Золотая чаша, стр. 73

Она встала и подошла к перилам террасы.

– Взгляните на звезды! Их мерцание совсем не холодное. Кажется, они полыхают огнем. Ой, смотрите! – воскликнула она вдруг. – Что это?

Над холмом, между деревьями, небо внезапно словно вспыхнуло.

– Это метеорный поток! – воскликнул Фредди. Они бросились к стене; огни вспыхивали один за другим, так что казалось, идет огненный дождь. Онемевшие от восторга, они застыли, не в силах отвести глаз от этого удивительного зрелища. Через несколько секунд все закончилось.

– Что это было? – вскричала Лия. – Что?

– Ничего такого, чего бы следовало бояться.

В сумраке Пол увидел, что Фредди улыбнулся и нежно обнял молодую женщину за плечи.

– Это куски льда, – продолжал Фредди. – Они летят в космосе с огромной скоростью, в сотни раз быстрее пули.

– Никогда ничего подобного не слышала! И ты же всегда утверждал, что ничего не смыслишь в науке.

– Так оно и есть. Просто, благодаря отцу, я кое-чего нахватался. Я часто поднимался вместе с ним по пожарному выходу на крышу, и он рассказывал мне о звездах. Кое-что из его объяснений и застряло у меня в голове.

Лия вытянула перед собой руку.

– Свет от звезды, находящейся от нас на расстоянии миллионов миль, и вот он, касается моих пальцев, – медленно проговорила она и через мгновение добавила: – По существу, мы ничего не знаем, не так ли?

Звезды, звезды, влюбленные и звезды, – подумал Пол. Смутно ему припомнились строки написанной древним римлянином поэмы о любви, звездах и вечности, и о том, что и через столетия влюбленные все так же будут смотреть на звезды… Он повернулся и вошел в дом; они даже не заметили его ухода.

Что сказала Лия? Что в сущности мы ничего не знаем? Да, мы несомненно ничего не знаем, или, в конечном итоге, почти ничего. Кто бы мог подумать, что Лия так тонко все чувствует; она всегда казалась такой практичной, такой здравомыслящей? Ну что же, это только лишний раз доказывает, что следует быть весьма осторожным в своих суждениях о другом человеке. Но уж избытком мягкости она никак не могла похвастаться. Хотя, возможно, именно такая девушка и нужна Фредди, у которого этой мягкости даже больше, чем нужно.

О, Господи! Что на него нашло?! Бедный парень, идет на войну, хотя ему в этом нет никакой нужды! Не из-за того ли это парня, Джеральда? Не желание ли это оказаться не хуже, чем он? Или показать отцу – о чьей храбрости во время того, давнишнего пожара, он должно быть слышал тысячи раз – что и он может быть таким же храбрым? Может, в нем жила бессознательная потребность доказать самому себе, что он настоящий мужчина? Все это было слишком сложно; вероятно, эти парни в Вене, занимающиеся психологией, могли бы лучше в этом разобраться, а может, и нет. Но в одном можно было не сомневаться: Фредди был романтиком, и один только Господь знал, что это ему принесет, если он останется в живых. Он вполне мог стать исследователем Аравии, но, скорее всего, кончит преподаванием классической филологии в какой-нибудь консервативной частной школе, сожалея, что не родился столетием раньше.

А Лия? Что на нее нашло? Может, дело тут во внешнем эффекте? Несомненно, со своими светлыми, как у ангела, волосами и голубыми глазами Фредди будет выглядеть совершенно потрясающе в военной форме. Недаром же говорят, что все женщины неравнодушны к военным.

Нет, так думать о ней несправедливо; она для этого слишком умна. Она желала его, только и всего. Она любила его или думала, что любит, – в сущности это одно и то же – и схватила его, как только смогла. Миллионы молодых женщин были сейчас в таком же положении, как она. Бедняжки! Если бы только можно было предвидеть, что их всех ожидает впереди? И нас тоже…

Всего лишь неделю назад более ста американцев погибли на «Лузитании». Ему вспомнилось, как он танцевал в этом роскошном плавучем дворце, ел за обедом икру под звуки музыки; или читал на палубе, время от времени поднимая голову, чтобы взглянуть на появляющийся в серых водах океана пенистый след, когда они увеличивали скорость. Теперь «Лузитания» лежала на дне океана… Вильсон говорит, что нас не удастся втянуть в войну, но кто может это знать.

