Жестокие игры, стр. 46

— Выбери другую лошадь.

— Других я буду тренировать. Только это и изменится.

— Выбери другую лошадь, мистер Кендрик.

— Мне не нужна другая, — упорствую я. — Мне нужен Корр.

Он по-прежнему не смотрит на меня. Думаю, если бы он на меня посмотрел, я бы его убедил. Кровь шумит у меня в ушах.

Малверн говорит:

— Я не хочу больше возвращаться к этому разговору. Корр не продается.

Пока Малверн наблюдает за тем, как на дорожку выводят следующую лошадь, я сжимаю кулаки в карманах, вспоминая, как Кэт Конноли стояла на своем во время парада наездников. И как Холли говорил: должно быть что-то более ценное для Малверна, чем Корр. Потом в памяти всплывает голос богини-кобылы: «Загадай еще одно желание». Я даже успеваю подумать о Мэтте Малверне, готовом на все ради славы, даже скакать на пегой кобыле. Я всегда думал, что мне предстоит всю жизнь провести вот так: каждый год испытывая судьбу на бегах, но теперь понимаю: я никогда не рисковал тем единственным, что действительно боялся потерять.

Я не хочу это делать.

Я очень тихо говорю:

— В таком случае, мистер Малверн, я увольняюсь.

Он поворачивает голову, одна из его бровей поднимается.

— Что это значит?

— Я увольняюсь. Сегодня. Ищите другого тренера. И найдите кого-нибудь, кто будет выступать за вас на бегах.

Легкая улыбка касается его губ. В ней читается отвращение.

— Ты что, пытаешься меня шантажировать?

— Называйте это как хотите, — отвечаю я. — Продайте мне Корра — и я выступлю за вас в последний раз в этом году и буду по-прежнему тренировать ваших лошадей.

По дорожке несется темно-гнедой жеребец, тяжело дыша. Он еще не готов скакать по-настоящему. Малверн снова трет губы и подбородок, и этот жест почему-то напоминает мне Меттл.

— Вы переоцениваете свое значение для этой конюшни, мистер Кендрик.

Я даже не моргаю. Я как будто стою посреди океана, чувствуя, как он прижимается к моим ногам, но я не позволю ему сдвинуть меня с места.

— Или ты думаешь, что я не найду кого-то другого, кто будет скакать на твоем жеребце? — спрашивает Малверн. Он ждет ответа, но я молчу, и он продолжает: — Уж точно найдется пара десятков парней, готовых умереть за то, чтобы сесть на эту лошадь.

В моем уме вспыхивает яркая картина, и я уверен: Малверн думает о том же.

Поскольку я продолжаю молчать, он добавляет:

— Ну, в таком случае ничего не поделаешь. К концу недели можешь быть свободен.

Я никогда не был так неподвижен. Никогда мне не приходилось быть таким бесстрашным. Я не в силах даже дышать, но продолжаю молчать, стоя на своем.

— Не надо играть со мной в эту игру, — говорит Малверн, не глядя на меня. — Я сам ее придумал.

Разговор окончен.

Я могу никогда больше не сесть на Корра. Не знаю, что я такое без него.

Глава тридцать шестая

Пак

Как правило, я доверяю Дав больше, чем кому бы то ни было, но и у нее случаются неудачные мгновения. Она не любит заходить в воду по колено, что на Тисби, пожалуй, следует расценивать как мудрость, а не как трусость. В ранней молодости она постоянно пыталась соревноваться в скорости с грузовиками для перевозки овец, но теперь наконец примирилась с ними. И еще она пугается того, что может быть описано как «дурная погода». Впрочем, я готова простить ей все это, поскольку мне не часто приходится переходить вброд реки, или устраивать гонки с грузовиками, или отправляться в Скармаут во время шторма.

Но к тому времени, когда этим днем я возвращаюсь на вершину утеса, погода определенно портится. Ветер стремительно несется над травой, ставшей темно-зеленой из-за туч, как будто жмущихся к земле. Когда в морду Дав ударяет порыв ветра, настолько сильный, что чуть не останавливает ее, лошадка шарахается в строну и дрожит. В воздухе воняет кабилл-ушти. Ни одной из нас не хочется оставаться здесь в такой день, подобный ночи.

