Жестокие слова, стр. 47

Этот человек не хотел общества. Чего он боялся? Только страх мог загнать человека так далеко от всех. Возможно, он действительно был сурвивалистом? Нет, Гамаш так не думал. Вещи в домике противоречили этой гипотезе. Ни пистолета, ни какого-то другого оружия. Ни журналов типа «сделай сам», ни публикаций, предупреждающих о страшных всемирных заговорах.

Вместо этого убитый принес собой в лесную чащу изящнейшие хрустальные стаканы.

Гамаш оглядел книги, не осмеливаясь прикоснуться к ним.

– Пыль с них стиралась?

– Да, – ответил Морен. – И я заглядывал в них – думал, там найдется имя владельца. Но толку от этого мало. В большинстве из них разные имена. Очевидно, куплены в старой книге.

– Очевидно, – прошептал Гамаш себе под нос.

Он посмотрел на книгу, которую все еще держал в руке. Открыл ее на закладке. «Я ушел в лес, потому что хотел жить осмысленно, обдумывать только важнейшие факты жизни и понять, смогу ли я научиться тому, что жизнь может мне преподать, а не для того, чтобы, когда наступит смертный час, обнаружить, что я и не жил». [54]

Гамаш закрыл книгу и тихо вздохнул.

Это было первое издание.

Глава девятнадцатая

– Питер? – Клара тихонько постучала в дверь его студии.

Он отпер замок, стараясь выглядеть не скрытным, а подчинившимся. Клара слишком хорошо знала его. Знала, что он всегда скрытен в том, что касается его искусства.

– Как идут дела?

– Неплохо, – сказал он.

Всей душой он жаждал поскорее закрыть дверь и вернуться к работе. Он весь день брал кисть, подходил к полотну, но руки у него опускались, и он опять отходил. Вроде бы картина еще не закончена. Или закончена? Питер пребывал в замешательстве. Что скажет Клара? Что скажут его почитатели? Критики? Он никогда прежде не делал ничего подобного. Ну, почти никогда. И уж точно, если считать от детства.

Он никогда никому не сможет показать это.

Над его творением сейчас можно только посмеяться.

Картине требовалось больше определенности, больше деталировки. Больше глубины. Того, что его клиенты и сторонники привыкли от него ждать. Того, что они покупали.

В этот день он десятки раз поднимал кисть и опускал ее. Такого с ним никогда еще не случалось. Бывало, он как завороженный смотрел на Клару, которую раздирали сомнения, но после внутренних борений она все же выдавала какое-нибудь маргинальное произведение. Свой «Марш счастливых ушей», серию, вдохновленную стрекозиными крыльями, и, конечно, свой шедевр – серию «Воинственные матки».

Это было следствием вдохновения.

Нет, у Питера таких проблем не возникало. Он был дисциплинированнее. Он планировал каждую работу, выписывал и рисовал к ней эскизы, за много месяцев зная, какой будет результат. Нет, ни на какое богоданное вдохновение он не полагался.

До этого дня. Теперь он приходил в студию с поленом, аккуратно разрезанным, чтобы были видны годовые кольца. Он взял увеличительное стекло и использовал его так, чтобы увеличивать каждую крохотную часть, делая ее неузнаваемой. Как он говорил художественным критикам на своих многочисленных вернисажах, это была аллегория жизни. Он говорил о том, как мы бесконечно увеличиваем реальность, пока она не становится неузнаваемой.

Они все это принимали. Но на сей раз не сработало. Ему не удалось понять простую истину. И он взамен написал эту картину.

Когда Клара оставила Питера, тот рухнул на свой стул и посмотрел на полотно на мольберте, вызывавшее у него такие затруднения; он беззвучно повторял про себя: «Я блестящий художник. Я блестящий…» Потом он тихо (не то что Клара – он сам не услышал этих слов) прошептал: «Я лучше Клары».

Оливье стоял на террасе перед бистро и смотрел на темный лес на холме. Три Сосны были окружены лесом, он только сегодня обратил на это внимание.

Значит, хижину в лесу нашли. Он молился о том, чтобы она не была найдена. Но теперь это случилось. И в первый раз со дня его приезда в Три Сосны он почувствовал, как темный лес смыкается вокруг него.

