Экзотические птицы, стр. 27

И только когда внутри огромного собора той самой знаменитой Парижской Богоматери, матери всех парижских церквей и самого Парижа, она прислонилась спиной к одной из многочисленных колонн в полумраке оконной розы и простояла так неизвестно сколько — час, может, полчаса, — скользя затуманенным взором по неизвестным картинам и чужим алтарям, пока ноги ее не загудели от усталости, мысли Тани наконец перестали скакать от воспоминания к воспоминанию, а душа вдруг утихомирилась, успокоилась и опустошилась, как на море неожиданно сразу после волнения наступает вдруг полный штиль.

Вечером же, когда она совершенно без сил вернулась назад в свой Дефанс [5], к ней забежала Янушка. Холодноватая внешне Таня обняла ее и прижала к себе чисто русским, материнским жестом, как самого родного в Париже человека.

Янушка протянула подарок — небольшого белого плюшевого медведя, что все-таки вызвало у Татьяны пару слезинок, копившихся с самого утра. А потом они вдвоем уселись за стол в Таниной комнатке, открыли посылочку, что всеми правдами и неправдами, вплоть до дипломатической почты, удалось переправить Таниным родителям из Москвы к ее дню рождения, порезали кружочками «Московский» сервелат и «Голландский» сыр из магазина на бывшей улице Горького, достали московские конфеты «Мишка на Севере», маринованные грибочки, домашние огурчики и бутылку «Столичной» водки московского завода «Кристалл». Янушка принесла коробку какого-то необыкновенно вкусного австрийского сухого печенья, которое просто таяло во рту, и они от переполнявших их чувств по-настоящему напились и пели русские и чешские песни. А потом заснули вместе на одной постели, обнявшись.

Вот так закончился тогда первый парижский Танин день рождения. И ей казалось, что все это уже было страшно давно, а если вдуматься — так вовсе недавно, всего год назад. Теперь же, к концу срока ее работы во Франции, Таня чувствовала себя почти стопроцентной парижанкой. Но именно сейчас, в эти несколько недель должна была решиться ее судьба. Либо мадам Гийяр рекомендует ее для дальнейшей работы здесь, в Париже, либо Таня должна будет вернуться домой. Сама лаборатория, и мадам Гийяр, и Али, и Камилла Тане ужасно надоели, не нравились. И работать здесь дальше было бы неинтересно. Но и возвращаться домой ей тоже уже не хотелось.

«Что я там буду делать? Снова искать работу? Так можно и здесь искать». Янушка весной уезжала в Австрию, у нее уже было все решено: она ехала в университет на должность лаборантки в отдел, изучающий действие радиоактивных отходов.

— Но это может быть опасно для здоровья! — сказала ей Таня.

— Не более опасно, чем любая другая исследовательская работа. Везде есть свои неприятные стороны.

Янушка обладала легким характером. Один ее вид вызывал умиротворение. В неизменных джинсах, футболке и с рюкзачком за плечами она напоминала Тане ежика-путешественника с палочкой-выручалочкой в лапке из какой-то детской сказки.

— Ничего, это только для начала, — говорила она и смешно почесывала лапкой курносый нос. — Зато поживу в Австрии, буду гулять по альпийским лугам. Может быть, когда-нибудь получу гражданство!

И Таня тоже хотела попробовать подыскать себе какое-нибудь место.

Камилла и Али для Тани были серьезными конкурентами. Камилла отличалась необыкновенной старательностью и аккуратностью, и хоть и была медлительна, но в то же время пунктуальна и неглупа. Она идеально подходила для работы референтом — всегда у нее был порядок во всем, всегда все разложено по пунктам, она всегда все помнила, любую информацию вносила в компьютер в соответствующий раздел. Французский климат ее тяготил. Ее вечный насморк уже, должно быть, развился в хронический гайморит, и это обстоятельство, да гнусавый голос, да полнота придавали ей сходство с грустным индийским слоном. Зато Али-Абу был, наоборот, весельчак. Полиглот, подвижный как ртуть, он, как поняла Татьяна, единственный, кроме нее, в их лаборатории имел медицинское образование. Учился он, правда, у себя в Африке. При этом у него всегда был таинственный вид, и Янушка даже как-то сказала, что он на самом деле никакой не врач, а шаман. На любой вопрос Али умел на восьми языках ответить «Не знаю», и Таня поняла, что спрашивать его о чем-либо бесполезно, хотя иногда он проявлял удивительную осведомленность и сообразительность, если считал нужным это показать. Понятно, что здесь трудился каждый сам для себя, ведь оставить работать в лаборатории из четверых нужно было кого-то одного. Кого — должна была решить мадам Гийяр. И поэтому Тане ничего больше не оставалось, как проводить порученные ей опыты, размышлять волей-неволей о жизни и гулять по Парижу.

«Домой вернуться никогда не поздно, — рассуждала она. — Если оставят в Париже, то буду работать и здесь. А не оставят, так черт с вами, без вас не помрем…»

Но на всякий случай она разослала резюме в другие города во Франции и в Америке и с нетерпением ждала, не последуют ли предложения. Больше всех почему-то ее привлекал Сан-Франциско. Почему? Она там никогда не была, почти ничего о нем не знала… Очевидно, магия заключалась в названии. А еще Таня думала, что, кажется, где-то в тех краях, может быть, на расстоянии каких-нибудь трехсот километров, работает Ашот. Таня как-то рассказала об этом Янушке. Та поразилась обширности возможных поисков.

— Для русских это не расстояния, — не без гордости заметила Таня и почему-то добавила: — Для бешеной собаки семь верст не крюк. — Удивительно, что Таня, которая в Москве совершенно не тяготела к фольклору, за границей постоянно вставляла в речь пословицы и поговорки — так емко они, оказывается, отражали суть мыслей.

— Mad dog? — осторожно переспросила у нее Янушка.

— Russian proverb, русская пословица, — пояснила Татьяна, и Янушка с облегчением закивала головой: «Оу, йес, по-сло-витца, я-я!»

9

— Дом с голубыми балконами! У подъезда — каштан! — что было силы орал Барашков в телефонную трубку, пытаясь энергией своего голоса внушить важность момента той женщине, что ответила по другую сторону телефонного провода: «„Скорая“ слушает!»

— Только не кладите трубку! — громовым голосом молил он. — Я здесь случайно, в гостях! Не знаю адреса, но сам я врач. Поверьте, я не обманываю! С женщиной очень плохо, она без сознания, нужно срочно госпитализировать! Нужна реанимационная бригада!

На другом конце провода мгновение висела тишина, будто там соображали, что это — очередной глупый розыгрыш или все-таки нет?

— Моя фамилия Барашков! Я — врач! Не знаю адреса, но не обманываю! Поверьте мне! Соедините с главным врачом! — кричал Аркадий так, что было слышно, наверное, в соседнем подъезде.

— Фамилия, возраст, температура? — вдруг по-деловому ответила трубка, и Барашков понял, что «скорая» вызов примет.

У него как-то странно вдруг запершило в горле, перехватило дыхание и даже увлажнились глаза, и он испугался, что не сможет сразу ответить на все вопросы. Мгновенно собравшись, он хриплым голосом сообщил фамилию Тины, а возраст сказал наугад, потому что его никогда не интересовало точно, сколько Валентине Николаевне лет, а про температуру сообщил, что она нормальная.

— Что болит? — по-прежнему металлически продолжала расспросы трубка.

— Ничего не болит, она без сознания! — убеждал трубку Барашков. — Я сам врач, я думаю, что у нее нарушение мозгового кровообращения и травма головы. А травма, потому что она упала! Прямо на моих глазах!

— Ваша фамилия? — еще раз уточнила трубка и, после того как Барашков в пятый раз проорал, что он Барашков, спросила: — Куда ехать? Назовите какие-нибудь ориентиры!

— Помойка во дворе, — сказал Аркадий. — Выкрашена в зеленый цвет.

— Вы сами-то соображаете, что говорите? — возмутилась «скорая». — У нас в каждом дворе помойки!

Вот тут и заорал Аркадий как резаный и про голубые балконы, и про каштан у подъезда.