Но я знаю, что мы должны остаться. Если в день бегов начнется дождь или сильный ветер, Дав должна это выдержать. И быть настоящей лошадью, а не вялым, неуверенным животным, как сейчас.

— Спокойно, — говорю я ей. — Расслабься.

Но уши Дав готовы услышать что угодно, кроме моего голоса.

Порыв ветра как будто подталкивает Дав слишком близко к краю обрыва. На мгновение я вижу пучки травы, зависшие над пустотой, там, где скала обрывается прямо к пене бушующего океана. Я как будто ощущаю уже полет…

И тут же резко дергаю поводья и посылаю Дав вперед.

Она несется в глубину суши, все еще ничего не желая понимать, при этом дергается так, что на ней невозможно усидеть.

Я вспоминаю все, когда-либо рассказанное мне мамой о верховой езде. Я представляю струну, закрепленную на моей голове, пропущенную вдоль позвоночника и привязанную к седлу. Я воображаю, что сделана из песка. Что мои ноги — это камни, висящие по обе стороны живота Дав, они слишком тяжелые, и их невозможно сдвинуть с места.

Все-таки я удерживаю равновесие и понемногу заставляю Дав сбавить ход, но мое сердце колотится как сумасшедшее.

Мне не нравится, что Дав может меня испугать.

И как раз в это время появляется Ян Прайвит.

Под серо-стальным небом он выглядит темным, как гробовщик. Он скачет на своей серой холеной Пенде. В нескольких корпусах от него — Айк Паллсон, сын пекаря, он на гнедом кабилл-ушти, и следом за ним движется еще одна гнедая водяная лошадь, ее наездник — Джеральд Финней, который приходится Яну Прайвиту то ли троюродным братом, то ли кем-то вроде того. А за ними я вижу нескольких мужчин, идущих пешком, они о чем-то переговариваются, их чуть не сбивает с ног ветер…

Я даже представить себе не могу, зачем они могли явиться сюда, да еще с таким решительным видом, — пока из-за их спин не появляется Томми Фальк на черной кобыле. Когда он смотрит мне в глаза, я вижу в его взгляде предостережение.

Айк Паллсон движется прямиком ко мне. Он очень похож на своего отца-пекаря, и в этом, наверное, не было бы ничего хорошего, потому что Нильс Паллсон — настоящий гигант, с огромной копной седых волос, глубокими морщинами возле глаз и таким животом, что кажется, будто он запихал себе под рубашку мешок с мукой…

По прищур голубых глаз Айка только делает их еще более впечатляющими, а его очень светлые волосы свободно развеваются по ветру, а не торчат грозным стогом на его голове. Он, конечно, пугающе высок ростом, но если ему и предстоит отрастить мешок с мукой под своей рубашкой в будущем, сейчас на его поджаром теле нет и намека на что-либо в этом роде. Моему отцу Айк всегда нравился.

Наклонившись в седле, Айк бодро кричит:

— И как сегодня поживает третий братец Конноли?

Остальные мужчины разражаются хохотом. Их смех уже успевает затихнуть, когда я наконец соображаю, что он имеет в виду меня.

Гнедая Финнея внезапно цапает зубами лошадь Айка, когда та оказывается достаточно близко. Это всего лишь мелкая стычка, но звук щелкнувших зубов заставляет Дав отпрянуть.

— Ну и шутки у вас! Постыдились бы, — говорю я.

Я изо всех сил стараюсь скрыть, каких трудов стоит мне удержать Дав на месте. Ей и ветра вполне хватает, а тут еще кабилл-ушти.

— Что поделать, это уже вошло в оборот, — возражает Айк. В смутном свете я не могу разобрать, веселая у него улыбка или нет. — Там, на пляже, тебя уже начинают называть Кевином.

Прежде чем я успеваю это заметить, моя рука сама собой взлетает к краю шапки, чтобы проверить, не исчезли ли куда-то мои кудряшки. Гэйб однажды, много лет назад, пошутил, что мы с Финном уж очень похожи, если смотреть только на наши лица. Неужели меня действительно можно принять за мальчика? Мне даже признаться стыдно в том, насколько огорчительна для меня эта мысль.

— Очень смешно, — говорю я. — Конечно, если я участвую в бегах, так обязательно должна быть парнем.

Когда Айк и Финней приближаются, я позволяю Дав топтаться по небольшому кругу, чтобы скрыть тот факт, что просто не могу заставить ее остановиться.