Благостный четверг, стр. 38
29. О, горе нам!..
Одна из наиболее частых реакций организма на шок – летаргия. Если после автомобильной аварии один седок корчится и стонет, а другой сидит тихо, смотрит в пространство, так и знайте: тихий пострадал гораздо сильнее. Сообщество людей также может испытать шок с последующей летаргией. Именно это приключилось с обитателями Консервного Ряда. Люди погрузились в себя; заперли двери на засовы; перестали ходить друг к другу в гостя. Всякий чувствовал себя виноватым, даже если сам был причастен к маскараду всего лишь как зритель.
Мак с ребятами остро переживали свое роковое невезение. Еще раз попытались сделать что-то доброе Доку и опять потерпели неудачу. Куда теперь деваться от презрения к себе?
Могучая Ида сделалась грозно-молчаливой. Посетители ее кафе выпивали, боясь проронить слово – так страшила их покаянная ярость, тлевшая в недрах Иды, под бугристыми мышцами.
Фауна скорбела как потерявший хозяина сеттер. На ее веку, богатом самыми фантастическими начинаниями, случались и раньше провалы, однако такая катастрофа впервые!
Даже Патрон испытывал легкие угрызения неведомого чувства. Прежде ему всегда удавалось свалять вину на обстоятельства или на неприятеля, а теперь его собственный обвиняющий перст, словно пистолет в комедии, нацелился в его собственное сердце. Чувствовать за собой непонятную вину было довольно занятно, но вместе и болезненно. Джозеф-Мария вдруг сделался доброжелателен и заботлив к окружающим – пугая людей, хорошо его знавших. Разве можно обольщаться улыбкой тигра?
Что же касается Дока, в нем происходило переустройство настолько глубокое, что и самому было невдомек. Он был словно часы, разобранные на столике часовщика – все камни, все пружинки, все маятнички отдельно, оставалось лишь снова все собрать.
У человеческого существа есть множество лекарств от душевной боли и от кручины, среди них ярость – не самое последнее. Док в пух и прах разругался с Брехуней и выпроводил его, запретив появляться впредь. Потом яростно отчитал рассыльного за то, что упало качество обслуживания (хотя на самом деле за последние десять лет оно не менялось ни в лучшую, ни в худшую сторону). Наконец он сказал кому-то, что работает и не желает видеть никого с Консервного Ряда и вообще никого не желает видеть. Док сидел над своим желтым блокнотом. Сбоку лежал ровненький ряд карандашей, заточенных Сюзи. В глазах у Дока застыли потрясение и уныние.
Сюзи была виновницей и одновременно жертвой упадка, охватившего Консервный Ряд. Не станем утверждать, что невзгоды закаляют характер, ведь часто они его разрушают. Однако если определенные черты характера, переплетенные с определенными мечтами, испытать огнем, то иногда…
Элла, официантка и хозяйка кафе «Золотой мак» в одном лице, что в десять утра, что в полночь чувствовала себя одинаково усталой. Усталость была ее естественным состоянием. Элла не только с ней мирилась, но еще и думала, что все люди живут так же. Она попросту не могла представить, как это ноги могут не болеть, спина – не ныть, и как это можно стряпать и оставаться веселой. В завтрак вид жадно жующих ртов отбивал у нее аппетит – сразу на весь день. Часов около десяти вечера поток посетителей иссякал, Элла принималась за уборку: мыла пол, стирала со столиков, выметала крошки из-под стойки.
Джо Блейки вошел в «Золотой мак», как всегда, выпить с утра кофе.
– Только что зарядила кофеварку, – сказала Элла. – Подождешь?
– Конечно, подожду. Элла, ты случайно не знаешь, что вчера вечером стряслось на Консервном Ряду?
– Нет. А что?
– Да я и сам не знаю, – сказал Джо. – Была какая то вечеринка. Я, разумеется, на нее пошел. А пришел слишком поздно – все уже кончилось. И никто не желает рассказывать, что там случилось.
– Нет, ничего я не слыхала, – сказала Элла. – Думаешь, драка была?
– Да что-то не похоже. О драке бы мне рассказали, про драки они болтать любят… Все ходят с такими лицами, словно чего-то стыдятся. Если что узнаешь, шепни мне, ладно?
– Ладно. А вот и кофе готов.
Вошла Сюзи. На ней был костюм из серого твида в елочку, строгий, но очень элегантный – купила в Сан-Франциско.
