Игра ангела, стр. 41

Меня разбудили патрульные, постучав резиновой дубинкой по ноге. Уже наступила ночь, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы разобраться, кто передо мной — агенты службы общественного порядка или эмиссары смерти, посланные с особым поручением.

— Послушайте, сеньор, идите-ка отсыпаться после попойки в свою постельку, договорились?

— Как прикажете, мой полковник.

— Шевелитесь, или я упрячу вас за решетку. Посмотрим, как вам понравится такая шутка.

Меня не пришлось долго уговаривать. Поднявшись не без труда, я взял курс на свое жилище, надеясь добраться туда раньше, чем снова собьюсь с пути истинного и ноги сами приведут меня в третьесортный кабак. Дорога, на которую в нормальном состоянии я потратил бы десять-пятнадцать минут, в ту ночь оказалась раза в три длиннее. Наконец я чудом добрался до дверей собственного дома. Но надо мной, верно, висело какое-то проклятие, ибо я вновь увидел Исабеллу, на сей раз сидевшую и ждавшую меня во внутреннем дворике особняка.

— Вы пьяны, — заявила Исабелла.

— Наверняка, поскольку только в припадке белой горячки мне могло почудиться, что среди ночи я нахожу тебя, сонную, на пороге своего дома.

— Мне больше некуда идти. Мы с отцом поссорились, и он выгнал меня из дома.

Я закрыл глаза и вдохнул поглубже. Разум, отупевший от выпивки и горя, оказался не в состоянии облечь в приемлемую форму поток ругательств и проклятий, вертевшихся на языке.

— Ты не можешь здесь остаться, Исабелла.

— Пожалуйста, только на одну ночь. Умоляю вас, сеньор Мартин.

— Только не надо смотреть на меня как агнец, приготовленный к закланию.

— Между прочим, я оказалась на улице по вашей вине, — добавила она.

— По моей вине. Вот это мило! Не знаю, есть ли у тебя талант, чтобы писать, но больного воображения в избытке. Хотелось бы узнать хотя бы самую завалящую причину, чем я виноват, что сеньор папа выставил тебя на улицу?

— Когда вы пьяны, вы странно выражаетесь.

— Я не пьян. В жизни не напивался. Отвечай на вопрос.

— Я сказала отцу, что вы взяли меня помощницей и потому я отныне намерена заниматься литературой и больше не смогу работать в магазине.

— Что?

— Может, войдем? Я продрогла, и у меня онемела задница, оттого что я задремала на ступенях.

Я чувствовал головокружение, меня одолевала тошнота. Я возвел глаза к слабому сумеречному свету, проникавшему сквозь слуховое окно над верхней площадкой лестницы.

— Неужели это кара небесная, посланная для того, чтобы я покаялся в своей беспутной жизни?

Исабелла с любопытством проследила направление моего взгляда.

— С кем вы разговариваете?

— Ни с кем. Это монолог. Прерогатива пьяного. Но завтра с утра я намерен вступить в диалог с твоим отцом и положить конец бессмыслице.

— Не уверена, что это хорошая идея. Отец поклялся, что убьет вас, если увидит. Под прилавком он держит двуствольное ружье. Он такой. Однажды он застрелил из своей двустволки быка. Было лето, дело происходило близ Архентоны…

— Замолчи. Ни слова больше. Тихо.

Исабелла умолкла и уставилась на меня в ожидании. Я возобновил поиски ключа. В тот момент я был не в состоянии разбираться в хитросплетениях лжи болтливой отроковицы. Мне требовалось рухнуть в постель и забыться, причем желательно именно в таком порядке. Поиски ключей затянулись на несколько минут и явных результатов не принесли. Наконец Исабелла, не проронив ни слова, подошла ко мне и, покопавшись в кармане моего пиджака, который я уже обшарил сотню раз, достала ключ. Девушка показала его мне, и я обреченно кивнул.

Исабелла открыла дверь и помогла мне войти. Она довела меня до спальни, как инвалида, и уложила в постель. Девушка поправила подушки под головой и стащила с меня ботинки. Я посмотрел на нее в смятении.

— Успокойтесь, брюки я снимать не собираюсь.

Расстегнув пуговицы на воротнике, она присела со мной рядом, глядя на меня. И улыбнулась с печалью, не соответствовавшей юному возрасту.

— Никогда не видела вас в таком отчаянии, сеньор Мартин. Это из-за той женщины, да? С фотографии?

