Игра ангела, стр. 95

— Ирене Сабино?

Я услышал, как он негодующе фыркнул.

— Перед смертью сеньор Марласка создал денежный фонд, передав его в управление и на попечительство конторы. Из этого фонда необходимо было осуществить ряд переводов на счета, открытые на имя некоего Хуана Корберы и Марии-Антонии Санаухи.

«Хако и Ирене Сабино», — подумал я.

— Насколько велик был фонд?

— Это был вклад в иностранной валюте. Кажется, он составлял около ста тысяч французских франков.

— Марласка не рассказывал, откуда он взял эти деньги?

— У нас адвокатская контора, а не детективное агентство. Контора ограничилась выполнением инструкций, оговоренных в завещании сеньора Марласки, не подвергая их сомнениям.

— Какие еще распоряжения оставил сеньор Марласка?

— Ничего особенного. Простые выплаты третьим лицам, не имевшим никакого отношения ни к конторе, ни к семье.

— Не можете припомнить, кому именно?

— Мой отец занимался этими делами лично, чтобы информация, скажем так, компрометирующего свойства не стала известна служащим конторы.

— Вашего отца не удивило, что бывший компаньон пожелал заплатить столько денег неизвестным лицам?

— Конечно, ему это показалось странным. Ему многие вещи казались странными.

— Вы не помните, куда должны были перевести эти деньги?

— Помилуйте, как я могу помнить? С тех пор прошло по меньшей мере лет двадцать пять.

— Постарайтесь, — попросил я. — Ради сеньориты Маргариты.

Секретарша уставилась на меня с ужасом, и я подмигнул ей.

— Не смейте ее пальцем тронуть! — взвился Валера.

— Не доводите до греха, — сказал я. — Так как память? Восстанавливается?

— Я могу посмотреть в личных бухгалтерских книгах отца. И это все.

— Где они?

— Дома, среди его бумаг. Но на это потребуется немало времени…

Я повесил трубку и перевел взгляд на секретаршу Валеры. Женщина плакала. Я протянул ей носовой платок и легонько хлопнул по плечу.

— Ладно, сеньорита, не бойтесь, я ухожу. Видите, я всего лишь хотел поговорить с ним.

Она испуганно закивала, не спуская глаз с револьвера. Я застегнул пальто и улыбнулся ей.

— И последнее.

Она подняла голову, опасаясь худшего.

— Дайте мне адрес адвоката. И не пытайтесь меня обмануть, потому что в противном случае я вернусь и, честное слово, оставлю свойственное мне добродушие на хранение швейцару.

Перед уходом я попросил сеньориту Маргариту показать, где у них проходит телефонный кабель, и оборвал его. Таким образом я избавил ее от искушения предупредить Валеру, что я намерен нанести ему светский визит, или сообщить в полицию о небольшом недопонимании между нами.

14

Адвокат Валера жил в монументальной усадьбе, похожей на норманнский замок, вклинившейся в застройку на пересечении улиц Жироны и Аусиас Марч. Я предположил, что адвокат унаследовал это уродство вместе с конторой. Каждый камень этого сооружения, верно, был скреплен кровью и потом многих поколений барселонцев, которые и мечтать не могли даже ступить на порог подобного дворца. Я сказал швейцару, что принес адвокату документы из конторы по поручению сеньориты Маргариты, и после минутного колебания он пропустил меня. Я неторопливо поднялся по лестнице, провожаемый настороженным взглядом швейцара. Лестничная площадка жилого этажа размерами превосходила многие жилища, запомнившиеся мне с детства, в старом квартале Рибера всего в нескольких метрах отсюда. Дверной молоток был вещицей из литой бронзы. Едва взявшись за него, чтобы постучать, я заметил, что дверь открыта. Я несильно толкнул ее и заглянул в квартиру. От прихожей отходил длинный коридор метра три шириной со стенами, обитыми синим бархатом, украшенными картинами. Я притворил за собой дверь и вгляделся в жаркую темноту в конце коридора. Тихая музыка разливалась в пространстве, жалобная фортепьянная мелодия, грустная и изящная. Гранадос.

