В стране кораллового дерева, стр. 71
«Мама», — пронеслось в голове у Анны. Это был вопль боли и ужаса. Она содрогнулась, не раздумывая бросилась к зданию бюро и распахнула дверь.
Анна обнаружила Элизабет лежащей на отполированном до блеска дощатом полу возле письменного стола. Она прижала руку ко лбу. Ее глаза покраснели. Под глазами виднелись темные круги, словно Элизабет несколько ночей не спала. На лице поблескивали капли пота. Должно быть, ее рвало: в комнате стоял кисловатый запах.
— Меня тошнит, Анна, — простонала Элизабет, увидев дочь. — У меня жар. — Она протянула к ней руки. — Только взгляни! — Элизабет провела ногтем по тыльной стороне ладони. Появилась отчетливая красная полоса, окаймленная двумя характерными желтыми линиями. — Я заболела. У меня жар. Помоги мне, Анна, пожалуйста, помоги! Я не хочу умирать!
Глава шестая
— Мария? Мария! — Лука, спотыкаясь, подбежал к двери своего дома, споткнулся и упал в нескольких шагах от порога, едва не ударившись головой о скамейку. Эта метка, что бы она значила? Он смутно припомнил, как мужчины нарисовали какой-то знак на двери. «Это зараженный дом, — пронеслось у него в голове. — Это зараженный дом, держитесь от него подальше». Вот что означал этот знак. Из носа снова текла кровь. Она часто текла с тех пор, как Лука заболел. К тому же ему было очень плохо. Его рвало уже несколько раз за сегодняшний день, и рвота оказалась угольно-черной, что напугало его до смерти.
— Мария! — еще раз закричал он.
Голос Луки ослабел, он напоминал жалобный, предсмертный писк мыши перед тем, как кошка перекусит ей шею. Лука приподнялся. Ему пришлось собраться с силами, чтобы встать на ноги. Голова гудела, словно череп вот-вот взорвется. В горле пересохло, глаза нестерпимо горели. Как бы широко он ни раскрывал их, все равно видел лишь размытые очертания.
«Что, если Мария упала и ей самой нужна помощь?» Беременность очень ограничивала ее возможности. Или ребенок уже родился? Лука даже этого не мог вспомнить. Зачем он выходил из дома? Куда собирался идти? Может, он хотел позвать на помощь? Наконец он, шатаясь, поднялся, но ему тут же пришлось опереться на стену дома. Страх за любимую заставил его двигаться вперед.
— Мария! — закашлявшись, позвал Лука. Он уже не понимал, хочет ли он помочь жене или сам умоляет о помощи.
От боли, казалось, вот-вот расколется череп. Лука собрался с силами, чтобы дойти до порога. Он стоял в полутемной комнате, пытаясь хоть что-то уловить сквозь шум в голове. Вдруг словно издалека послышался тихий голос, и Лука разглядел чей-то тонкий силуэт. Послышался голос, но Лука не знал, знаком он ему или нет.
Неужели в доме чужие люди? Что они сделали с Марией? С тех пор как в Буэнос-Айресе разразилась эпидемия, ходили ужасные слухи. Люди совершали чудовищные поступки. В городе мародерствовали, убивали, снимали с умирающих одежду. Лука обшаривал руками воздух. Он будет защищать себя и жену! Он снова собрался с силами, сделал шаг вперед и рухнул в темноту.
Дженни стояла в комнате, сжав руки в кулаки.
Папа умер.
И его не пощадила болезнь, которая не знала разницы между бедными и богатыми, мужчинами и женщинами, стариками и детьми. У одних она протекала быстро, другие страдали от невыносимых мучений, прежде чем умереть. Лихорадка сразила сеньора Пелегрини, у которого был лишь зонт от дождя, и того, кто мог каждый день в году покупать себе по зонту. Гершель Гольдберг слег после обеда в постель, и уже через неделю болезнь его одолела.
Дженни хотела закрыть глаза, но тут ее взгляд упал на старую куклу. Эту куклу с красивым фарфоровым личиком подарил ей Гершель. Потом Дженни получила в подарок маленькие чашки, тарелки и даже чайник, чтобы куклу можно было поить чаем. Эти игрушки мама и папа заказали для Дженни в Париже. Она много ими играла, когда была младше. А как она их отблагодарила? В Аргентине Дженни редко вспоминала об отце, но в последнее время мысли о нем вновь нахлынули на нее. И вот на пятнадцатый день рожденья она упрекнула Рахель и Гершеля в том, что они на самом деле никогда его не искали.