Она взяла мою руку и погладила ее, утешая.

— Все пройдет, поверьте мне. Все пройдет.

Помимо воли глаза мои наполнились слезами, и я отвернулся, чтобы она не увидела выражения лица. Исабелла погасила лампу на ночном столике и продолжала сидеть со мной в темноте, слушая, как плачет жалкий пьяный, не задавая вопросов и не предлагая иного участия, кроме своего присутствия и доброты, пока я не забылся сном.

7

Меня разбудили муки похмелья, капкан, сжимавший виски, и запах колумбийского кофе. Исабелла придвинула к кровати столик, на котором стояли кофейник со свежим кофе и тарелка с хлебом, сыром, ветчиной и одним яблоком. От вида еды меня затошнило, но я немедленно потянулся к кофейнику. Исабелла, незаметно наблюдавшая за мной с порога, тотчас приблизилась и налила чашку кофе, радостно улыбаясь.

— Вот, выпейте, он крепкий, и вы станете как новенький.

Я взял кружку и сделал глоток.

— Сколько времени?

— Час дня.

Я присвистнул.

— Ты давно на ногах?

— Часов семь.

— И чем развлекалась?

— Мыла, наводила порядок, но у вас работы хватит на несколько месяцев.

Я снова принялся за кофе.

— Спасибо, — пробормотал я. — За кофе. И за мытье с уборкой, хотя тебе незачем этим заниматься.

— А я чищу все не для вашей милости, если именно это вас беспокоит. Я убираю для себя. Если я буду тут жить, то не хотела бы вляпаться во что-нибудь, ненароком схватившись.

— Жить здесь? Кажется, мы говорили, что…

Стоило мне повысить голос, как ослепляющая боль прервала мою речь и мысли.

— Ш-ш-ш, — прошептала Исабелла.

Я сдался, позволив себе небольшую передышку. У меня пока не было ни сил, ни желания пускаться в препирательства с Исабеллой. Еще придет время вернуть ее в лоно семьи, пусть только похмелье протрубит отступление. Третьим глотком я допил кофе и медленно встал. Раскаленные иглы — штук пять-шесть, не меньше — пронзили мою голову. Я не сдержал стона. Исабелла подхватила меня под руку.

— Я не инвалид. И в состоянии позаботиться о себе.

Исабелла попробовала отпустить меня в свободное плавание. Я осилил несколько шагов в сторону коридора. Исабелла неотступно следовала за мной, будто опасаясь, что я могу рухнуть в любой момент. Около ванной комнаты я остановился.

— Я имею право помочиться в одиночестве? — поинтересовался я.

— Только прицеливайтесь поаккуратнее, — промурлыкала девчонка. — Завтрак я накрою в галерее.

— Я не голоден.

— Вы должны поесть.

— Ты моя ученица или мать?

— Я ради вас стараюсь.

Захлопнув дверь ванной комнаты, я обрел убежище. Понадобилось время, чтобы глаза привыкли к тому, что видели. Ванную было невозможно узнать. Чистая и сверкающая. Каждая вещь лежала на своем месте. Новый брусок мыла на раковине. Безупречные полотенца, об обладании которыми я даже не подозревал. Запах щелока.

— Матерь Божья, — пробормотал я.

Сунув голову под кран, я пустил на пару минут струю холодной воды. Выбравшись в коридор, я медленно двинулся в галерею. Если ванная комната стала неузнаваемой, то галерея выглядела воплощением рая. Исабелла вымыла окна и полы, привела в порядок деревянную мебель и кресла. Свет, яркий и незамутненный, струился сквозь сияющие стекла, запах пыли исчез. Завтрак дожидался меня на столике у дивана, который девушка застелила свежим покрывалом. На полках стеллажей, забитых книгами, был наведен порядок, а стеклянные дверцы вновь стали прозрачными. Исабелла наливала мне вторую чашку кофе.

— Я знаю, что ты делаешь. Это не сработает, — заметил я.

— Наливаю кофе?

Исабелла сложила разбросанные книги, грудами громоздившиеся на столах и по углам. Она разобрала журнальные столики, не одно десятилетие погребенные под кучами хлама. Всего за семь часов она играючи вышвырнула вон копившиеся годами мглу и сумерки — одним своим присутствием и трудолюбием. И у нее еще остались время и желание шутить и улыбаться.