Начать сначала, стр. 7

Последний конверт с ответом пришел в середине апреля.

Извещение о приеме Пакстон в «Сладкий шиповник» было получено еще в марте. Вассар, Веллесли и Смит сообщили о своем согласии в начале апреля, но эти школы не интересовали Пакстон. Она аккуратно складывала извещения в стол и продолжала ждать того ответа, ради которого все было затеяно, — ответа из журналистской школы Рэдклифф. Колледжи в Калифорнии были для нее запасными вариантами. Она молилась о положительном ответе и в глубине души не могла поверить, что ей могут отказать. В конце концов, у нее были хорошие оценки. Не отличные, но очень хорошие. Единственно ее беспокоили неважные успехи в спорте и то, что она не имела никакого хобби помимо учебы.

Она любила писать стихи и короткие рассказы, увлекалась фотографией, ходила в детстве на балет, поступила в драматический кружок в прошлом году, но затем решила, что это мешает учебе.

Она не раз слышала, что в Гарварде ценят многосторонне развитых молодых людей и уделяют много внимания внефакультетским интересам студентов.

Матери было очень приятно, что раньше других пришло приглашение в «Сладкий шиповник», но у нее и без того хватало забот, поэтому Пакстон могла спокойно дожидаться ответа остальных. Мать рассказывала подругам, что Пакстон получила приглашения из других школ: это очень льстило ее самолюбию, но практически не значило ничего. Школа могла быть как в Калифорнии, так и на другой планете — дочь должна обязательно остаться на Юге. Она уговаривала Пакстон сделать «разумный» поступок и ответить в «Сладкий шиповник» до того, как придут извещения из других школ.

— Я не могу сделать этого, — спокойно ответила Пакстон.

Ее огромные зеленые глаза изучающе смотрели на мать, будто она увидела ее впервые. — Я дала обещание. — Серьезнее обещания был долг перед отцом.

— Ты не найдешь счастья в Бостоне. Там ужасный климат и плохой колледж. Тебе будет гораздо лучше рядом с домом, в кругу семьи, к тому же ты всегда сможешь поступить в Гарвард на последних курсах.

— Почему мы не можем подождать и узнать, принята я или нет, — это более разумно!

Но то, что имело смысл для нее, было абсолютно бессмысленно для матери. Ее раздражало упрямое стремление Пакстон уехать на Север, когда она могла спокойно поступить в «Сладкий шиповник» и остаться рядом с домом. Джордж посвятил однажды целый субботний день, чтобы изложить сестре свою точку зрения в этом вопросе, и Пакстон улыбалась про себя, слушая его. Разговор с Джорджем — все равно что разговор с матерью. Они оба уверены, что ее жизнь неразрывно связана с ними и что глупо с ее стороны пытаться расправить крылья и улететь к новым горизонтам.

— А как насчет папы, Джордж? У него все было не так уж плохо, хотя он в свое время уехал на Север и ходил в колледж с этими янки? — Она поддразнивала брата, но он не понимал этого. К многочисленным добродетелям брата Бог забыл прибавить чувство юмора.

— Это разные вещи, Пакс. Ты же знаешь, я не патриот Юга.

Я просто считаю, что для девушки «Сладкий шиповник» — оптимальный вариант. Мать права. И у тебя нет никаких причин ехать в Бостон.

— Ну знаешь, с такими доводами Америку бы до сих пор не открыли, Джордж. Представляешь, если бы королева Изабелла уговорила Колумба не плыть в Новый Свет без особых причин. — Она смеялась над братом, но он не замечал этого.

— Мама права. Ты еще ребенок и делаешь все нам наперекор только для того, чтобы доказать, что уже большая. Ты не мужчина, и нет никакого смысла в твоем желании попасть в Гарвард. Не мечтаешь же ты о карьере врача или юриста. Ты должна быть рядом с нами. Вдруг мама заболеет? Она не так молода, как хочет казаться, мы нужны ей здесь. — Он исчерпал все доводы, в запасе остался только долг перед матерью. Пакстон никак не могла понять, зачем они так стремятся оставить ее при себе, подрезать ей крылья в самом начале ее взрослой жизни. Видимо, они считали, что она принадлежит им без остатка.

— Ей всего пятьдесят восемь, а не девяносто три, Джордж!

Я не собираюсь просидеть у нее под боком остаток жизни, дожидаясь, пока понадобится моя помощь. И откуда ты знаешь, какую карьеру я выбрала для себя? Может быть, я хочу стать хирургом. Это дает мне право ехать учиться на Север? Или я должна оставаться тут и печь булочки только потому, что я женщина?

— Этого мы тебе не предлагаем. — Джорджа все-таки задел ее тон.

— Я знаю, это. — Она стала говорить спокойнее. — И «Сладкий шиповник» — чудесная школа, но я всю жизнь мечтала поступить в Рэдклифф.

— А если ты провалишься?

— Я поступлю, я должна. — Она пообещала быть такой, чтобы отец мог гордиться ею.

— И все-таки если ты не поступишь? — хладнокровно настаивал он. — Тогда ты согласишься остаться на Юге?

— Может быть, — я не знаю. — Три школы Лиги Иви совсем не привлекали ее, а о Станфорде и Беркли она всерьез не задумывалась. Они слишком далеко, и у нее нет там никаких знакомых. — Посмотрим.

— Я полагаю, ты ответственно отнесешься к выбору, Пакстон. Дважды подумай, прежде чем расстраивать маму.

Почему же они, совершенно не задумываясь, расстраивают ее? Чего они хотят от нее? Зачем им нужно оставлять ее при себе в Саванне? Всю жизнь тогда придется ходить на званые обеды и ленчи с матерью, посещать заседания Общества дочерей Гражданской войны и когда-нибудь вступить-таки в Бридж-клуб — тогда Беатрис Эндрюз будет довольна, а Пакстон покроется плесенью. Перспектива скиснуть здесь от тоски не привлекала ее. Она хочет чего-то большего и для начала — поступить в школу журналистов Рэдклифф.

Только Квинни выслушивала ее. Няня была единственным человеком, любившим ее настолько, чтобы не мешать искать свой путь. Квинни одобряла ее поступки, считая, что девочке лучше жить независимо от людей, которые так много требуют от нее и так мало дают взамен. Квинни знала, что у Пакси светлая голова, полная идей, которые стоит воплощать в жизнь, а не сидеть под крылышком у матери и ждать замужества. Но если Пакстон после окончания колледжа захочет вернуться домой, Квинни будет ждать ее и встретит с распростертыми объятиями. Словом, она не собирается упрашивать ее остаться или изводить своими нотациями, как некоторые.