Карнавал обреченных, стр. 5
– Государь! Если вам понадобится моя жизнь, я отдам ее в любой миг!
– Знаю, Репнин… поэтому и позвал. На Кавказ я тебя больше не пущу. С этой минуты назначаю тебя своим личным адъютантом.
Глава 2
Гауптвахта
Черная карета, грохоча по деревянному настилу, миновала мост через Неву и подъехала к приземистому зданию гауптвахты. Камеры с заключенными находились в цокольном этаже, а сверху располагалась канцелярия.
Когда Печерского доставили в отведенную ему камеру, унтер-офицер, потоптавшись у двери, многозначительно кашлянул. Потом, ни слова не говоря, вскинул правую руку к козырьку, а из его левой ладони выпал и покатился по полу свернутый в шарик клочок бумаги. Унтер круто повернулся и исчез за дверью. Со скрежетом лязгнул замок, и всё стихло.
Поручик поднял и развернул записку.
«Не отчаивайся, Володя! Постараюсь вытащить тебя отсюда».
Подписи не было, но Печерский узнал почерк Сергея Павловича Шевалдина. Володя улыбнулся. Он и не думал отчаиваться, но забота командира была ему приятна.
Поручик Владимир Алексеевич Печерский был одним из лучших офицеров 4-го гвардейского кавалерийского полка. Он не гнался за дешевой славой: не дрался на дуэлях, не стремился перепить кого-то на гусарских пирушках, не хвастал победами на личном фронте, хотя были у него на то основания. Женщины обожали его: молодой князь был красив, обаятелен, и деньги у него водились.
Воевать с Наполеоном ему не пришлось – в то время он был еще мальчишкой. Зато несколько лет он служил на Кавказе, где доблестно сражался с абреками и в одном из боев спас раненого командира дивизии, полковника Репнина. За этот подвиг сам командующий Кавказской линией генерал Ермолов наградил юного корнета орденом Святой Анны первой степени и произвел в поручики. С тех пор прошло лет пять. Володя участвовал в самых кровопролитных сражениях и имел воинские награды, но, как ни странно, так и остался поручиком, несмотря на неоднократные представления командиров.
Холодность высшего начальства имела свое объяснение. Печерский слыл вольнодумцем. Его увлечение свободолюбивой поэзией, республиканскими идеями, книгами французских просветителей не могло остаться незамеченным. А вольнодумцы, особенно в армии, всегда были не в чести.
В двери снова заскрежетал замок, и в камеру, стуча костылем, вошел старый хромой майор в сопровождении писаря.
Печерский вскочил и вытянулся перед офицером, но тот добродушно махнул рукой.
– Вольно, вольно… – придвинув к себе шаткий табурет, майор сел и вытянул неподвижную ногу. – Комендант гарнизонной гауптвахты Свистунов, к вашим услугам. Скажу сразу, поручик, что чувствую к вам искреннюю дружескую приязнь. Ведь в Очаковскую кампанию я служил под началом вашего покойного отца, Алексея Порфирьевича. Мир его праху! Это был благороднейший человек и отчаянный храбрец. Да только, когда скончалась матушка-государыня, честные офицеры оказались не у дел…
– После смерти Екатерины II отец вышел в отставку и занялся дипломатией.
– Э! Дипломатия… Он был настоящий ратник! Суворов его любил! Таких воинов теперь уже нет… Вы думаете, почему в 1812 году Россия победила Наполеона? Да потому, что в армии еще служили старые суворовские командиры! Кутузов! Багратион! Милорадович! Вот так-то, юноша… Ну а теперь посмотрим ваше дело…
Он дал знак писарю. Тот порылся в портфеле и подал ему бумагу с печатью.
– Посмотрим, посмотрим, – прошамкал комендант, водружая на нос очки с поломанной дужкой, тщательно обмотанной суровой ниткой.
Пока он читал, Печерский молча следил за ним, стараясь по выражению лица старого вояки узнать свою участь.
Свистунов перехватил его тревожный взгляд и, подняв костлявый палец, пояснил:
– Это отчет о случившемся событии и ордер на арест. Приговор вам вынесут в Главном штабе. Тут я, к сожалению, бессилен. Могу только написать рапорт начальству о вашем образцовом поведении.
