Воспоминания, стр. 55

Дни на борту «Либертэ» летели очень быстро. Погода была чудесной, даже неизменные для июня бризы не портили им настроения, когда они бок о бок лежали в шезлонгах на палубе. Лишь один раз Сирина почувствовала легкую слабость перед завтраком, но после того, как они перекусили, прогулялись по палубе, поговорили с новыми знакомыми, она уже забыла о своих недомоганиях и провела оставшуюся часть дня в полном наслаждении. Как правило, после ленча они удалялись в каюту вздремнуть. А отдохнув, успевали немного прогуляться по палубе, прежде чем идти переодеваться к чаю. Во время чая они знакомились с новыми людьми, беседовали с теми, с кем познакомились раньше, слушали камерную музыку. Все это очень напоминало Сирине о бабушке и ее друзьях, о музыке, которая им нравилась, о еде, от которой те были в восторге, о торжественных обедах, о вечерних нарядах – платьях из серого шелка с красными атласными подкладками, с несколькими рядами жемчуга и изящными туфельками, обшитыми серым атласом. Сирине не казалось это чуждым или странным, это было частью ее прежней жизни. Для Брэда это также не было новостью. Время от времени им попадались люди, знавшие его родителей или родственников или же имевшие общих знакомых.

В целом путешествие проходило легко и радостно, но в последний вечер им стало грустно.

– Может быть, нам повернуть обратно в Париж?

– Нет, – решительно сказала Сирина, приподнявшись на кровати после сладостных утех любви, – мне хочется увидеть Нью-Йорк, познакомиться с твоей семьей, а затем поехать в Сан-Франциско, посмотреть на всех этих ковбоев и индейцев. Думаю, мне понравится Дикий Запад.

Брэд рассмеялся, услышав эти слова.

– Единственное, что там будет дикое, так это твое воображение.

– Неужели там нет ни ковбоев, ни индейцев? Ну хотя бы одного?

– Только не в Сан-Франциско. Чтобы посмотреть на ковбоя, придется отправиться в Роккис.

– Отлично, – обрадовано воскликнула Сирина и поцеловала его в шею, – тогда мы отправимся туда в путешествие! Верно?

– Интересно, когда же вы собираетесь все это сделать, мадам? До того, как родите?

– Разумеется. А чего бы тебе хотелось? – Теперь на лице Сирины отразилось изумление. – Чтобы я сидела дома и все время вязала носочки?

– Да, эта мысль мне нравится.

– Ну а мне нет. Мне хочется заняться каким-нибудь делом, Брэд.

– О Господи Боже мой, спаси меня. – Со стоном он рухнул навзничь на подушку. – Вот она, современная женщина! Чем же ты хочешь заняться? Поступить на работу?

– А почему бы и нет? Это же Америка. Демократическая страна. Я могла бы заняться политикой. – Глаза Сирины озорно блеснули, а он предостерегающе поднял руку.

– Это у тебя не пройдет! Одной такой женщины в моей семье вполне достаточно, спасибо! Придумай что-нибудь другое. Кроме того, – он возмущенно сдвинул брови, – через шесть месяцев у тебя будет ребенок. Неужели ты не можешь просто отдохнуть перед родами?

– Да, но, может быть, я смогла бы кое-что сделать еще до родов.

Сирина много думала о Сан-Франциско, о том, что будет там. Ей не по душе было сидеть на месте со своим огромным животом, а хотелось заняться каким-нибудь делом.

– Не смеши меня. Разве не все женщины сидят и ждут своего часа?

– Нет, не все. Есть женщины, которые занимаются не только этим в период беременности. Знаешь, – Сирина задумалась на мгновение, – женщины из бедных семей в Италии работают, будучи беременными, – они работают на полях, в магазинах, пекарнях, занимаются своими обычными делами. И вот в один прекрасный день… бум – появляется малыш, и они возвращаются домой уже с младенцем на руках… – Она улыбнулась, а Брэд рассмеялся, представив себе эту картину.

– Ну ты и скажешь, любимая! Ты тоже так хочешь? Бум – и появляется малыш, в то время когда ты работаешь в поле?

Сирина как-то странно взглянула на него.

– Когда я работала с Марчеллой, я была удивительно счастлива.

– Боже милосердный, Сирина! Это же ужасно: работать прислугой в доме собственных родителей.

– Мысль, может быть, и ужасна, но сама работа нет. Я чувствовала, что каждый день совершаю нечто полезное. Знаешь, у меня было много обязанностей, и я выполняла их хорошо.

Брэд нежно поцеловал ее в кончик носа.

– Знаю, малышка. Тебе приходилось чертовски много работать. Не хочу, чтобы тебе вновь пришлось заниматься чем-либо подобным. – Он довольно посмотрел на нее, зная, что такого не случится. – И тебе не придется. Теперь ты моя жена, дорогая. Единственное преимущество, которое дает имя Фуллертонов, – это комфорт не только для нас, но и для наших детей, оно навсегда избавит их от подобных житейских тягот.

– Приятно сознавать… – Однако его слова не произвели на нее большого впечатления. – Я полюбила бы тебя, даже если б ты был бедным.

– Знаю, дорогая. Но все же приятно жить и не волноваться из-за этого, не так ли?

Сирина кивнула и прильнула к мужу. Но прежде чем сон одолел ее, Сирина еще раз представила будущую жизнь в Сан-Франциско и поняла, что хотела чего-то большего, а не просто иметь ребенка. Ребенок – это замечательно, но ей также хотелось чем-нибудь заниматься. Она еще не знала чем, но была уверена, что скоро поймет.

В шесть часов утра стюард, постучав в дверь каюты, сообщил, что корабль подплывает к Нью-Йорку. В порт планировалось зайти в десять утра, однако издавна существовала традиция входить в бухту очень рано. После этого выполнялись различные формальности и делалось все возможное, чтобы не причинять пассажирам неудобств ранним прибытием в порт. Что-то завораживающее таилось в том, чтобы проплыть мимо статуи Свободы именно на рассвете, в момент восхода солнца, когда золотые лучи пронизывают небо и отражаются на ее руках, на факеле, короне. Это зрелище редко в ком не пробуждало глубоких чувств, и те, кто увидел эту картину, преисполнялись ощущением какой-то необыкновенной связи с Америкой. Сирина была потрясена до глубины души: ей показалось, что статуя осветила ей дорогу в новую жизнь.

Брэд был странно молчалив. В последний раз он прилетал домой на военном самолете. На этот раз он чувствовал, что наконец-то возвращается домой после войны, со своей женой, в страну, которую любил. Внутри росло ощущение благополучия и благодарности, это чувство так и распирало его. Не зная, как его выразить, он заключил Сирину в объятия и крепко прижал к себе.