«Какая я неблагодарная, — подумала Дженни и тихо всхлипнула, — какая неблагодарная!»
В тот день, когда Гершель лежал в постели, Дженни упрекала Рахель и его. В тот момент она еще чувствовала себя в безопасности и совершенно не думала о болезни. Во время карнавала она впервые узнала о жертвах. Дженни рассерженно ходила взад и вперед по комнате, узнав, что родители не пустят ее в этом году на костюмированное шествие. Спустя месяц число жертв перевалило за три сотни. И вот теперь болезнь сразила Гершеля Гольдберга.
«Они все делали только для меня, — подумала Дженни, — все для меня».
Она подошла к письменному столу и поправила чернильницу и перо. Взгляд упал на письмо, которое она начала писать приемному отцу и теперь уже не сможет закончить. Теперь Дженни не удастся сказать ему, как она его любит, и от этого боль в душе становилась невыносимой.
— Ах, папа, — тихо всхлипнула она. — Ах, папа, как бы я хотела все исправить! Но это невозможно.
Позже госпожа Гольдберг и Дженни молча сидели у смертного одра Гершеля, держа друг друга за руки. Им было слишком больно, и они не могли разговаривать. Дженни снова вспоминала, как несправедливо в последнее время относилась к Гольдбергам. Она сделалась очень вспыльчивой, когда стала подростком: отказывалась выходить из комнаты и грубо реагировала на любую попытку Гольдбергов проявить дружелюбие. Дженни сама не знала, как бороться со своими капризами, которые иногда овладевали ею.
Она нежно сжала руку Рахель Гольдберг. Та наконец всхлипнула, и в один миг вся боль и ужас вырвались наружу.
Дженни вдруг подумала, что они не были еще так близки за последние несколько месяцев. Внезапно она осознала, как ей будет не хватать Рахель Гольдберг, если вдруг умрет и она. Ей будет не хватать Гольдбергов как матери и отца, которых у Дженни давно не было. Она поцеловала приемную мать в каштановые волосы и обняла ее так крепко, как только могла. Сначала Рахель колебалась, но потом решительно ответила на объятия приемной дочери.
— Не плачь, мама, не плачь, — прошептала Дженни.
Рахель Гольдберг улыбнулась.
— Но мне нужно поплакать, — воскликнула она, — как иначе я смогу вынести все это?! Это просто разрывает мне сердце, Дженни, просто разрывает. Мой Гершель и я, мы никогда не расставались, с тех пор как поженились, никогда, ни на один день!
Дженни молчала. «Да, — подумала она, — как это можно выдержать, если не плакать?» Может быть, до этого она слишком мало плакала, может, поэтому боль все еще живет в ее душе и с ней невозможно совладать? Может, и ей стоит поплакать из-за того, что произошло в ее жизни?
Девочка погладила приемную мать по голове и почувствовала, как по щекам текут слезы. Впервые за долгое время Дженни ощутила облегчение.
А потом ее охватили боль и печаль.
Анна прижала ладони к больной голове и уперлась локтями в дрожащие колени. Утром ненадолго заходила Дженни, принесла немного хлеба, фруктов, куриного бульона и весть о смерти сеньора Гольдберга. В доме Бруннеров-Вайнбреннеров дела не становились лучше. Ленхен пришла в себя после жара, но Элизабет лихорадка быстро добивала — не было признаков того, что болезнь вскоре пройдет. Глаза матери налились кровью. К тому же начались кровотечения изо рта и из носа. Элизабет несколько раз рвало, она страдала также от поноса. Мать болела тяжелее, чем все остальные. Анна продолжала бороться, но втайне опасалась, что Элизабет не выздоровеет. Генрих и Марлена уже хорошо себя чувствовали; отец даже требовал водки, словно ничего не случилось.
— Ты не можешь порадовать отца, бессердечная женщина! Я не в силах подняться, а тебе все равно.
Анна молча приносила ему еду и следила за тем, чтобы его подушки и одеяла были тщательно взбиты, комната проветрена, а ночной горшок пуст. Но отец продолжал издеваться над ней. С пеной у рта он поносил Анну грязными словами, которые только приходили ему в голову.