И все же мы можем и не вступить в нее…

Тихо ступая, он поднялся к себе в спальню по лестнице, вдоль которой на стене висели отвратительные натюрморты Альфи – огромные фрукты и битая птица с открытыми мертвыми глазами и сломанными крыльями. Мими уже спала; ее вышивание, аккуратный веночек из скромных цветочков на бежевом фоне, лежало на полу подле кровати и, наклонившись, он его поднял.

Ощущая в душе смутное беспокойство, он подошел к окну и посмотрел вниз на лужайку. В полосе света от лампы в гостиной стояли две фигуры, сплетенные в таком тесном объятии, что тень от них была тенью одного человека. Когда они, наконец, оторвались друг от друга и повернули к дому, он отошел от окна. В глубине его души вдруг вспыхнуло желание – жгучее, неудовлетворенное, – словно их физическая страсть передалась ему, как зараза.

Он разделся и подошел к кровати. Лицо его жены было спокойным во сне; рядом, на подушке, лежала ее рука; золотое кольцо, символизирующее ее союз с ним, поблескивало на ее тонком пальце. Даже ее пальцы были изящными, подумал он.

Он лег и заставил себя думать о клиенте, с которым у него была назначена на завтра очень важная встреча. Он перебирал в уме один вариант за другим, стараясь прояснить для себя план своих действий. Через какое-то время ему удалось, наконец, уснуть.

Часть третья

ФРЕДДИ И ЛИЯ

ГЛАВА 1

Было в беременности нечто такое, подумала Хенни, что смягчало гнев и раздражение; они таяли, словно куски льда под струей кипятка.

Охватившее Анжелику негодование при известии о браке было ею забыто сразу же, как только она заметила состояние Лии; теперь они видели от нее одну только благожелательность. Она купила в качестве приданого новорожденному пеленки и распашонки. Она начала вязать. Что это, задавалась вопросом Хенни. Какой-то глубинный инстинкт выживания расы? Или ее мать просто смягчилась с годами?

Что же до Дэна, то и он устал, наконец, сердиться и волей-неволей приспособился к новому положению Лии в семье.

Эта зима была необычайно суровой. На пятом месяце, хотя ее состояние и не было еще заметно, Лия перестала ходить на работу, так как улицы были покрыты коркой льда. Сейчас, на седьмом, с шитьем на коленях и маленькой таксой, устроившейся там, где мягкие складки ее юбки касались пола, она напоминала портреты Ренессанса; ее подвижное лицо изменилось и выражало покой; хотя прическа ее, в стиле «мадонна», – подумала с доброй усмешкой Хенни, была сейчас, благодаря леди Диане Мэннерс, весьма модной.

Помимо юбки, на ней была серебристо-серая блуза, достаточно свободная, чтобы скрыть ее беременность.

– Это от Пуаре, прошлогодняя модель, – объяснила она Анжелике с Хенни. – На ней пятно, поэтому-то мне ее и отдали. Вы посмотрите какая работа? Только французы умеют делать подобные вещи.

– У тебя хороший вкус, моя милая, – заметила Анжелика. – И дорогой.

Хенни с ней согласилась, и Лия поспешила сказать, на мгновение оторвавшись от своего шитья:

– Вы напрасно беспокоитесь о нас с Фредди. Я знаю, что он никогда не разбогатеет. Он ученый, учитель, как его отец. Мне бы очень хотелось, чтобы он преподавал в какой-нибудь прелестной частной школе. Только не в обычной, ему бы там не понравилось. Я сама способна заработать для нас кучу денег. Одна из наших белошвеек – она русская еврейка, как и я, только действительно из России – когда-то работала в Париже. Она очень умная и хочет открыть собственное дело на паях со мной. Мы с ней знаем, что требуется, и как это сделать. Единственное, что нам нужно, так это начальный капитал.

Хенни задумчиво разглядывала невестку. Да, она многому научилась с тех пор, как пошла работать. Даже по-английски она говорила слегка певуче, копируя, несомненно, ирландку, владелицу заведения. И вспомнив резкую, прямую мать Лии, эту несгибаемую радикалку, Хенни невольно подивилась про себя непоследовательности природы.