Гроздья гнева, стр. 33
И как назло, вода в радиаторе прямо бурлит. И ведь не на подъеме. Сейчас посмотрим. А черт! Ремень лопнул у вентилятора! Возьми веревку, привяжи как-нибудь. Хватит — концы я свяжу. Теперь медленно, совсем медленно, пока не доберемся до города. Веревка долго не продержится.
Только бы этот гроб не рассыпался по дороге, довез бы нас до Калифорнии, где растут апельсины. Только бы добраться туда.
А покрышки — протектор совсем износился. Не налети мы на камень, можно было бы выжать еще сто миль. Лишняя сотня миль или спущенная камера — что лучше? Что? Конечно лишняя сотня миль. Ну, не знаю, это еще неизвестно. Заплаты у нас есть. Может, совсем немножко спустит? А что, если сделать манжету? Еще миль пятьсот выжмем. Поехали; когда лопнет, тогда и лопнет.
Надо бы купить покрышку, да ведь сколько они запрашивают, даже за старую. Оглядывают с головы до ног. Знают, что человеку нельзя задерживаться. Знают, что ждать он не может. И цена ползет вверх.
Не хотите, не надо. Я здесь не здоровье поправляю, а торгую покрышками. Дарить ничего не собираюсь. Ваши дела меня не касаются. Своих забот много.
А далеко до следующего города?
Я вчера насчитал сорок две машины вот с такими же пассажирами. Откуда вы все взялись? Куда вы едете?
Калифорния штат большой.
Не такой уж большой, как тебе кажется. И вся Америка не такая уж большая. Совсем не большая. Мне, тебе, таким, как я, как ты, богатым, бедным, жулику и порядочному человеку — всем вместе нам тесно в одной стране. Голодным и сытым тесно вместе. Ехал бы ты лучше назад.
Мы живем в свободной стране. Человек волен ехать, куда ему вздумается.
Это только ты так считаешь. Слыхал про патрули на калифорнийской границе? Полисмены из Лос-Анджелеса останавливают вот таких прощелыг, велят поворачивать назад. Говорят, кто не может приобрести недвижимость, нам таких не надо. Спрашивают: шоферские права имеешь? А ну покажи. Я их разорвал. Без шоферских прав въезд запрещен.
Мы живем в свободной стране.
Пойди поищи ее, свободу. Мне один говорил: сколько у тебя есть в кармане, на столько у тебя и свободы.
В Калифорнии хорошо платят. Вот в этом листке так и сказано.
Враки! Оттуда бегут — я сам таких видел. Вас надули. Ну что ж, берешь покрышку или нет?
Придется взять, но уж очень это бьет нас по карману. Денег осталось совсем немного.
Я благотворительностью не занимаюсь. Бери.
Что же делать, возьму. Давай посмотрим… Проверь ее. Ах ты сволочь, а говорил, покрышка хорошая! Какая это покрышка, это решето!
Что врешь! Н-да!.. Как же это я не заметил?
Ты, сволочь, все заметил. За рваную покрышку четыре доллара! В морду тебе за это дать!
А ты потише, потише! Говорю, я не видел. Ладно, три пятьдесят.
На-кось выкуси! Как-нибудь доберемся до города.
Думаешь, доберемся с такой покрышкой?
Надо добраться. Я лучше на ободе поеду, только бы эта сволочь не поживилась ни одним моим центом.
А как ты думаешь, для чего он занялся коммерцией? Ведь и вправду, не для того, чтобы поправить здоровье. Такое уж это дело — коммерция. Что с него спросишь? Человек хочет… Видишь, вывеска у дороги? «Обслуживание путешественников. По вторникам сервируется завтрак. Отель Колмадо». А-а, наше вам с кисточкой! Это обслуживание путешественников! Знаешь, мне один рассказывал. Пришел он на собрание, где заседают разные дельцы, и преподнес им всем такую историю: я, говорит, был тогда еще мальчишкой, вот отец как-то вывел телку и говорит мне: отведи к быку, ее надо обслужить. Я отвел. И с тех пор как услышу про обслуживание, так думаю — кто же тут кого?.. У торгашей одна забота: обставить да надуть, а называется это у них по-другому. В том-то все и дело. Укради покрышку — и ты вор, а он хотел украсть твои четыре доллара — и это ничего. Это коммерция.
Дэнни просит воды.
Потерпит. Откуда здесь вода?
Послушай… где это стучит — в заднем мосту?
