Избранное в 2 томах. Том 2, стр. 80
Как ни странно, мой кораблик оказался быстроходнее других. Он лихо резал носом воду и прекрасно держался на курсе. Может быть, это действовал бритвенный руль. Но скорее всего, причина в том, что паруса моего брига были особенные. Видимо, они сохраняли в себе силу моего вдохновения, силу тех морских ветров, которые шумели на страницах моей первой книжки…
Даже Лешка снисходительно признал первенство моего брига «Робинзон» (напомнив, что именно он, Лешка, добыл для него кору на соседской поленнице). Счастливый, забывший о времени, я до вечера метался по берегам огромной синей лужи. Я радовался морской жизни: сверканию солнца, теплому ветру, парусам и крикам веселых капитанов… Я ничуть не жалел о порванном романе и был уверен, что напишу еще много книг. А пока я отправлял свое удачливое суденышко все в новые и новые рейсы…
За этим делом и застала меня мама, когда вернулась с работы.
— Ой-ей-ей! — сказала она. — Да ты же сырой насквозь! Насквозь не насквозь, а в сапогах громко хлюпало (одна
заплатка отлетела в первые полчаса).
— Домой, — сказала мама. — Домой, домой, домой…
— Подожди! — взмолился я. — Последний разик!
…Помню очень ясно, как я стою коленками на шатких досках деревянного тротуарчика, а по воде, отразившей чистое небо, убегает к далекому берегу бриг «Робинзон».
Мама терпеливо ждет. Она понимает…
Она всегда понимала меня. Мои игры, мои стихи, мои тайны и мою странную привязанность к парусам. Именно ей посвятил я книжку о первых кораблях своего детства. И этот рассказ я тоже посвящаю маме… Только подожди, мама, не торопи меня с улицы домой, пока мой кораблик не приткнулся к дальнему берегу. Пока впереди есть еще пространство синей чистой воды…
1981 г.
ВОРОБЬИНАЯ НОЧЬ
Три десятка мальчишек, которыми я командую, чаще всего называют себя одним словом — «отряд». Но за этим коротким названием скрыто многое. Прежде всего это действительно пионерский отряд. А еще — пионерская парусная флотилия, юнкоровский форпост, любительская киностудия. А еще, по мнению сердитых соседок, «хулиганская компания», потому что слишком громко барабанят и горнят, вечно что-то пилят и строгают (а от этого мусор), пускают в подъезды собак и не здороваются с теми, кто пишет на отряд жалобы.
Три десятка очень разных и не очень спокойных ребят. Кто-то вырастает и расстается с отрядом, на их место приходят новенькие. Обычно мы принимаем новичков осенью, чтобы до весны подготовить их к парусной практике, к походам, к летней беспокойной жизни.
А Витька пришел весной. Так уж получилось: приехал из другого района. Родители весь день на работе, дома Витьку оставлять не решаются. Вот мама и попросила взять его в отряд.
Был он маленький, щуплый, слишком серьезный. Ничего не знал и не умел. Над ним не смеялись, конечно: малышей у нас не обижают даже шуткой. Но кое-кто из «ветеранов» потихоньку вздыхал и думал, что в походах придется тащить Витькин рюкзак на своих плечах. А может, и самого Витьку.
К тому же выяснилось, что новичок и плавает «не очень». Когда первый раз пошли на яхтах, пришлось его особенно тщательно «упаковывать» в спасательный жилет и предупредить других членов экипажа: «Поглядывайте за ним».
Посреди озера, в двух километрах от стоянки, нас прижала гроза. С молниями, трескучим громом над самой мачтой и прочими удовольствиями. Набухшая туча готовилась выдать полную порцию прохладного майского ливня.
Витька сидел неподвижно, с серьезным лицом. Он так вцепился в борт, что пальцы побелели. Остальные ребята тоже посерьезнели. Они знали, что ливень не самое скверное. Где гроза, там и шквалы. Теперь не зевай!
Первый шквал добросовестно постарался нагнуть мачту к самой воде. Пришлось скомандовать:
— На борт!
Когда ветер «давит» яхту, надо ее откренивать — садиться на наветренный борт, а иногда и просто вывешиваться за него.