— Сеньор Валера? — позвал я. — Это Мартин.

Не дождавшись отклика, я ступил в коридор, отвечая на призыв печальной музыки. Я прошел мимо картин и ниш, в глубине которых скрывались фигуры мадонн и святых. Коридор представлял собой анфиладу арок, завешенных гардинами. Я миновал один занавес за другим, пока не достиг конца коридора, завершавшегося большим залом, погруженным в темноту. Зал имел прямоугольную форму, и все стены его от пола до потолка занимали книжные стеллажи. В глубине находилась массивная дверь. За приоткрытой створкой угадывался полумрак, мерцающий и насыщенный оранжевыми тонами от пылающего камина.

— Валера? — снова позвал я, повышая голос.

В полуоткрытой двери в ореоле света, распространявшемся от камина, появился силуэт. На меня с подозрением уставились два сверкающих глаза. Собака, похожая на немецкую овчарку, только с белой шерстью, медленно подошла ко мне. Я замер, украдкой расстегивая пальто, чтобы дотянуться до револьвера. Пес остановился у моих ног, посмотрел на меня и заскулил. Я погладил его по голове, и он лизнул мои пальцы. Потом он развернулся и засеменил обратно к двери, за которой подрагивало зарево камина. Собака остановилась в проеме и опять посмотрела на меня. Я пошел следом.

За дверью я увидел библиотеку, где преобладающей деталью интерьера являлся огромный камин. Комнату освещало только пламя камина, и на стенах и потолке плясали длинные тени. В середине комнаты на столе стоял граммофон, из которого звучала грустная музыка. У камина, спинкой к двери, покоилось широкое кожаное кресло. Собака приблизилась к креслу и снова повернула ко мне голову. Я подался вперед и увидел руку, лежавшую на подлокотнике, державшую сигару. От тлевшего кончика сигары к потолку плавно поднимались перья голубоватого дыма.

— Валера? Это Мартин. Дверь была открыта…

Собака растянулась у кресла, по-прежнему пристально глядя на меня. Я сделал несколько шагов к камину и обошел кресло. Адвокат Валера сидел у огня с открытыми глазами и легкой улыбкой на губах. Он был одет в костюм-тройку и одной рукой придерживал на коленях тетрадь в кожаном переплете. Я встал напротив и заглянул ему в глаза. Его веки не вздрогнули. И вдруг я заметил красную слезу, кровавую слезу, медленно катившуюся у него по щеке. Я опустился перед ним на колени и взял у него тетрадь. Собака бросила на меня отчаянный взгляд. Я приласкал ее.

— Простите, — прошептал я.

Тетрадь была исписана от руки. Она представляла собой нечто вроде приходно-расходной книги. Каждая новая запись была отделена от предыдущей короткой чертой и предварялась датой. Валера открыл тетрадь посередине. Первая дата в начале открытой страницы свидетельствовала, что запись сделана 23 ноября 1904 года.

Я прочитал запись несколько раз, пытаясь уловить хоть какой-то смысл. Я помнил тот пассаж с давних пор, когда еще работал в «Голосе индустрии». Это был жалкий переулок, погребенный за стенами кладбища Пуэбло-Нуэво, где приткнулись мастерские, изготавливавшие надгробные плиты и памятники. За кладбищем он сходил на нет, превращаясь в одну из грязных канав, пересекавших пляж Багатель и квартал бараков, тянувшийся до самого моря, — Соморростро. По какой-то причине Марласка распорядился выплатить приличную сумму одной из таких мастерских. На странице, помеченной упомянутой датой, имелась еще вторая запись, касавшаяся фонда Марласки. Речь шла о первых выплатах Хако и Ирене Сабино.

Я продолжал листать тетрадь. Большинство записей касались расходов и небольших операций, связанных с деятельностью конторы. Мне пришлось просмотреть несколько страниц, заполненных загадочными памятными заметками, прежде чем я нашел следующую запись, где упоминался Марласка. И снова была зафиксирована передача наличных денег через какого-то Марселя, возможно, одного из клерков конторы.