Ужин для огня. Путешествие с переводом, стр. 3

– Нас два месяц туриста не приезжай, вы?– один первый! Вы где живи?

– Где только не живи,?– нашелся Прашант.

– Где живи, а сейчас приезжай, хорошо! Друзья. Я вода купи?

– Что-что?

– Я вода купи, угощай? Сам до ночи пей нельзя, Рамадан, а вас угощай?– можно, и сам приятно.?– Он затормозил и прежде, чем мы успели отказаться, выскочил из машины. Я открыл дверь, чтобы пойти за ним, но Мустафа замахал руками.?– Сам, сам покупай, вы отдыхай.

Вернувшись, раздал мелочь нищим, сгрудившимся у машины в его отсутствие, а нам вручил по бутылке минералки.

– Это бедный, кладбище живи,?– пояснил Мустафа, когда мы отъехали.

– Они живут на кладбище?

– Да, много бедный живи?– вон там, кладбище, склеп живи. Много-много бедный. Они меня знай: я мой старший сын посылай, он помогай, много-много брат корми,?– Мустафа снова остановил машину и на сей раз предложил нам выйти.

У подножия холма Цитадели начинался Город мертвых, огромный район, целиком состоящий из кладбищ, мавзолеев и усыпальниц мамлюкского периода, заселенный не только мертвыми, но и живыми: в некрополе часто селятся каирские бедняки. Три старухи в черных платках поклонились Мустафе и приветливо помахали нам с Прашантом.

– Рамадан карим,?– лопотал наш проводник,?– сам до ночи еда нельзя, а бедный корми?– хорошо. Дома жена кричи, ругай, я не отвечай, Рамадан, ссора нельзя. Надо молчи, муж и жена люби, надо Аллах спасибо.

Улицы Каира были ровно такими, какими я всегда их себе представлял. Обожженный кирпич, стрельчатые арки, обилие лавок, тележек с фруктами, выкрики продавцов, зов муэдзинов, яблочный дым кальянов. Один из великих городов мира, живущий своей обычной жизнью. Никаких мятежей и казней, никакой кровавой бани. Скорее наоборот: повседневное движение жизни казалось подчеркнуто спокойным, даже несколько заторможенным. Может быть, это и был главный признак ненастья?– мнимое самообладание как проявление шока. А может, это спокойствие было просто одним из предписаний Рамадана. «Надо молчи, надо Аллах спасибо». Во всяком случае, что-то такое точно ощущалось?– или это нам так казалось? Что-то было. Гордая осанка готовности. Блажен, кто посетил сей мир…

После обязательного визита в мечеть Ибн Тулуна и короткой прогулки по набережной Нила Мустафа объявил, что настало время ехать к пирамидам Гизы. Вот теперь-то мы и увидим беспорядки, подумал я, когда слева по борту, в просвете между кирпичными многоэтажками, показалась обглоданная вершина Великой пирамиды. Даже в мирное время туристы всех стран, приезжающие, чтобы увидеть последнее из семи чудес света, только и делают, что отбиваются от неотвязных торговцев безделушками, жуликов, норовящих втянуть вас в какую-нибудь аферу, и просто воров-карманников. В последние месяцы к этим «казням египетским» прибавилась еще одна: исламские радикалы, забрасывающие иностранцев камнями. В общем, ничего хорошего ждать не приходится. Но… Проведя утро в пустоте аэропорта, а послеобеденные часы?– в суфийской умиротворенности Города мертвых, я уже начинал догадываться, что тот Египет, в котором очутились мы, был параллельной вселенной, одним из возможных миров Дэвида Льюиса. В нашей параллельной вселенной пирамиды Гизы были продолжением пустоты, а может быть, и ее началом.

Изнутри этой пустоты, из ее сердцевины, остальные миры казались, нет, не иллюзорными, даже наоборот: все было в равной степени реальным, равноудаленным?– и туманная панорама города, его небоскребов и минаретов, открывающаяся с обрыва за пирамидой Хуфу; и раскаленные дюны Сахары, непрерывность песков отсюда до Магриба, где я ночевал в лагере у туарегов три года назад; и «египетские ночи» в североафриканском квартале Нью-Йорка, где почти не говорят по-английски, всегда пахнет специями и дымом жаровен, а курильщики кальянов, похожие на кларнетистов, продолжают свои бдения до самого утра; и вторжение гиксосов в Нижний Египет в семнадцатом веке до нашей эры; и нынешний военный переворот и протесты сторонников Мурси; и общинный быт мурси 3, живущих в долине Омо ровно так, как, вероятно, жили обитатели тех мест в семнадцатом веке до нашей эры; и Анубис с головой шакала, сопровождающий умерших в загробное царство.