– Но если все это, – Бовуар повел рукой, показывая на содержимое хижины, – бесценно, то почему убийца не унес эти вещи?

– Я сам думал об этом, – сказал Гамаш, удобно усевшись в большом кресле у пустого камина. – Для чего было совершено это убийство, Жан Ги? Зачем убивать человека, который несколько лет, а может, десятилетий вел тихую, незаметную жизнь в лесной чаще?

– А зачем куда-то тащить мертвое тело, вместо того чтобы оставить его здесь? – Бовуар сел в кресло напротив шефа.

– Если только тело не было ценнее всего остального.

– Тогда зачем оставлять его в старом доме Хадли?

– Если бы убийца оставил тело здесь, мы бы его никогда не нашли, – неуверенно возразил Гамаш. – Никогда бы не узнали, что произошло убийство.

– Но зачем убивать человека, если ты не забираешь его сокровища?

– Сокровища?

– А что же это, если не сокровища? Бесценные вещи в лесной чаще. Это зарытое сокровище, только зарыто оно не в земле, а в лесу.

Однако убийца оставил сокровище здесь. А вместо него забрал из хижины единственное, что ему было нужно. Забрал человеческую жизнь.

– Вы обратили на это внимание?

Бовуар поднялся и подошел к двери. Открыв ее, он показал вверх. Вид у него при этом был изумленный.

Там на косяке над дверью висел номерной знак.

– Ну что, вы мне скажете, что он получал почту? – сказал Бовуар, пока Гамаш недоуменно разглядывал эти медные цифры, потускневшие до зеленого цвета, ставшие почти незаметными на темной дверной раме.

Гамаш отрицательно покачал головой, потом посмотрел на часы. Было почти шесть.

После небольшого обсуждения было решено, что агент Морен останется на ночь в хижине, чтобы охранять ее содержимое.

– Поедем со мной, – сказал Морену Гамаш. – Я отвезу тебя в деревню, а остальные тут пока закончат работу. Ты соберешь, что тебе нужно для ночевки, и возьмешь спутниковый телефон.

Морен сел на мотовездеход позади старшего инспектора, поискал, за что бы ему ухватиться, но не нашел ничего лучше днища сиденья. Гамаш завел мотор. Его расследования нередко уводили его в крохотные рыболовецкие деревеньки и отдаленные поселения. Он ездил на снегоходах, скоростных катерах, мотоциклах и мотовездеходах. Ценя их удобства и признавая их необходимость, он не любил все эти средства передвижения. Они нарушали тишину своим сумасшедшим воем, загрязняли окружающую среду шумом и выхлопами.

Если что и могло разбудить мертвеца, то они.

Трясясь на неровностях лесной тропы, Морен понял, что попал в переделку, он отпустил свое сиденье и крепко обхватил маленькими руками дюжего человека, сидящего перед ним, ощутил своей щекой гладкую материю его куртки и сильное тело под ней. И еще он почувствовал запах сандалового дерева и розовой воды.

Юноша сел, опершись одной рукой о гору, а другую приложив к щеке. Он не совсем поверил тому, что сказала ему Гора. Потом он начал смеяться.

Услышав смех, Гора пришла в недоумение. Это не было похоже на вопли страха, испускаемые обычно теми существами, которые приближались к ней.

Слушая этот смех, Король Горы понял, что это счастливый звук. Заразительный звук. Он тоже начал погрохатывать и остановился, только когда обитатели деревни впали в панику. А он этого не хотел. Он больше не хотел никого отпугивать от себя.

Той ночью он спал хорошо.

В отличие от мальчика. Тот крутился-вертелся, наконец вышел из своей хижины и уставился на вершину.

С того времени все ночи мальчик мучился секретом Горы. Он устал и ослабел. Это не осталось незамеченным его друзьями и родителями. Даже Гора обратила внимание.

Наконец однажды ночью, задолго до восхода солнца, мальчик растолкал родителей.

– Нам нужно уйти отсюда.

– Что? – спросила его ничего не понимающая со сна мать.