– Привет, – сказал полицейский.
– Привет, – сказала Сюзи. – Мне чашку кофе.
– Сейчас. Одежка твоя хороша, ничего не скажешь, – одобрила Элла.
– В Сан-Франциско купила, – сказала Сюзи.
– Ты что, уезжать собралась?
– Нет, зачем же.
– Слушай, – сказал Джо, – может хоть ты мне объяснишь: что там вчера у вас на Консервном Ряду произошло?
Сюзи пожала плечами.
– Ага, и ты, значит, говорить не хочешь?
Сюзи снова пожала плечами.
– Дело нечисто! – сказал Джо. – Обычно начнут рассказывать, не остановишь. Вот что, Сюзи, если там кого-нибудь убили, ты лучше сразу скажи. Знаешь, что бывает за недачу свидетельских показаний?
– Никого там не убили… – Сюзи повернулась к хозяйке: – Тебя Элла зовут?
– Да вроде.
– Помнишь, Элла, ты говорила, у тебя не было помощницы ?
– У меня ее и сейчас нет.
– Возьми меня. Хоть на пару недель, для пробы. В кино сходишь, отдохнешь.
– Не по адресу обратилась, сестренка. И так еле свожу концы с концами. Помощнице платить нечем.
– А я буду за кормежку работать. Ем я немного.
Джо Блейки отвернулся от разговаривающих – стало быть, слушает в оба уха.
– Что это у тебя вдруг за причуда? – спросила Элла
– Никакая не причуда. Просто хочу работать. За кормежку.
Джо медленно повернулся к Сюзи.
– Может, все-таки расскажешь, какие у тебя… планы?
– Планы? Жизнь новую хочу начать. И уезжать для этого не собираюсь.
– Чем же твое решение вызвано? – спросил Джо.
– Тебя не касается, – ответила Сюзи. – Разве это против закона?
– Хм, может, и против. Нет ничего опаснее благих намерений, – пошутил Джо.
– Ну, пожалуйста, Элла, – взмолилась Сюзи. – Возьми меня на работу.
– Что скажешь, Джо?.. – спросила Элла.
Джо еще раз оглядел Сюзи, приметил, что у корней волосы другого цвета.
– Отращиваешь?
Сюзи кивнула.
– А что, Элла, – сказал Джо. – Возьми ее, попробуй.
Элла хмуро улыбнулась.
– Прямо в этом костюмчике?
– Я схожу переоденусь. Быстро, за пятнадцать минут… Знаешь, Элла, я и готовить могу. Жаркое у меня – блеск…
– Ладно, ладно, сперва переоденься…
Джо Блейки поджидал Сюзи на улице, пошел рядом.
– Смотри, не подведи Эллу, – сказал Джо мягко, как будто без нажима.
– Не подведу, не волнуйся.
– По-моему, это ты волнуешься.
– Слушай, Джо, помнишь, ты мне как-то денег предлагал, на дорогу?
– Но ты же решила остаться!
– Решила. А не на дорогу можешь дать? Взаймы.
– Сколько?
– Двадцать пять долларов.
– А где ты будешь жить?
– Я тебе сообщу.
– Хорошо, дам, – сказал Джо. – Что мне, впервой девушек выручать… Потерять я ничего не потеряю.
– Ты не сомневайся, я верну.
– А я знаю, что вернешь, – сказал Джо.
Бойлер, который вот уже много лет стоял преспокойно среди мальвовых зарослей на пустыре между «Медвежьим стягом» и Королевской ночлежкой, был самым первым бойлером на Вонючем заводе, а Вонючий завод был самым первым консервным предприятием во всем Монтерее. После того как поняли, что сардины можно класть сырыми в жестянки с маслом или томатным соком и в запаянном виде готовить на горячем пару, в Монтерее расцвела невиданная доселе промышленность. Вонючий завод начал с маленького оборотного капитала; отчаянно сквалыжничая, первым пробился к успеху; и первым канул в Лету. Первый бойлер, вырабатывавший пар для сардин, был славным детищем предприимчивости Уильяма Рандолфа – инженера, пожарного и одновременно хозяина завода. Бойлер достался ему даром. Это был котел паровоза, что когда-то бегал между Птичьей долиной и океанским побережьем. Паровоз сошел однажды ночью с рельсов и, пробив ограждение эстакады, воткнулся в болотце. Железнодорожная компания сняла с паровоза колеса и клапаны, а облое его тело осталось торчать в грязи.