В египетской Книге мертвых Поля камыша (по другой версии?– Поля сна) представлены как реальность, равноценная нашей. Есть два мира, и поди разберись, какой из них настоящий; ведь бывает и так, что человек находится сразу в обоих. Находится в самом пекле событий, но узнает о происходящем из сводки новостей, а, оторвавшись от телепрограммы, слышит тысячелетнее дыхание тишины, нарушаемое только жужжанием зеленых мух; задирает голову, вглядываясь в морду Сфинкса, считает ряды в каменной кладке пирамиды и пытается, но никак не может представить себе людей?– ни тех, для кого сооружались эти громады, ни тех, чьи жизни были отданы на постройку, ни даже тех, кто был здесь вчера или позавчера. Ведь за два с половиной часа, проведенные на пирамидах, мы не встретили ни одного человека.

2. ДЕТИ РЕВОЛЮЦИИ

С Деми мы дружили в университете, но в последние годы переписывались редко. О новых, все более невероятных витках ее биографии я узнавал в основном от общих знакомых. Уроженка Дыре-Дауа, того самого города на востоке Эфиопии, где охотился за сокровищами Рембо, томился в ожидании каравана Гумилев и строчил желчные репортажи Ивлин Во, Деми шутила, что повторила маршрут европейских литераторов-первопроходцев, но в обратном направлении. На самом же деле ее траектория была куда более сложной. Она рассказывала, что никогда не знала своего отца; уже во взрослом возрасте узнала, что человек на трогательных фотографиях из семейного альбома был убит в начале гражданской войны, за два или три года до ее рождения, а своим появлением на свет Деми обязана безымянному солдату СВЭД 4, ворвавшемуся в хижину во время налета, когда первая волна «Красного террора» захлестнула регион Дыре-Дауа. Все это держалось в секрете не только от Деми, но и от других членов семьи, которые, впрочем, и сами в те годы старались знать как можно меньше и держаться как можно дальше. Известно было, что человек на семейных фотографиях некогда принадлежал к поруганной ЭНРП 5, и мать Деми, опасаясь преследований со стороны хунты Менгисту Хайле Мариама, несколько лет пряталась с детьми в подвале у некой тетушки. Сама Деми ничего из этого не помнит; первое отчетливое воспоминание?– лагерь для беженцев, откуда их с матерью и старшей сестрой вывезли в Италию, когда Деми было десять. Именно из отсутствия детских воспоминаний и вырос, годы спустя, автобиографический роман, после которого Деми стали причислять к созвездию молодых писателей эфиопской диаспоры?– «детей революции»?– наряду с Маазой Менгисте, Ребеккой Хайле и Динау Менгесту. К слову, первая книга Динау, бывшего соседа Деми по бруклинским трущобам, изначально так и называлась, «Дети революции» (впоследствии он заменил это рабочее название цитатой из Данте: «The beautiful things that Heaven bears» 6). Мне запомнилась сентенция, которую произносит один из его персонажей в качестве тоста: «Наша память как река, отрезанная от моря. Со временем она пересохнет на солнце. Поэтому мы пьем и пьем и никак не можем напиться». Что-то подобное говорила и Деми, когда мы шумной компанией просиживали в кабаках после или вместо занятий. В ту студенческую пору она поразила меня своими познаниями в области русской словесности и тем, что четыре или пять раз прочла от корки до корки «Улисса». Таская нас, очкариков с литературного факультета, по злачным местам в самых неприветливых районах города, она повторяла, что вкус жизни всегда оседает на дне общества, как сироп?– на дне стакана.

Это было пятнадцать лет назад, и знаменитые строки русского классика эфиопского происхождения?– «всё те же мы…»?– едва ли применимы к нашей тогдашней компании. Время от времени отголоски юности доходят в виде не слишком увлекательных сплетен: кто-то из бывших начинающих авторов подался в бизнес или пошел по академической стезе, учился, но недоучился, пробовал снимать фильмы, располнел, полысел, отрастил бороду, чтобы скрыть второй подбородок. Динау Менгесту преподает теперь в Джорджтаунском университете и считается одним из самых многообещающих англоязычных писателей поколения «under 40» 7, продолжателем линии Сола Беллоу. А Деми продолжает свои бесконечные странствия, взяв за правило нигде не задерживаться дольше года.