Экзотические птицы, стр. 98

— Он женат, девочка? Признавайся! — спросил он.

— Женат, — вздохнула Маша. — Но главное не в этом.

— А в чем?

— В том, что я в нем не уверена. Два года вместе работаем, а я не поняла пока, что он за человек. Иногда кажется, умный, хороший — а вдруг проскользнет в нем что-то такое… Хочется убежать.

— Тогда плюнь на него! — разрешил отец. — Или уволь. Как я понял, вы вместе работаете. С глаз долой — будет легче.

— Нет-нет! Увольнять нельзя! Он хороший специалист! — испугалась Маша.

— Надо прийти посмотреть на него! — засмеялся отец. — Крепко он тебя зацепил?

— Как, наверное, Таня тебя, — только и вздохнула в ответ Мышка. — А посмотреть можно где-нибудь перед Новым годом. В приличных фирмах попечители всегда устраивают коллегиальные праздники, надо поддерживать традиции. Но ты даешь мне слово, что хоть пока на ней не женишься? — Она опять вернулась мыслями к Тане и обняла отца за шею.

— Пока? Это сколько? — засмеялся отец.

— Ну хоть год. А потом будет видно!

— Обещаю. Да я вообще-то и не собирался жениться, если честно! — сказал Филипп Иванович и повел Машу в кухню. — Приготовь-ка лучше мне чай!

— С лимоном и пирожными? — обрадовалась Маша.

— Просто с лимоном. Надо худеть. А то храплю по ночам, Татьяна сказала. — Мышка посмотрела на него внимательно и ничего не ответила. Чаевничали они молча, думая о своем. Но Мышка, подумав, тоже от пирожного отказалась. За компанию.

22

— Может, не поедешь пока? — говорила Тина Ашоту, гладя его по плечу. — Посмотри, ты еще не поправился толком! Такой худой, бледный! Пожил бы у Аркадия недели две, а потом уж все бы и решил…

Он сидел у ее постели в палате, но она уже не лежала — сидела, опершись спиной на две подушки.

— Нет, Валентина Николаевна! Поеду в Петербург. Я должен. Да и здесь, в больнице, честно говоря, надоело. Завтра выпишут, я сразу на вокзал и на скоростной поезд — тю-тю! Давно хотел съездить, не был в Питере со студенческих времен. Правда, лучше бы не с таким делом, как сейчас.

— Остановиться там есть где? — спросила Тина, не считавшая нужным вмешиваться в чужие дела, пока ей о них не рассказывают.

— Есть. Да я ненадолго. Спаситель мой опять приходил. Скоро ему уезжать. Все уговаривает, чтобы я ехал к нему работать.

— А ты?

— Не знаю. — Ашот вздохнул. — Вот честно, не знаю. Может быть, съезжу в Питер — решу. Не могу пока сделать выбор.

— Я не понимаю, Ашот, — начала осторожно Тина. — Ведь ты же врач, прекрасный врач. Неужели тебе хочется опять уехать и работать санитаром?

— Ну, если поставить перед собой цель, то работа санитаром только промежуточный этап, — ответил Ашот. — Я, в общем, не обижаюсь. Сами подумайте — вот работаете вы здесь, в больнице, заведующей отделением, и вдруг приходит к вам некто и говорит, что он приехал из далекого горного аула, где он работал врачом. И окончил он какой-нибудь далекий среднеазиатский медицинский институт. Да, может быть, он прекрасный врач, даже гений, вы же все равно будете испытывать к нему недоверие?

— Но если я возьму его на работу, то возьму все-таки врачом, а не санитаром, пусть и буду первое время пристально наблюдать за ним!

— Ну да. Его возьмете, а какого-нибудь нашего выпускника оставите без места. У нас-то это не страшно. За наши места драчки нет. А у них другая система отсчета. И в смысле денег, и в смысле лечения. Лечат так, что никто из больных ничего не спрашивает, с доктором не спорит. Чуть что не так — сразу в суд! Поэтому доктора внутренне затюканы, гораздо больше, чем мы. Наши-то, я теперь понимаю, ничего не боятся! Но и лечат, в массе своей, лучше. А там — аппаратуры до фига, а мозги работают не так. Все запрограммировано, все заинструктировано до мелочей. Выполнил инструкцию — никто к тебе не придерется. Даже если потом с больным что-нибудь случится — выплатят компенсацию страховые фирмы, и все.

— Лучшие в мире врачи — у нас.

