директор школы сказал, что все они будут тосковать по ней, а Берни растрогался, заметив, что в толпе очень много работников магазина «Вольф». Какое множество людей, любивших Лиз, будет теперь грустить о ней… но их горе несравнимо с тем, что выпало на долю ее мужа и осиротевших детей. «Когда-нибудь мы снова встретимся», — пообещала она каждому из них. С теми же словами она обратилась к своим ученикам в последний день занятий… который назвала Днем святого Валентина… Она дала им обещание. Берни надеялся, что так оно и будет… ему очень хотелось увидеться с ней снова… очень… но сначала ему придется вырастить двоих детей… И, слушая, как звучат строки двадцать третьего псалма, он стоял, сжимая руку Джейн в своей, отчаянно горюя о том, что Лиз не смогла остаться с ними, заливаясь слезами от тоски по ней. Но Элизабет О'Райли-Файн покинула их навсегда.

Глава 24

Лу пришлось улететь в Нью-Йорк, а Руфь задержалась в Сан-Франциско на три недели и уговорила Берни отпустить после этого детей к ней в гости хотя бы ненадолго. На дворе еще только конец июля, и заняться им нечем. Со временем Берни придется вернуться к работе, и Руфь считала, что это пойдет ему на пользу, хоть и держала свое мнение при себе. От дома в Стинсон-Бич они отказались, и, пока Берни будет на работе, детям ничего не останется, как сидеть дома с приходящей няней.

— И к тому же тебе необходимо наладить быт, Бернард. — Руфь замечательно ласково обходилась с ним, но Берни нередко срывался. Он досадовал на судьбу, которая так жестоко с ним обошлась, и ему хотелось выместить на ком-нибудь свое недовольство, а кроме матери, никто не подворачивался под руку.

— Черт возьми, о чем ты толкуешь?

Дети уже легли спать, а Руфь только что вызвала такси, чтобы вернуться к себе в гостиницу. Она по-прежнему ночевала в «Хантингтоне», зная, что и сыну, и ей самой необходимо каждый день хоть недолго побыть наедине с собой. По вечерам она укладывала детей в постель и отправлялась в гостиницу, чувствуя облегчение. Но сейчас он стоит и сверлит ее злобным взглядом. Он явно набивается на ссору, только Руфи не хотелось бы с ним ругаться.

— Ты не понимаешь, о чем я веду речь? По-моему, тебе не помешало бы переехать куда-нибудь в другое место. Сейчас вполне удачное время для того, чтобы переселиться в Нью-Йорк, а если с этим все же придется погодить, переберитесь хотя бы в другой дом. Здесь все напоминает вам о Лиз. Джейн каждый день подолгу простаивает у шкафа с маминой одеждой, вдыхая аромат ее духов. Стоит тебе сунуться в комод, и ты тут же натыкаешься то на сумочку, то на шляпку, то на парик. Нельзя же так себя терзать. Вам надо уехать отсюда.

— Никуда мы не поедем. — Руфи показалось, что сын вот-вот затопает на нее ногами, но она решила не сдаваться.

— Не глупи, Бернард. Ты только мучаешь детей. И себя самого.

— Что за чепуха. Это наш дом, и мы из него не уедем.

— Он не ваш, ты просто снимаешь его. Да и что в нем такого особенного? — В этом доме жила Лиз, благодаря этому он стал особенным, и Берни не находил в себе сил расстаться с ним. Пусть все вокруг говорят что угодно, пусть это кажется им ненормальным. Берни не хотелось убирать вещи Лиз или ее швейную машинку. Ее кастрюли и сковородки по-прежнему стояли на привычных местах. Несколькими днями раньше к ним заходила Трейси и призналась в разговоре с Руфью, что в свое время прошла через такое же испытание и смогла раздать вещи мужа лишь через два года после его смерти. Но Руфь все равно тревожилась. Это не на пользу никому из них. Она была совершенно права, но Берни ни в какую не хотел ее слушать. — Позволь мне хоть забрать детей в Нью-Йорк на несколько недель, пока у Джейн не начнутся занятия в школе.

— Я подумаю на эту тему. — И он действительно подумал и отпустил их. Они уехали в конце недели, так и не оправившись от шока, и после этого Берни стал задерживаться на работе до девяти, а то и до десяти часов вечера. Вернувшись домой, он подолгу сидел в кресле в гостиной, уставясь в пространство, и мысли его устремлялись к Лиз. Он откликался, наверно, только на десятый звонок телефона, когда мать звонила ему.

— Бернард, тебе нужно нанять женщину для присмотра за детьми. — Руфи хотелось, чтобы он заново наладил распорядок жизни, а Берни хотелось, чтобы она оставила его в покое. Будь у него склонность к выпивке, он сделался бы алкоголиком, но он ни разу даже не взялся за бутылку, а все сидел без дела в каком-то тупом оцепенении и ложился спать не раньше трех часов ночи. Постель, в которой больше не было Лиз, стала ему ненавистна. А утром, с трудом добравшись до «Вольфа», он уходил к себе в кабинет и так же бессмысленно сидел там. Берни находился в состоянии шока, и Трейси первой догадалась об этом, но никто почти ничем не мог ему помочь. Она велела ему звонить в любое время, когда захочется, но он ни разу этого не сделал. Трейси неизменно вызывала у него воспоминания о Лиз. Вот и теперь он опять стоял у шкафа, вдыхая запах ее духов, совсем как Джейн.

— Я буду сам ухаживать за детьми, — всякий раз говорил он матери, а она всякий раз отвечала, что это безумие.

— Ты собираешься уволиться с работы?

Она перешла на ироничный тон, чтобы хоть немного растормошить его. Нельзя, чтобы он вот так просиживал целыми днями в бездействии, это опасно. Впрочем, отец Берни полагал, что рано или поздно это пройдет. Он куда сильней беспокоился за Джейн: за три недели девочка похудела на пять фунтов, и ей каждую ночь снились кошмары. А оставшийся в Калифорнии Берни сбросил двенадцать фунтов. Только Александр чувствовал себя хорошо, но, если кто-то произносил при нем имя Лиз, на личике у него появлялось озадаченное выражение, как будто он пытался понять, куда она подевалась и когда вернется. Никто теперь не откликался на его зов: «Маммм… маммм… маммм…»