В стране кораллового дерева, стр. 72
«Он выздоравливает, — пронеслось у нее в голове, — он выздоравливает. Как я могу это вытерпеть? Столько хороших людей умирает, а он выздоравливает!» Анна понимала, что ей нужно стыдиться таких мыслей, в конце концов, речь шла о ее родном отце, но не могла. Он еще никогда не был ей так отвратителен.
Юлиус принес известие, что Лука и Мария тоже заболели. Мария продолжала болеть, а Лука умер вскоре после того, как заразился.
«Какая сволочь может нападать на умирающего человека?.. Кто способен на такое?»
Анна думала о том, что многие заболевшие не пошли в больницу. И не только потому, что об этом месте и врачах рассказывали ужасные истории, но и просто из боязни оставить там то немногое, чем они владели. Анна закрыла лицо руками и все еще не хотела ни на что смотреть. Просто не хотела смотреть на мир, наполенный болезнью, лицемерием и злобой. Неужели к нападению приложил руку Эдуард или Густав? Наверное, все-таки Густав. Эдуард не мог этого сделать, в этом она была уверена. Анна прикусила губу. «Нет, любимый старший брат не мог напасть на Луку и Марию, это невозможно». «Но ты не можешь быть в этом уверена до конца», — твердил голос в ее голове. Анна встала. Может, ей удастся избавиться от этой мысли, если она возьмется за работу? Может, тогда она сможет отделаться от подобных раздумий?
Анна шла к больным, меняла холодное полотенце на голове у Элизабет и приносила Генриху и Ленхен по тарелке супа. Генрих уже достаточно окреп, чтобы есть самостоятельно, но настаивал на том, чтобы его кормили. Пока Анна ложку за ложкой вливала в него суп, она думала о Юлиусе. Она запретила ему приходить, чтобы он не подвергал себя опасности.
«Ах, Юлиус, — женщина поджала дрожащую нижнюю губу, — теперь ты мне нужен. Теперь ты мне очень нужен».
— Ты плачешь, девка?
«Проклятье!»
Анна снова сконцентрировалась на тарелке с куриным супом. Почему ей приходится возиться с отцом?
— Нет, отец.
— Плачешь по своему кобельку? Да, у меня есть глаза. Куда же он подевался, твой милостивый господин? Бросил тебя, как бросают крысы тонущий корабль?
Анна вдруг почувствовала, как отчаяние куда-то исчезло, а на его место пришла холодная ярость. Она с грохотом поставила тарелку на столик рядом с кроватью отца и встала.
— Нет, отец, он меня не бросил. А теперь ешь сам. У меня еще много дел.
Глава седьмая
Когда эпидемия желтой лихорадки наконец прошла, она унесла с собой жизни четырнадцати тысяч жителей Буэнос-Айреса. Семья Брейфогелей тоже переболела, но в их доме никто не умер. Анна опустила голову, чтобы не смотреть в глаза собравшимся во дворе ее фирмы людям. Она разглядывала свои руки в перчатках. На ней было темное траурное платье. Смерть Элизабет поразила Анну сильнее, чем она ожидала. Они с матерью никогда много не говорили, и в последние месяцы это молчание стало гнетущим. Но боль после смерти Элизабет оказалась неожиданно сильной. Анна снова и снова обращала внимание на места, в которых любила бывать Элизабет. Иногда ей слышался голос матери. Вначале она даже вздрагивала и оборачивалась. Когда Анна по ночам не могла заснуть, она думала о матери. Иногда ей хотелось повернуть время вспять и поговорить с Элизабет о вещах, о которых они никогда не беседовали и о которых больше никогда не перемолвятся ни словом.
Настойчивый кашель Брейфогеля отвлек Анну от мыслей. Когда она взглянула на него, он деловито произнес:
— Настало время предъявить обвинения некой Анне Вайнбреннер.
«Говорил ли он когда-нибудь таким тоном?» — подумала Анна.
Послышался одобрительный гомон. Анна знала, что там были люди, которые готовы вставлять ей палки в колеса. Успех принес Анне множество завистников, но только сейчас, когда она лежала на лопатках, они отважились выступить против нее. Анна подняла голову и расправила плечи. Никто не увидит, как она дрожит. Она никому не покорится. Женщина решительно смотрела в глаза присутствующим. Многие из них в хорошие времена относились к ней дружелюбно.