— А аппаратура у них. Но все-таки я думаю вернуться туда не из-за работы. Работать у них труднее.

— А из-за чего?

— У них легче жить. — Он задумался, потом улыбнулся. — Я не знаю, как объяснить. У них все проще и правильнее. Написаны законы, их надо соблюдать. Не нужно мучительно напрягать мозги, соображать, куда, в какую дыру катится мир. А у нас… У нас… — Он помолчал, подбирая сравнение. — Вот представь себе, у нас в стране, в городе Москве, где все дороги, все светофоры — все устроено для правостороннего движения, ездят автомобили, у которых руль с левой стороны. Это разрешено. И вот так у нас во всем! Вот вы можете себе представить, чтобы в левосторонней Великобритании, где-нибудь в Уэльсе, все машины были с «неправильно» установленным рулем? Вы скажете, что такое невозможно, это фантастика! А вот у нас возможно все! В этом есть и своя прелесть, и свое горе.

Тина молчала.

— У них проще решать бытовые вопросы, — снова начал, будто раздумывая, Ашот. — Даже вот меня избили, представьте, и тут и там. Нигде я не ко двору. — Он застенчиво улыбнулся. — Там виновников нашли через два дня, и сразу их осудили. А у нас, поверьте, я вовсе не жажду крови и мне все равно, какие подонки испортили мне отпуск и чуть не лишили жизни, но дело в принципе — их не найдут никогда. И они, не дай Бог, покалечат, а может, и убьют еще нескольких человек. И все будут только разводить руками.

— Здесь ты не сравнивай, — сказала Тина. — Москва — многомиллионный город, здесь одних приезжих десятки тысяч, а там, где ты жил, — по сути, деревня. Там все всё знают. Сравнивать надо с Нью-Йорком. А я не уверена, что там этим вообще стали бы заниматься.

— Нет, стали бы. Я думаю — стали бы. Я два дня был в Нью-Йорке перед отъездом сюда. Мне там понравилось. Уникальный город, но чужой. Человек там — песчинка. Жить там дорого. Если официантом работать или полы где-нибудь мыть — умрешь с голоду. Нет уж, если возвращаться, то только назад к родственникам, к их детям, — сказал Ашот и хлопнул себя по коленке, будто ставил в размышлениях точку. — В конце концов, жена моего брата, наверное, права — вовсе не обязательно быть врачом. Можно пойти во фруктовый бизнес.

— Но тогда почему же ты сомневаешься, возвращаться тебе или нет?

— Вот простота жизни и пугает! — засмеялся Ашот. — Боюсь, со временем мозги жиром заплывут!

— В гости пускаете? — раздался у двери чей-то трескучий голос, и обернувшиеся разом Ашот и Валентина Николаевна увидели невысокую фигуру мужчины в пестром пиджаке, со знакомым жестким ежиком волос.

В груди у Валентины Николаевны замерло. «Вот и ответ на все жизненные вопросы! — подумала она. — Где именно жить, несущественно, если вопрос стоит так — жить или не жить?! Наверное, важнее, с кем жить…»

— Ну что, дорогая! С вас причитается! — заявил с торжественным видом Михаил Борисович, беря Тину за руку.

Она молчала, волнуясь и, как всегда, не зная, что при нем лучше сказать. Ашот деликатно вышел за дверь.

— Вы изменились. Болезнь не красит, но глазки уже горят! Хороший признак. Показатель выздоровления, — сказал патологоанатом.

— Не томите меня. — Тина сжала руку в кулак. — Какая там опухоль? — Она смотрела ему в глаза пристально, пытаясь уловить малейшую тень, хоть незначительное сомнение в его взгляде. Но Михаил Борисович смотрел на нее прямо, чуть усмехаясь, и его колючие точечные зрачки буравили ее, словно он ставил на ней психологические опыты.

— Опухоль доброкачественная, — сказал он. — Давайте поиграем в игру. В «Поле чудес». Вы уже раздумывали над тем, какие опухоли могли дать такую клиническую картину, какая была у вас?

— Я уже все передумала, — сказала Тина. — Опухоли надпочечников не так уж редко встречаются. Моя ошибка в том, что размышлять об этом я стала только сейчас, после операции. А до нее мозг у меня был словно смазан сальной свечкой, я ничего не соображала. Не могла понять, что со мной происходит. Между прочим, — сказала Тина и покраснела, — мне помогал алкоголь.