Порт-Артур. Том 1, стр. 84
– Кто желает, может остаться на панихиду по морякам, а кто не желает, может после креста идти домой.
Затем он протолкался к священнику и обратился к нему с просьбой отслужить панихиду по погибшим на «Петропавловске» и «Страшном». Поп удивленно посмотрел на него, испуганно озираясь на еще не ушедшего Стесселя, и пробормотал что-то невнятное. Зато генерал сразу же обратился к нему.
– Кто это выдумал панихиду служить? – спросил он Борейко.
– Единодушное желание солдат! – не сморгнув глазом, ответил поручик.
– С каких это пор у вас считаются с «желаниями» солдат? Это что за распущенность! Солдат ничего не может и не должен «желать». Его дело исполнять приказание начальства, а не высказывать какие-то пожелания. Что же, по-вашему, я не знаю, что нужно делать: служить ли молебен или панихиду? По-видимому, вы считаете, что жизнь великого князя менее драгоценна, чем жизнь Макарова и матросов? – громко и раздраженно проговорил генерал.
– Мои солдаты сегодня принимали участие в спасении погибающих, пережили много скорбных минут и хотят помянуть умерших воинов, – отрезал Борейко.
– Солдаты и «переживания»! Да что они у вас, институтки, что ли, чтобы «переживать»? Что это за воины, которые при виде смерти раскисают и начинают «переживать»? – издевался Стессель. – Все это вздор! Ведите солдат обратно! Когда нужно, я сам распоряжусь о панихиде!
– Слушаюсь! – вытянулся Борейко и приказал солдатам выходить из церкви.
– Неужели вы уйдете? – подлетела к нему Варя, которая издали следила за переговорами Борейко. Поручик сумрачно посмотрел на нее и крикнул:
– Белоногов! Снеси попу десятку и предупреди, что мы сейчас вернемся! Шагом марш! – скомандовал он солдатам, когда они выстроились.
Не успели солдаты отойти от церкви, как их обогнала коляска Стесселя. Едва она скрылась за углом, Борейко повернул солдат обратно. Причт уже поджидал их. Дьякон подошел к Борейко.
– Отец настоятель сомневается – можно ли служить панихиду. Как бы генерал Стессель не разгневался!
– Сколько добавить? – в упор спросил Борейко, вынимая кошелек.
– Четвертную бы уж положили!
– Хватит, дьяче, двух красненьких!
Дьякон сразу повеселел.
– Сейчас батюшку спрошу! – проговорил он, пряча деньги в карман.
Церковь быстро наполнялась. Весть о панихиде по погибшим морякам дошла до окрестных обитателей, и они поспешили прийти. Все это был простой рабочий люд, ютящийся в маленьких хибарках этой части города. Тут были и матросские вдовы, жены, матери с детьми, портовые рабочие и мелкие служащие. Здесь много было неподдельной глубокой скорби о погибших моряках. Тут было подлинное народное горе.
Борейко поместился на клиросе, чтобы подпевать певчим, и, глухо прокашливаясь, нетерпеливо топал ногой.
Наконец царские врата отворились, и появился поп, теперь уже в траурных черных ризах. На лице его была написана глубокая скорбь, как будто не он полчаса назад был преисполнен радости.
«Из него недурной актер вышел бы! – подумал Борейко.
С рыданием в голосе, как живое воплощение скорби, поп повествовал о гибели «Петропавловска», «Страшного», а вместе с ними – Макарова, Верещагина, офицеров и нескольких сот матросов.
– Помолимся же, возлюбленные братия и сестры, о новопреставленных воинах православных, душу свою на поле брани положивших за веру, царя и отечество, – закончил поп и смахнул дежурную слезу.
Дьякон, только что пропустивший косушку, растроганный от волнения и водки, начал службу приглушенным печальным голосом, усиленно размахивая кадилом. Певчие, состоявшие в большинстве из окрестных жителей, разделяя общее настроение, с особым чувством выводили траурно-скорбные погребальные напевы. Когда же дьякон провозгласил вечную память «новопреставленному рабу божию Степану, Василию, воину Ермию, Константину, Павлу и иным, имена их ты, господи, веси», все молящиеся разразились громкими рыданиями.
