Жестокие игры, стр. 64

Возвращаемся мы той же дорогой. Я жду, что Корр вот-вот как-то проявит признаки усталости, но ничего подобного не замечается в ровном стуке его копыт по почве, в его дыхании, в том, как ветер свистит в моих ушах.

Остров мирно раскинулся вокруг нас под лунным сиянием. Мы несемся параллельно краю утесов, а за ними я вижу стаю белых птиц, летящих в ту же сторону, куда скачем мы. Чайки, наверное, они парят и скользят в воздушных потоках, которые бесцеремонно бросают их вверх, когда они слишком приближаются к скалам.

«Это Тисби, — думаю я. — Это тот самый остров, который я люблю».

И я вдруг чувствую, что знаю абсолютно все и об этом острове, и о самой себе, вот только это знание исчезнет, стоит нам остановиться.

Мы возвращаемся туда, откуда начали, и я неохотно останавливаю Корра. Сердце колотится у меня в ушах, оно продолжает нестись галопом, хотя Корр уже встал.

Я соскальзываю на землю и отхожу на несколько футов в сторону, чтобы обернуться и увидеть, как спешивается Кендрик. Он сует руку в карман и достает горсть то ли соли, то ли песка, а потом высыпает это в круг перед Корром и плюет в него. Шон смотрит на меня так же, как смотрел на фестивале, и я знаю, что тоже смотрю на него странными глазами. Нечто дикое и древнее пробуждается во мне, но я не нахожу слов.

Шон протягивает ко мне руку и сжимает мое запястье. И прикладывает большой палец к моему пульсу. Удары моего сердца просачиваются под его кожу. Я пришпилена к месту его прикосновением, и это тоже нечто вроде пугающей магии.

Мы все стоим и стоим, и я жду, когда же наконец мой пульс под его пальцем замедлится, но этого не происходит. Наконец Шон отпускает мою руку и говорит:

— Увидимся на утесах завтра.

Глава сорок восьмая

Пак

Когда я попадаю наконец домой, то вижу, что там все выглядит как с иголочки. Такого не бывало после смерти наших родителей. Я на мгновение застываю в дверях, изумленная и растерянная, а потом из коридора выбегает Финн. Он похож на человека, выскочившего прямо из пожара; он растрепан даже больше обычного. Я наконец бросаю попытки понять, что тут произошло.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Финн делает несколько попыток что-то сказать, но лишь размахивает руками. Наконец он умудряется выговорить:

— Я тут подумал… а как бы я узнал, если бы с тобой что-то случилось?

— Да почему со мной должно что-то случиться?

— Пак, ведь ночь уже! Где ты была? Я думал…

Постепенно до меня доходит. Мы ведь виделись с Финном перед тем, как я отправлялась на исповедь, и он ждал, что я вскоре вернусь.

— Ох, извини, — выдыхаю я.

Финн носится по комнате, и я теперь понимаю, что он занялся генеральной уборкой только потому, что очень тревожился за меня.

— Дом выглядит просто потрясающе, — замечаю я.

Финн огрызается:

— Конечно, а как же иначе! Я перемыл тут все это чертово барахло! Я ведь даже не знаю, сколько может времени пройти, пока я узнаю, если ты вдруг где-то там умрешь. Кто мне скажет?

— Прости, я забыла. Я просто не заметила, как прошло время.

Это приводит Финна в еще большую ярость. Я никогда не видела его в таком состоянии. Он сейчас похож на отца в тот момент, когда тот узнал, что мама купила у какого-то фермера серого мерина. Он просто бесился, и безмолвный шторм сотрясал стены дома, сбивая стулья и ударяясь о потолок, пока мама наконец не согласилась продать мерина.

— Не заметила времени! — произносит наконец Финн.

— Я могу еще раз извиниться, но что от этого изменится?

— Толку в твоих извинениях!

— Но тогда чего ты от меня хочешь?

По правде говоря, сначала я действительно почувствовала себя ужасно, но теперь мое терпение подходит к концу. Я же не могу все вернуть обратно и изменить прошлое.

Финн прислоняется к спинке отцовского кресла, и костяшки его пальцев белеют от того, с какой силой он сжимает эту спинку.

— Мне этого не вынести, — говорит он, и я вдруг вижу в нем Гэйба. — Мне не вынести, если я не знаю, что может случиться.

Я обхожу кресло и останавливаюсь перед ним, лицом к Финну. И вглядываюсь в брата. Я не знаю, почему он выглядит таким юным: может быть, это из-за тревоги на лице, а может быть, потому, что я долго смотрела в лицо Шона Кендрика.

— Все уже почти кончилось. Все будет хорошо, — пытаюсь я успокоить его. — Со мной ничего не случится. Даже если я не выиграю, все равно все будет хорошо, понятно?

Лицо у Финна бледное и напуганное, и я не думаю, что он мне верит.

Я добавляю:

— Паффин ведь вернулась?

— Да, только потеряла половину хвоста. А у тебя хвоста нет, тебе нечего отдать.

— Зато хвост есть у Дав. А дорогой корм придаст ей сил, она побежит быстрее.

Я не уверена, что это утешило Финна, но он больше не спорит. Попозже он приносит в мою комнату свой матрас и расстилает его у противоположной стены. Это вызывает у меня болезненные воспоминания о собственном детстве, когда я делила комнату с Гэйбом, до того как отец пристроил еще одно помещение сбоку нашего дома, для себя и мамы.

Погасив свет, мы молчим несколько долгих мгновений. Потом Финн говорит:

— А что тебе назначил отец Мунихэм?

— Дважды прочитать хвалу святому Колумбе и молитву Деве Марии.

— Ну и ну, — бормочет в темноте Финн. — Что-то уж слишком мало.

— Я пыталась ему это объяснить.

— Я ему скажу, когда завтра увижу. А ты уже все исполнила?

— Конечно. Разве это трудно?

Финн ворочается, шурша одеялом.

— А ты все еще разговариваешь во сне? — спрашиваю я.

— Откуда мне знать?

— Если начнешь болтать, я тебя стукну.

Финн еще раз переворачивается, взбивает подушку.

— Ну это ведь не поможет навсегда. Придется тебе каждый раз просыпаться и колотить меня. Какой смысл?

— Ладно, ну тебя, — откликаюсь я.

За окном я вижу луну, и это напоминает мне о том, как пальцы Шона прижимались к моему запястью. Я осторожно откладываю эту мысль в сторонку, потому что хочу вернуться к ней после того, как Финн угомонится. Но вместо того, дожидаясь прихода сна, вдруг начинаю думать о словах Финна насчет моей возможной смерти. Насчет того, что он даже не представляет, сколько времени может пройти, прежде чем кто-нибудь потрудится сообщить ему об этом. И тогда я осознаю, что не в состоянии вспомнить, как именно мы узнали о смерти родителей. Я только помню, как они выходили в море вместе, что случалось чрезвычайно редко, а после того мне как будто сразу уже известно: они погибли. Но вот кто сказал нам об этом и когда? Я лежу, крепко зажмурив глаза, пытаясь вызвать в памяти этот момент, но вижу перед собой только лицо Шона и ощущаю, как уносится прочь земля под копытами Корра.

Мне кажется, что наш остров вот так проявляет свое милосердие, не позволяя нам слишком долго хранить ужасные воспоминания, а вместо них подсовывая другие, приятные, и именно тогда, когда они нам нужны.

Глава сорок девятая

Шон

То утро, на которое Малверн назначил аукцион молодняка, выдается на редкость ясным, что, конечно, необычайно любезно со стороны октября. Я слишком долго не мог заснуть после того, как расстался с Пак накануне вечером, так что мне требуются лишние полчаса для подготовки к грядущему, а уж потом я одеваюсь и спускаюсь во двор. Сегодня я не буду скакать на Корре, не буду заниматься своими обычными делами в конюшне. И прекрасная погода, благодаря которой песчаный берег мог показаться вполне приличным местом, будет упущена из-за аукциона.

Двор гудит, переполненный народом, и мужчины с материка уже наливаются шампанским — в девять утра! — не обращая внимания на своих жен, вырядившихся в меха, слишком теплые для такого денька. И постоянно над гулом их голосов слышится конское ржание. Эти туристы выглядят более опрятными, чем те, кто является на остров ради Скорпионьих бегов, и они куда больше смахивают на джентльменов, которых я видел в гостинице, чем кто-либо из местных. Все до единого служащие Малверна сегодня здесь, все заняты делом; этот аукцион снабжает конюшню деньгами на целый год.