Игра ангела, стр. 93

На обратном пути поезд постоянно останавливался. Часть железнодорожного полотна требовала ремонта, и мы прибыли в Барселону только к вечеру пятницы 23 января. На город давило багровое небо, затянутое паутиной черного дыма. Было жарко, как будто зима внезапно кончилась, и от решеток канализации поднимались влажные затхлые испарения. Открыв портал дома с башней, я нашел на полу белый конверт. Различив печать красного сургуча, я не позаботился поднять его, ибо заранее знал содержание письма: любезное напоминание о свидании с патроном в особняке у парка Гуэль, чтобы передать готовую рукопись. Я поднялся по лестнице в темноте и отпер дверь жилого этажа. Не зажигая свет, я прямиком направился в кабинет. Я подошел к окну и оттуда окинул взглядом комнату, наполненную адским заревом, отблеском полыхающего неба. Я представил всю сцену так, как описывала ее Кристина. Вот она стоит на коленях подле кофра, открывает его и вынимает папку с рукописью. Она читает проклятые страницы и понимает, что непременно должна их уничтожить. Она зажигает спички и подносит огонек пламени к бумаге.

«В доме кто-то был».

Я шагнул к кофру и замер на миг, словно шпионил, наблюдал за ней. Потом, наклонившись, я открыл кофр. Манускрипт лежал на месте, дожидаясь меня. Протянув руку, я коснулся папки, погладив ее кончиками пальцев. И тут я это заметил. Серебряный контур мерцал на дне сундука, точно жемчужина на дне водоема. Я взял предмет и повертел в пальцах, рассматривая в отсвете окровавленного неба. Брошь, изображавшая ангела.

— Сукин сын, — услышал я свой голос.

Из глубины шкафа я извлек шкатулку со старым револьвером отца и, открыв барабан, убедился, что оружие заряжено. Оставшиеся в коробке патроны я высыпал в левый карман пальто, а в правый сунул завернутый в платок револьвер. Перед уходом я задержался на миг, чтобы взглянуть в лицо незнакомцу, смотревшему на меня из зеркала в прихожей. Я улыбнулся, ощущая в крови леденящее спокойствие ненависти, и вышел в ночь.

Дом Андреаса Корелли возвышался на холме на фоне пелены багровых туч. За ним колыхалась роща теней парка Гуэль. Ветер шевелил ветви, и листья шелестели, как змеи в темноте. Я остановился у входа и окинул взглядом фасад. В доме не горела ни одна лампочка. Ставни на окнах были закрыты. За спиной я слышал дыхание собак, носившихся за стенами парка, выслеживая меня. Я вынул из кармана револьвер и повернулся к решетке входных ворот парка, сквозь которую виднелись силуэты псов, расплывчатых теней, наблюдавших за мной из полумрака.

Я подошел к двери дома и трижды коротко ударил дверным молотком. Ответа я ждать не стал. Я собирался разнести замок выстрелами, но это не потребовалось. Дверь была открыта. Я повернул бронзовую ручку, отжав язычок замка, и дубовая дверь медленно скользнула внутрь, увлекаемая собственным весом. Впереди открылся длинный коридор. Слой пыли, покрывавший пол, белел, словно тонкий песок. Я переступил порог и приблизился к лестнице, поднимавшейся вдоль боковой стены прихожей. Ее верхние ступени тонули в клубах сумрака. Я прошел дальше по коридору в гостиную. За мной следили десятки глаз из галереи старых фотографических портретов в рамках, развешенных по стенам. В доме царила мертвая тишина, слышались лишь мои шаги и дыхание. Я достиг конца коридора и замер. Закатный свет красными лезвиями проникал сквозь ставни. Я поднял пистолет и переступил порог гостиной. Глаза успели привыкнуть к полутьме. Мебель в комнате была расставлена по-прежнему, но даже при скудном освещении становилось понятно, что она ветхая и погребена под толстым слоем пыли. Руины. Занавеси давно истлели, а облезшая краска на стенах висела лентами, напоминая змеиную чешую. Я направился к одному из окон, чтобы открыть ставни и впустить немного света. Метрах в двух от балкона меня настигло ощущение, что я не один в комнате. Я застыл, похолодев, затем медленно повернулся.

В углу гостиной явственно вырисовывался силуэт человека, сидевшего в кресле — на своем излюбленном месте. Кроваво-красный свет, сочившийся сквозь жалюзи, позволял различить начищенные ботинки и контуры костюма. Лицо полностью скрывала тень, но я знал, что он смотрит на меня. И улыбается. Я вскинул револьвер и прицелился.

— Я знаю, что вы сделали, — сказал я.