Не разберешь.
Рама передает подозрительные звуки.
Амортизация к чертовой матери. Останавливаться нельзя. Слышишь — повизгивает? Вот найдем местечко получше, сделаем привал, тогда проверю. Но ведь провизия на исходе, деньги на исходе. А если не на что будет купить бензину, тогда как?
Дэнни просит воды. Малыш хочет пить.
Слышишь, что делается? Это прокладка.
А, дьявол! Лопнула! Камера, покрышка — все к черту! Надо чинить. Не выбрасывай камеру — годится для манжеты. Разрежем ее и будем накладывать на слабые места.
Машины останавливались у обочины дороги — капоты открыты, идет ремонт, латаются камеры. Машины тащились по № 66, точно подраненные животные, выбиваясь из сил, хрипло дыша. Мотор перегрет, тяги ослабли, все части разболтаны, громыхают.
Дэнни просит пить.
Беглецы выезжали на № 66. Бетонированное шоссе блестело на солнце, как зеркало, а воздух дрожал от зноя, и казалось, что впереди на дороге вода.
Дэнни просит пить.
Придется потерпеть малышу. Ему жарко. Скоро заправочная станция. Там обслуживают.
На дороге двести пятьдесят тысяч человек. Пятьдесят тысяч старых машин — израненных, с клубами пара над радиатором. Развалины, брошенные хозяевами. А что случилось с ними? Что случилось с людьми, которые ехали вот в этой машине? Пошли пешком? Где они? Откуда берется столько мужества? Откуда берется эта страшная своей силой вера?
А вот послушайте: эта история может показаться неправдоподобной, но в ней нет ни слова лжи, она немножко смешна и в то же время прекрасна. Одну семью, состоявшую из двенадцати человек, согнали с земли. Машины у них не было. Они смастерили прицеп из всякой рухляди и погрузили на него все свои пожитки. Потом подтащили это сооружение к шоссе № 66 и стали ждать. И вскоре их взяла на буксир легковая машина. Пятеро ехали в машине, а семеро в прицепе, и собака тоже в прицепе. Оглянуться не успели — уже Калифорния. Хозяин легковой машины и вез и кормил их. И это все правда. Но откуда берется такое мужество и такая вера в людей — в себе подобных? Не многое на свете может научить такой вере.
Люди бегут от того ужаса, который остался позади, и жизнь обходится с ними странно — иной раз с жестокостью, а иногда так хорошо, что вера в сердцах загорается снова и не угаснет никогда.
Глава тринадцатая
Допотопный, перегруженный «гудзон», поскрипывая и кряхтя, добрался до федеральной дороги у Саллисо и под слепящим солнцем свернул на запад. Но на бетонированном шоссе Эл увеличил скорость, потому что ослабшим рессорам теперь ничто не грозило.
От Саллисо до Гоура двадцать одна миля, а «гудзон» делал в час тридцать пять. От Гоура до Уорнера тринадцать миль, от Уорнера до Чекоты четырнадцать; потом большой перегон до Генриетты — тридцать четыре мили, но Генриетта настоящий город. От нее до Касла было девятнадцать миль, а солнце стояло прямо над головой, и воздух над красными, накалившимися на солнце полями дрожал от зноя.
Эл вел грузовик сосредоточенно и всем своим существом вслушивался в его ход, то и дело тревожно переводя взгляд с дороги на щиток приборов. Он был одно целое с машиной, его ухо улавливало глухие стуки, визг, покашливание, дребезг — все то, что грозило поломкой. Эл стал душой грузовика.
Бабка, сидевшая рядом с ним, спала, жалобно хныча во сне, потом вдруг открыла глаза, посмотрела вперед на дорогу и снова погрузилась в сон. А рядом с бабкой сидела мать, и ее рука, согнутая в локте и высунутая в окно кабины, покрывалась красноватым загаром на свирепом солнце. Мать тоже смотрела вперед, но глаза у нее были тусклые, и они не видели ни дороги, ни полей, ни заправочных станций, ни маленьких придорожных баров. Она не смотрела на то, мимо чего проезжал их «гудзон».
Эл поерзал на рваном сиденье и ослабил пальцы, лежавшие на штурвале руля. Он вздохнул.
— Тарахтит здорово, да, я думаю, ничего — не сдаст. А вот если придется брать подъемы с таким грузом, тогда просто и не знаю, что будет. Ма, а холмы нам повстречаются?