Жестокие слова, стр. 49

«Помогай другим».

Только теперь он начал осознавать силу этих двух простых слов. И эта помощь приходила в разных формах.

– Чем помочь? – спросил Гамаш.

– Убедиться в том, что с ним все в порядке, – сказал Жильбер. – Слушайте, здесь такой переполох из-за этого тела. Марк сделал глупость, что утащил это тело, но я его знаю. Он не убийца.

– Откуда вы знаете?

Жильбер смерил его гневным взглядом. Его ярость вернулась с прежней силой. Но Арман Гамаш знал, что стоит за этим гневом. Что стоит за любым гневом.

Страх.

Чего так боялся Винсент Жильбер?

Ответ был прост. Он боялся, что его сына арестуют за убийство. Либо потому, что его сын совершил это, либо потому, что не совершал.

Несколько минут спустя в переполненном бистро раздался голос, адресованный старшему инспектору, который пришел выпить стаканчик красного вина и спокойно прочитать свою книгу.

– Ну и хитрец!

Почти все подняли головы. Мирна продефилировала по залу и, остановившись рядом со столиком Гамаша, устремила на него сердитый взгляд. Он встал, слегка поклонился, показал ей на стул.

Мирна села так резко, что стул скрипнул.

– Вина?

– Почему вы мне не сказали, зачем вам книга? – Она показала на «Бытие» в его руке.

Гамаш ухмыльнулся:

– Тайны, тайны.

– И как долго, по-вашему, это останется тайной?

– Достаточно долго. Мне известно, что он заходил сюда выпить. Вы с ним познакомились?

– С Винсентом Жильбером? Если вожделенные взгляды, бессвязный лепет и раболепствование называть знакомством, то да. Я с ним познакомилась.

– Он наверняка уже забыл, что это были вы.

– Потому что меня так легко с кем-то перепутать? Он и в самом деле отец Марка?

– Да.

– Знаете, он проигнорировал меня, когда я попыталась представиться. Посмотрел на меня как на какую-то козявку. – Принесли вино и новую вазочку с орешками. – Слава богу, я ему сказала, что меня зовут Клара Морроу.

– И я тоже, – сказал Гамаш. – Боюсь, у него может обостриться подозрительность.

Мирна рассмеялась, чувствуя, как уходит ее раздражение:

– Старик Мюнден говорит, что именно Винсент Жильбер следил в лесу за собственным сыном. Это так?

Гамаш прикинул, сколько стоит ей сказать, но было ясно, что никаких тайн на сей счет уже не осталось. Он кивнул.

– Зачем следить за собственным сыном?

– Они не виделись много лет.

– Первый положительный отзыв, что я слышу о Марке Жильбере, – сказала Мирна. – И тем не менее в этом есть какая-то ирония. Знаменитый доктор Жильбер помогает стольким детям, но расстался с собственным сыном.

Гамаш опять подумал об Анни. Не так же ли он поступал с нею? Выслушивал жалобы других, оставаясь глухим к проблемам собственной дочери? Он звонил ей накануне вечером и уверил себя, что с ней все в порядке. Но от «в порядке» до «прекрасно» расстояние было велико. Дело явно было плохо, раз она была готова слушать Бовуара.

– Прошу, – сказал Оливье, протягивая Гамашу и Мирне меню.

– Я ухожу, – сказала Мирна.

Оливье остался у столика.

– Говорят, вы нашли место, где жил убитый. Он все время оставался в лесу?

Тут появились Лакост и Бовуар, заказали себе выпивку. Допив вино и прихватив целую горсть орешков кешью, Мирна встала.

– Буду обращать больше внимания на книги, которые вы покупаете.

– У вас, случайно, нет «Уолдена»? – спросил Гамаш.

– Только не говорите мне, что вы там и Торо нашли. Неужели кто-то еще скрывается в лесу? Может, Джимми Хоффа? [55] Или Амелия Эрхарт? [56] Приходите после обеда, я дам вам мой экземпляр «Уолдена».

Она ушла, Оливье принял их заказ и принес теплые булочки, намазанные тающим монардовым маслом и паштетом. Бовуар вытащил из сумки кипу фотографий хижины и протянул их шефу:

– Распечатал сразу, как мы вернулись.