Печерский кивнул и улыбнулся.
– Обещаю не буянить, господин майор.
– Ну и, памятуя о покойном князе, готов выслушать личные просьбы по поводу вашего содержания и по мере возможности споспешествовать…
– Благодарю, господин майор! Вы, верно, догадываетесь, что у меня одно желание – выбраться отсюда как можно скорее. Но поскольку это не в вашей власти, то никаких других просьб у меня нет.
– Коли так, прочитайте сей документ и распишитесь. Не обессудьте – дел невпроворот! У меня ведь тут двенадцать арестованных офицеров, и все они для меня, как дети родные…
Печерский пробежал глазами бумагу, путаясь в завитушках витиеватого почерка, потом взял у писаря перо с чернильницей и поставил размашистую подпись.
Свистунов, кряхтя, поднялся и, сунув в подмышку костыль, в сопровождении писаря направился к выходу, но у самой двери задержался.
– Уж не знаю, как сказать, Владимир Алексеевич… У меня в приемной находится дама, прибывшая из Красного Села. Кто-то известил ее о вашем аресте, и теперь она умоляет о свидании. По артикулу никаких свиданий вам не положено, но, в память о покойном князе…
– Кто она?
– Представилась вашей сестрой. Да уж я-то знаю, что так называют себя все девушки, чтобы повидать своего милого…
– Как ее зовут?
– Натальей Алексеевной!
– Натали?! – воскликнул Володя. – Кто ей сообщил обо мне? Господин комендант, ради бога, разрешите этой даме повидаться со мной! Она действительно моя сестра!
Комендант поглядел на взволнованного юношу, потом на безучастную физиономию писаря, почесал в затылке и махнул рукой.
– Ладно, так и быть! Только недолго.
Высокая тоненькая девушка на мгновение остановилась на пороге камеры и подняла вуаль на поля шляпы. Легкие льняные волосы рассыпались локонами, обрамляя прелестное лицо. Чистые прозрачные голубые глаза засияли при виде молодого князя. На скулах проступил нежный румянец.
– Сестренка… – растроганно сказал Печерский.
– Володя!
Натали шагнула к брату-близнецу и обняла его. В ранней юности они были очень похожи, но с годами Володя возмужал, а Натали утратила подростковую угловатость и стала женственной.
– Когда ты успела примчаться из Красного? Как узнала, что я здесь?
– Сергей Павлович известил… Что случилось, Володя?!
– Да ничего особенного. На штандарте случайно был поврежден герб, а великий князь Николай усмотрел в этом злой умысел.
– Но при чем тут ты?!
– Честно говоря, ни при чем. Но, чтобы не пострадал весь полк, я взял вину на себя.
Натали в ужасе закрыла лицо руками.
– Сумасшедший! Ты понимаешь, что наделал?! Снова захотел на Кавказ под пули?
Печерский улыбнулся и чмокнул в щеку плачущую сестру.
– Ну и пусть Кавказ. Ведь там полковник Репнин и его дочь…
Покачав головой, Натали прошлась по мрачной камере, оглядывая серые облупившиеся стены, потом повернулась к Володе. Он с удивлением увидел искорку радости в ее глазах.
– Володя, ты ничего не знаешь! Репнин со дня на день будет в Петербурге!
Дрожащими от волнения руками она открыла крошечную сумочку и достала распечатанный конверт.
– Почитай, что он пишет!
Печерский схватил письмо и стал читать вслух:
«Любимая! Мы с Сероглазкой в Захарово. Оставляю дочь на попечение моего несравненного герра Гауза и завтра на рассвете отправляюсь в столицу. Прости, что так краток: мой ординарец уже в седле. Целую твои прекрасные руки, а также…»
– Ну всё, дальше тебе неинтересно, – смутилась Натали и решительно забрала у брата письмо.
– Вот так новость! – воскликнул Володя. – Полина в Захарово! Значит, я скоро увижу ее!
– Если тебя не отправят на Кавказскую линию, – погрозила пальцем сестра.
– Не отправят… Шевалдин обещал помочь.
– Каким образом?
– Не знаю… Ну, например, он может уговорить полковника Бакланова заступиться за меня перед Николаем Павловичем. Бакланов – правая рука великого князя.