Корелли не дрогнул ни единым мускулом. Его фигура оставалась неподвижной, он затаился, как паук. Я шагнул вперед, целясь ему в лицо. Мне послышалось, будто кто-то вздохнул в темноте. На миг луч красного света отразился в его глазах, и я, преисполнившись уверенности, что он сейчас бросится на меня, выстрелил. Отдача при выстреле словно молотом ударила меня в плечо. Ствол револьвера курился голубоватым дымком. Одна рука Корелли соскользнула с подлокотника кресла, покачиваясь и царапая ногтями пол. И я выстрелил снова. Пуля попала в грудь и прожгла дымящуюся дыру в одежде. Я застыл, сжимая револьвер обеими руками, не осмеливаясь сделать ни шагу, не отрывая взгляда от неподвижной фигуры в кресле. Покачивание руки постепенно замедлялось, и наконец тело замерло, и ногти, длинные и отполированные, уткнулись в дубовый паркет. Тело, только что принявшее две пули, в лицо и в грудь, не издало ни звука и ни разу ни дернулось. Я отступил к окну, открыв створки ударом ноги, ни на миг не спуская глаз с кресла, где распростерся Корелли. Поток призрачного света хлынул с балкона и достиг угла гостиной, осветив тело и лицо патрона. Я попытался проглотить слюну, но рот у меня пересох. Первый выстрел проделал ему отверстие между глаз. Вторая пуля продырявила лацкан пиджака. Из ран не вытекло ни единой капли крови. Вместо крови из дырок сыпался порошок, тонкий и искрящийся, как в песочных часах, струйками скользивший по складкам его одежды. Глаза блестели, а губы застыли в саркастической усмешке. В кресле сидела кукла.

Я опустил револьвер (руки у меня все еще тряслись) и осторожно приблизился. Склонившись над гротескным манекеном, я медленно поднес руку к его лицу. На миг я испугался, что стеклянные глаза вот-вот оживут, а пальцы с длинными ногтями вцепятся мне в горло. Я провел по щеке куклы кончиками пальцев. Дерево, расцвеченное эмалью. Я не удержался от горького смеха. Не стоило ожидать иного от патрона. Я вновь повернулся лицом к этой шутовской маске и с силой ударил ее кулаком, опрокинув куклу на бок. Она соскользнула на пол, и я принялся топтать и пинать ее. Деревянное туловище деформировалось, руки и ноги вывернулись под немыслимым углом. Я отступил на пару шагов, осмотрелся и, заметив большое полотно с образом ангела, сорвал его одним рывком. За картиной я нашел дверь в подвал, запомнившуюся мне с той ночи, которую провел в кресле в этой комнате. Проверив замок, я обнаружил, что дверь не заперта. Бросив взгляд на лестницу, спускавшуюся в колодец, до краев наполненный тьмой, я направился к комоду. Именно в этом комоде, по моим воспоминаниям, у Корелли хранились сто тысяч франков во время нашей первой встречи в доме. Я обшарил ящики, и в одном из них нашел жестяную коробку со свечами и спичками. Я заколебался на миг, спросив себя, уж не оставил ли их патрон намеренно, догадываясь, что я найду их, как нашел куклу. Я зажег свечу и решительно пересек гостиную, направившись к двери. Бросив последний взгляд на сломанный манекен, подняв свечу высоко над головой и крепко сжимая в правой руке пистолет, я начал спуск.

Я продвигался вниз ступень за ступенью, останавливаясь и оглядываясь назад на каждом шагу. Спустившись в подвальное помещение, я отставил свечу как можно дальше и описал ею полукруг. Все осталось на своих местах: операционный стол, газовые лампы и поднос с хирургическими инструментами. Но предметы покрывала патина пыли и паутины. Однако в подвале появилось и кое-что новое. Привалившись к стене, в ряд выстроились фигуры, такие же неподвижные, как кукла патрона. Я поставил свечу на операционный стол и подошел ближе к безжизненным телам. Я узнал среди них мажордома, прислуживавшего нам с Корелли за ужином в саду, и шофера, отвозившего тогда меня домой. Некоторых персонажей я никогда не встречал. Черты одного манекена вообще оставались скрытыми, ибо он приткнулся лицом к стене. Я толкнул его стволом револьвера, переворачивая, и спустя миг смотрел на себя самого. Меня пробрала дрожь. У куклы, имитировавшей меня, была только половина лица. Вторая не имела оформленных черт. Я приготовился расплющить эту маску ударом ноги, и тут мой слух уловил приглушенный детский смех где-то на вершине лестницы. Я затаил дыхание, и тотчас послышалась серия сухих хлопков. Я бросился вверх по ступеням, и когда выскочил на первом этаже, куклы патрона уже не было на том месте, где я бросил ее, сломанную. Отпечатки ног вереницей тянулась к порогу гостиной. Я взвел курок револьвера. Следы привели меня в коридор, выходивший в прихожую. Я остановился в проеме и поднял оружие. Следы исчезали в центре коридора. Я стал высматривать притаившуюся в темноте тень патрона, но не обнаружил даже намека на его присутствие. Входная дверь в конце коридора по-прежнему была открыта. Я крадучись приблизился к той точке, где обрывался след. Я не сразу обратил внимание на эту деталь. Только через несколько секунд я сообразил, что брешь в портретной галерее на стене, запомнившаяся мне по прежним визитам, теперь была заполнена. На вакантном месте появилась новая фотография в рамке. На этой фотографии, казалось, вышедшей из той же студии, что и все остальные экспонаты жутковатой коллекции, была изображена Кристина, в белом платье, напряженно смотревшая в объектив. И она была не одна. Обнимая за плечи, Кристину поддерживал ее хозяин, улыбавшийся в камеру. Андреас Корелли.