Бовуар принялся за теплую булочку. Он умирал от голода. Агент Лакост тоже взяла одну, глотнула вина и выглянула в окно. Но увидела в нем лишь отражение бистро. Жители деревни обедали, кто-то сидел у стойки бара за стаканом пива или виски. Кто-то отдыхал у огня. Никто не обращал внимания на полицейских. Но тут она увидела пару глаз, отраженных в стекле. Скорее призрака, чем человека. Она повернула голову в тот момент, когда Оливье исчез в кухне.

Несколько минут спустя перед Бовуаром была поставлена тарелка улиток в чесночном соусе, для Лакост принесли гороховый суп с мятой, а для Гамаша – суп из цветной капусты и жирного сыра с грушей и финиками.

– Гм, – промычала Лакост, попробовав суп. – Прямо с огорода. Твои, видимо, тоже. – Она кивнула на улитки Бовуара.

Он ухмыльнулся и принялся есть, макая хлеб с хрустящей корочкой в жидкий чесночный соус.

Гамаш разглядывал фотографии, медленно откладывая их одну за другой. Это было все равно что натолкнуться на гробницу Тутанхамона.

– Мне нужно будет позвонить суперинтенданту Брюнель, – сказал он.

– Главе отдела по расследованию имущественных преступлений? – спросила Лакост. – Неплохая мысль.

Тереза Брюнель была специалистом по кражам произведений искусства и личным другом Гамаша.

– Она умрет, когда увидит эту хижину, – рассмеялся Бовуар.

Оливье унес пустые тарелки.

– Откуда у убитого могло взяться все это? – с недоумением спросил Гамаш. – И как он доставил все это в лес?

– И зачем? – добавил Бовуар.

– Но там не было личных вещей, – сказала Лакост. – Ни одной фотографии, ни писем, ни чековых книжек. Ни документов. Ничего.

– И ничего похожего на орудие убийства, – сказал Бовуар. – Мы отправили на экспертизу кочергу и кое-какие садовые инструменты, однако перспектив маловато.

– Но после вашего ухода я нашла кое-что. – Лакост положила свою сумочку на стол и открыла ее. – Это было под кроватью у стены. Я в первый раз даже не заметила, – пояснила она. – Я сняла отпечатки пальцев и взяла образцы. Они отправлены в лабораторию.

На столе оказался резной кусок дерева с пятнами, похожими на пятна крови.

Кто-то ножом вырезал на дереве слово.

«Вор».

Глава двадцатая

Агент Морен, напевая себе под нос, бродил по хижине. В одной руке у него был спутниковый телефон, в другой – полено. Не для дровяной плиты, которая была затоплена и давала хорошее тепло. Не для камина, тоже растопленного. А на тот случай, если кто-нибудь нападет на него из тьмы, царящей в углах.

Он зажег все масляные лампы и все свечи. Убитый, казалось, делал их сам – из парафина, остававшегося от самодельных консервов.

Морену не хватало телевизора. Сотового телефона. Его девушки. Матери. Он снова взялся было за спутниковый телефон, но потом опустил его, наверное, уже в сотый раз.

Ты не можешь позвонить старшему инспектору. Что ты ему скажешь? Что тебе страшно? Страшно одному в лесной хижине? Там, где убили человека?

И он точно не мог позвонить своей матери. Она наверняка найдет способ добраться до этой лесной хижины, и завтра команда обнаружит его здесь вместе с нею. Она будет гладить его рубашки, жарить бекон и яичницу.

Нет, уж лучше умереть.

Он еще раз прошел по хижине, тыча поленом то туда, то сюда, но делая это очень-очень осторожно. На манер Элмера Фадда [57] он заглядывал в углы, брал наугад в руки стекло, рассматривал всякий хлам. Оранжевую панель на кухонном окне, серебряный подсвечник с резьбой. Наконец он вытащил сэндвич из пакета и развернул вощеную бумагу. Ветчина и сыр на французской булке. Неплохо. Морен взял бутылку кока-колы, открутил крышечку, сел у огня. Кресло оказалось на удивление удобным. Еда успокоила его, и когда он перешел к сладкому, то снова чувствовал себя самим собой. Он потянулся к скрипке, лежащей неподалеку от него, но передумал. Вместо этого он наугад взял книгу с полки и открыл ее.