«Лицемеры, — подумала Анна. — Лжецы, трусы и лицемеры».
Теперь же многие отводили глаза. Анна радовалась, что ее голос не дрожал, когда она начала говорить:
— Я давала вам хорошую работу, господа. И каждый из вас был успешным.
Ей удалось уверенно улыбнуться.
— Она игнорировала наши предложения, — раздался голос из толпы.
Кому, когда и сколько платить было неписаным законом, но, чтобы чего-то добиться, Анне пришлось его нарушить. Это знал каждый, и каждый уже один раз нарушил этот неписаный закон.
«Они не смогут мне ничего предъявить, — пыталась успокоить себя Анна. — Сейчас город все еще страдает от эпидемии, но жизнь не стоит на месте. Так и должно быть».
Она не могла не заметить, что Брейфогель не отрываясь смотрит на нее, и чувствовала себя неуютно.
— Приведите свидетелей, — раздался голос.
Анна взглянула на движение в толпе. Она не могла припомнить, чтобы хоть с кем-то из батраков обошлась худо. Люди, которые служили у нее, всегда получали хорошие деньги. Поэтому Анна знала, что среди них не могло быть свидетелей, которые могли бы дать показания против нее. Прислуга останется ей верна, в этом она была уверена.
Анна расправила плечи, но потом оцепенела. Перед ней стоял человек, которого она давно не видела и надеялась, что больше никогда не увидит. Его ледяные, мертвые глаза приковывали к себе. «Пит Штедефройнд», — пронеслось в голове у Анны, и ее желудок тут же свело спазмом. Он был не один. Рядом с ним шел бледный мужчина, который устроился к ней на фирму незадолго до эпидемии, — Утц.
Анна невольно вздрогнула. У нее возникло дурное предчувствие, но все же она решилась принять его на работу. Сейчас она смотрела на его перекошенное злой усмешкой лицо и спрашивала себя, встречалась ли она с этим человеком раньше и есть ли у него причины, чтобы разрушить ее жизнь. Но как ни силилась, Анна не могла этого вспомнить…
Часть седьмая
На дне
Октябрь 1874 — май 1875 года
Глава первая
— Помните эпидемию желтой лихорадки в Буэнос-Айресе? — Падкий на сенсации Умберто закатил глаза и вытянул губы.
— Поговаривали, что более зажиточные горожане тогда окончательно переселились на северные возвышенности, в Белграно, — сказал дон Рикардо.
Виктория подняла голову и прислушалась, играя на новом пианино, которое недавно приобрела семья Сантос.
«Буэнос-Айрес, — подумала она. — В Буэнос-Айресе живет Анна». Виктория продолжала наигрывать мелодию, которую повторяла снова и снова.
«Но мне нет до Анны никакого дела. Я забыла ее». Пальцы Виктории двигались вяло, в таком же ритме шла и ее повседневная жизнь: монотонные дни, которые начинались с чашки чая летом в шесть часов, а зимой в восемь. Чай приносила ей в комнату служанка Розита. Потом начинался завтрак. Иногда Виктория отправлялась на прогулку, а после проводила много времени на веранде, иногда с детьми, иногда одна. Порой донья Офелия поручала ей следить за служанками, когда те мели двор, чистили плитку в первом патио или убирали в комнатах, стирали, гладили или латали белье и одежду в задней части второго патио. В двенадцать часов семья обедала, потом начиналась сиеста, которая длилась до четырех часов. Между шестью и семью часами был легкий ужин — рыба на гриле с овощами или густая кукурузная похлебка, эмпанады и фрукты.
Бoльшую часть времени она проводила в одиночестве, но послеобеденное время в кругу семьи Виктория ненавидела еще больше. Ее раздражало позвякивание фарфора, праздные разговоры, которые ни к чему не вели, потому что говорить было не о чем. Не было дел, которыми она могла бы заняться. У Виктории не было никаких обязанностей, донья Офелия не брала ее с собой даже на благодетельные мероприятия.