Борейко, суровый и печальный, с клироса осматривал молящихся. Он понимал искренность горя этих людей, которым никакого дела не было до ничтожного великого князя и которые были кровно связаны с погибшими моряками. Заунывно звонил колокол, возвещая о постигшем народ несчастье. Церковь все больше наполнялась. Пришли мужчины, женщины, рабочие, по десятку лет не заглядывавшие в церковь, пришли и китайцы из сочувствия к горю русских.
Когда панихида кончилась, Борейко едва смог выбраться из церкви. К нему подходили, жали руки, кланялись, благодарили «за то, что он не забыл наших упокойников». Плачущая Варя тоже с большим чувством пожала ему руку. Выйдя на паперть, солдаты, молчаливые и сурово сосредоточенные, быстро построились и пошли за Борейко, мрачно шагавшим впереди в тяжком раздумье.
У доков дорогу артиллеристам загородили два пьяных рабочих. Один из них упирался и не хотел идти за своим товарищем.
«Нашли время напиваться», – возмущенно подумал Борейко.
– Ты думаешь, почему я сегодня пьян? – как бы отвечая поручику, проговорил упиравшийся рабочий. – С горя! Душа у меня болит! Поминки по адмиралу справляю, царство ему небесное! Понятие ты должен иметь о моем горе и не препятствовать.
– Смотри, как бы тебе на зад сотню не положили в память по адмиралу. Пойдем лучше от греха домой, – уговаривал другой.
– Нет, ты мне ответь, – продолжал первый рабочий, – почему адмирал потонул, а князь выплыл?
– Кому какая планида дадена! Кому тонуть, а кому плавать!
– И вовсе не так! Потому, что золото завсегда в воде тонет, а дерьмо поверху плавает! – И рабочий зло захохотал.
Глава девятая
Второго апреля японская эскадра вновь появилась перед Артуром. Русская эскадра, стоявшая на внутреннем рейде, начала спешно перетягиваться, укрываясь со стороны моря Золотой горой и Тигровым полуостровом. Адмирал Того, ожидавший, как это всегда бывало при Макарове, выхода эскадры в море, был на этот раз изумлен бездействием русских моряков и решил воспользоваться сложившейся благоприятной для него обстановкой.
Уже с дистанции в восемьдесят кабельтовых флагманский броненосец «Микаса» открыл огонь по батарее Утеса. Жуковский вызвал своих солдат к орудиям и приготовился к бою. С командирского пункта он в бинокль разглядывал неприятельские суда.
– Никак, к нам сегодня пожаловала вся броненосная эскадра: шесть броненосцев и шесть броненосных крейсеров, – проговорил капитан, обращаясь к подошедшим офицерам, – Наша эскадра, по-видимому, не собирается выходить из гавани, то есть сегодня отдуваться придется одним береговым батареям, в частности нам. Борис Дмитриевич, вы станете на второй и третий взводы, а вы, Сергей Владимирович, на первый. Следите за тщательностью наводки, ибо сегодня будет жарко.
Офицеры разошлись по своим местам.
– Прицел триста, квадрант сорок два-сорок! Целик лево два! – донеслась команда с командного пункта.
Прапорщик и фейерверкер пошли проверять наводку орудий.
Наводчик первого орудия Кошелев уже припал к прорези на прицеле.
– Левей! Левей! – командовал он двум штурвальным, перекатывающим раму лафета по чугунной дуге.
Замковые вытаскивали тяжелый клиновой затвор, квадрантщик устанавливал квадрант на нужном делении.
– Первое готово!
– Второе готово!
– Первый взвод готов!
– Шесть тысяч двести! Шесть тысяч сто пятьдесят! Шесть тысяч сто! – доносилось из дальномерной будки.
– Второй и третий взводы готовы!
– Залпом! – скомандовал Жуковский. – Пли!
Орудия откатились назад, и пять снарядов с резким свистом и урчанием понеслись в море.
В тот же момент на японских кораблях вспыхнули огни выстрелов.
– Закройсь, – приказал Жуковский, и почти тотчас же десять пли двенадцать снарядов обрушились на батарею. Мгновенно все заволоклось дымом и пылью, едко запахло шимозой, и осколки забарабанили по орудийным щитам, по брустверу и около орудий.
– Все в порядке? – спросил Звонарев, выходя из-за укрытия.
– В первом орудии все в порядке! – доложил фейерверке?