И тут я увидел Витьку в деле. Уцепившись ногами за решетку на палубе, он по всем правилам искусства перегнулся спиной через борт и старался вместе со всеми поставить наш кораблик на «ровный киль». Он так усердно откидывался назад, что стриженой макушкой иногда чиркал по гребешкам волн.
Подгоняемая шквалистыми порывами, яхта помчалась к пирсу.
— Ты молодчина, — сказал я Витьке, когда мы под навесом выкручивали мокрые рубашки (ливень все-таки зацепил нас).
Он поднял на меня серые честные глаза и тихонько признался:
— Вообще-то я очень боюсь грозы.
Валерка Новоселов, который крутился рядом, услышал и ободряюще произнес:
— Ничего. С возрастом пройдет.
Он был старше Витьки на целый год.
А потом на Витькину долю выпала гроза, перед которой майский шквал казался простой игрушкой.
Мы были в походе. Сначала прошли вдоль границы Европа — Азия, потом поднялись на гору Волчиха, спустились к реке Чусовой и берегом вышли к Волчихинскому водохранилищу.
Ни Витькин рюкзак, ни Витьку на маршруте тащить не пришлось, он шел наравне со всеми. Вымотался, конечно. Но холодно отверг предложение освободить его от ночной вахты.
Ночная вахта — это двухчасовой караул, охрана лагеря. Младших мы всегда ставим дежурить первыми, чтобы потом спали спокойно.
Витька получил пневматическую винтовку и пошел на пост. На ногах его хлопали чьи-то резиновые сапоги, слишком большие; Витька в них влез, чтобы не ободрать ноги в кустах.
Горизонты заволакивало, и стояла душная, тревожная тишина.
Валерка Новоселов пророчески сказал:
— Братцы-кролики, добром это не кончится.
Даже костер жался к земле. Настроение было так себе.
Раздалось хлопанье сапог, и Витька, возникнув из темноты, тихо сказал:
— Там в кустах кто-то вроде бы ходит. Я пойду проверю. Можно?
— Проверь, — сказал я.
И, подождав, пошел следом. Витька меня не видел.
Я с трудом различал его силуэт, но даже по этой смутной фигурке с винтовкой наперевес видно было, как он боится. Боится этой глухой предгрозовой тишины, непонятной опасности в кустах, темноты. Какую силу воли надо иметь, чтобы так бояться и все-таки идти!
Он добросовестно обшарил кусты и не нашел ни шпионов, ни хулиганов, ни диких зверей. Вернулся к костру и доложил:
— Никого. Наверно, заяц проскочил.
И тут началось! Словно по всему горизонту расставили лампы дневного света и попеременке стали включать их. Потом «лампы» почти перестали мигать, придвинулись, и мы оказались в розовато-лиловом свете слившихся воедино грозовых вспышек.
Над кустами метались потревоженные птицы.
Ахнул такой гром, что, показалось, будто все деревья сейчас упадут на палатки. И тут же обрушились целые водопады.
Мы ринулись в палатки.
Из соседней палатки, где обосновались старшие ребята, донеслось:
— «Наверх вы, товарищи, все по местам!..»
— Заливает их, — сказал Валерка — Старшие всегда самые лодыри, не окопали палатку.
Я выглянул, чтобы определить масштабы бедствия. И увидел Витьку. Он стоял у сосны. Дождь лупил его по спине, по берету, наливался в сапоги, гроза атаковала его оглушительным треском и вспышками, а он оставался на посту, маленький и прямой, как стойкий оловянный солдатик. Только ствол винтовки слегка опустил, чтобы не попала вода.
Я выскочил под ливень:
— Витька, сумасшедший! Марш в палатку!
Он помотал головой. Губы у него были сжаты. «Вообще-то я очень боюсь грозы», — вспомнилось мне. Я набросил на него кожаную куртку, потому что было ясно: он не уйдет.
— А ты иди! Ты ведь не дежуришь! — крикнул он.
От костра донеслась песня:
— «В флибустьерском дальнем синем море…»
Несколько человек с брезентовым тентом танцевали над уцелевшими еще углями костра.
— Чуть костер не загубили, — сказал кто-то. — Вон маленький Витька с поста не ушел, а мы…
Мы отстояли костер. Потом переодели промокшего часового. Новая вахта ушла на посты. Сквозь сон я услышал чьи-то слова: