Карнавал обреченных, стр. 34
Он повернулся к Сандре и бросил небрежно:
– Вы меня поняли, мадам?
Сандра присела в глубоком реверансе, мимолетно стрельнув глазами в растерянное лицо Бакланова.
– Слушаюсь, ваше императорское высочество! Обещаю, что ноги его не будет в моем доме!
Николай молчал. Он вдруг почувствовал, что Печерский неприязненно отстранился от него. Снисходительное выражение исчезло с лица великого князя, голос стал жестким.
– Итак, поручик, поскольку у вас нет причин быть недовольным, не задерживаю вас более.
Печерский молча обжег его взглядом. Как хотелось ему высказать всё, что накипело у него в душе! За себя он не боялся, но мысль о том, что имя княжны будет замешано в скандале, заставила его сдержаться.
Николай высокомерно усмехнулся:
– Вы плохо слышите, поручик? Я велел вам удалиться!
Щелкнув каблуками, Печерский молча вышел из комнаты.
Вернувшись в Аничков дворец, Николай Павлович взбежал по ступеням и оглянулся на Бакланова, который потерянно остался стоять внизу. Великий князь жестом приказал ему следовать за ним. Они поднялись по мраморной лестнице на второй этаж. Войдя в просторную, богато убранную комнату, увешанную старинным оружием, великий князь стал кружить по ней, сметая всё на своем пути. Бакланов, застыв в углу, тревожно наблюдал за странными экзерсисами своего господина. Ужас объял его, когда Николай остановился на миг и, раздувая ноздри, вдруг ринулся прямо на него. Не ведая, что тот задумал, Бакланов инстинктивно отскочил и подставил разгневанному сюзерену его любимый барабан, но великий князь пнул его носком сапога с такой силой, что лопнула мембрана. Николай затряс кулаком возле носа испуганного адъютанта. От бешенства слова застревали у него в глотке.
– К-какого дьявола ты впутал меня в эту историю?! Ты думаешь, этот самонадеянный князек не догадался, кто такой на самом деле генерал Павлов?
Бакланову не раз приходилось выдерживать бурю гнева великого князя, но на этот раз он струхнул не на шутку.
– Ваше высочество, – умолял он, – не извольте гневаться! Ничего непоправимого не произошло. Княжна Полина не знает, кто вы. А двух других свидетелей – Печерского и Сандру – я… уберу, клянусь честью!
По лицу Николая пробежала усмешка.
– Лучше поклянись чем-нибудь другим!
Он хотел еще язвительно напомнить, что в деле замешано не два, а по крайней мере три свидетеля, если считать самого Бакланова, но тут неожиданно в кабинете появился камердинер с письмом на серебряном подносе.
– Какого черта! – грубо прикрикнул на него Николай.
– Ваше императорское высочество! – робко откликнулся старый слуга. – Письмо от ее императорского величества Марии Федоровны.
– Оставь на столе!
Чтобы отвлечься и успокоить нервы, Николай демонстративно повернулся к Бакланову спиной и стал рассматривать конверт, поданный камердинером. Повертев его в руках, он сломал печати и развернул лист мелованной бумаги. По мере того как он читал, его лицо вдруг стало бледнеть на глазах. Он провел рукой по глазам и ухватился за край стола. Бакланов бросился к нему.
– Что с вами, ваше высочество?
С трудом придя в себя, Николай опустился в кресло.
– Срочно в Зимний!
– Слушаюсь, ваше высочество! Надеюсь, ее величество императрица-мать в добром здравии?
Николай с минуту молчал, потом взглянул на своего адъютанта и хрипло произнес:
– Умер Александр.
Бакланов невольно охнул и отступил на шаг.
– Н-не может быть!
Николай протянул ему письмо императрицы. В нем было всего несколько строк в чернильных разводах от слез. Мария Федоровна сообщала, что два часа назад курьер принес горестную депешу от генерала Дибича. Совершая поездку в Крым, император простудился и вернулся в Таганрог тяжело больным. Все усилия доктора Виллие оказались напрасными. Александр Павлович скончался 19 ноября в 10 часов 47 минут на руках неутешной Елизаветы Алексеевны.
Еще не придя в себя от ошеломляющего известия, Бакланов интуитивно понял, что скоропостижная смерть брата не может не вызвать тайного удовлетворения великого князя. Хотя лицо Николая побледнело, он не выглядел человеком, убитым горем. Он был скорее взволнован, нежели опечален. Его блуждающий взгляд искал выход из трудного положения. И Бакланов нашел нужные слова.
– Ваше высочество, я глубоко скорблю о почившем государе, – убедительно и твердо прозвучал в тишине его голос. – Но… нельзя терять ни минуты. Хотя цесаревич Константин когда-то заявлял о своем отречении, это всего лишь слова, сказанные давно, несколько лет назад. Кто знает, какое решение он примет сейчас, когда у него появилась реальная возможность сесть на трон? Ради этого он пойдет на все, вплоть до развода с пани Грудзинской!
Николай машинально кивнул. В эти судьбоносные минуты он не мог пренебречь преданностью своего адъютанта. Отныне его мысли и поступки были направлены только к одной цели – занять престол. Он сразу перестал думать о неприятностях, связанных с несостоявшимся любовным свиданием и неожиданным появлением разгневанного князя Печерского. Его чистое, романтическое чувство к Полине сейчас казалось сущим ребячеством. Всё скрылось в тени, всё ушло на второй план, кроме одного: возможности стать императором России.
Он выпрямился и расправил плечи:
– Ты прав. Пришло время вытащить на свет завещание Александра! Немедленно разыщи и привези мне шкатулку с манифестом о престолонаследии.
«Наконец-то опомнился, – подумал Бакланов. – Раньше надо было меня слушать! А теперь как бы не опоздать. Милорадович со своими генералами присягнут Константину, никто и пикнуть не посмеет. У кого сила, у того и власть».
Он вытянулся по-военному.
– Ваше высочество! Для выполнения вашего поручения мне придется съездить в имение князя Репнина, деревню Захарово.
«Хоть к черту на рога», – чуть не вырвалось у Николая, но он вовремя вспомнил о почившем брате-императоре и не помянул вслух рогатого. Взяв себя в руки, он сказал сдержанно:
– Любой ценой добудь для меня эту бумагу, и я в долгу не останусь!
– Слушаюсь, ваше высочество! Разрешите выполнять приказ?
– Ступай!
Когда за Баклановым закрылась дверь, Николай озабоченно потер лоб. Что еще? Ах, да! Ехать в Зимний, утешать maman… Но это потом. Сначала надо отправить письмо Константину. Пусть письменно подтвердит свое отречение! Четко и внятно!
Через два дня после кончины императора вдовствующая императрица Елизавета Алексеевна отправила из Таганрога в Германию письмо:
«Пишу вам, дорогая мама, не зная, что сказать. Я не в состоянии дать отчет в том, что я чувствую: это одно непрерывное страдание, это чувство отчаяния, перед которым, боюсь, моя вера окажется бессильной. Боже мой! Если бы он не оказывал мне столько ласки, если бы не давал до последней минуты столько доказательств нежного расположения. Мне суждено было видеть, как испустил дух этот ангел, сохранивший способность любить, когда он уже потерял способность понимать. Что мне делать с моей волей, которая была подчинена ему, что делать с жизнью, которую я готова была посвятить ему? Мама, мама, что делать, как быть? Впереди все темно… Могу сказать совершенно искренно: для меня отныне ничто не существует. Для меня все безразлично, я ничего не жду, ничего не желаю, не знаю, что буду делать, куда поеду. Знаю одно, я не вернусь в Петербург, для меня это немыслимо».
В письме Елизаветы, исполненном неподдельной боли, отчаяния и скорби, все-таки чего-то не хватало… Чего? Имени покойного.
Глава 5
Шкатулка
Управляющий поместьем Захарово герр Гауз положил толстый гроссбух на письменный стол строго параллельно краю столешницы и задумчиво оглядел свой кабинет. Всё вокруг было подчинено педантичному немецкому порядку. Книги на полках расставлены не только по темам, но и по цвету, и даже по размеру переплета: маленькие к маленьким, большие к большим. На дубовом столе – ни пылинки, ни щербинки. В чернильнице – не черные, а модные фиолетовые чернила. Гусиные перья герр Гауз заменил стальными, выписанными из Германии.